— По-моему, нет.

Зажав коленями переднее колесо велосипеда, Гай выправил руль, чувствуя, что ребенок с любопытством уставился на его руки, дрожащие крупной дрожью.

— Спасибо, — сказал мальчик.

Гай смотрел, как он взгромоздился на велосипед и поехал себе восвояси, так, как смотрел бы на чудо. Он взглянул на Анну и, судорожно вздохнув, спокойно сказал:

— Я не смогу вести машину.

— Хорошо, — ответила она так же спокойно, повернулась и обошла машину, чтобы сесть за руль, но Гай знал, что в глазах у нее мелькнуло подозрение.

Вернувшись в машину, Гай извинился перед Фолкнерами, и те пробормотали что-то успокаивающее, мол, такое с каждым может случиться. Но Гай всей спиной ощущал истинный смысл их молчания, исполненного возмущения и ужаса. Он видел, как мальчик подъехал по боковой дорожке и остановился, пропуская машину. Но Гай развернул автомобиль на ребенка, словно собирался того задавить. А разве нет? Он зажег сигарету дрожащей рукой. У него всего лишь разладилась координация, внушал он себе, за последние две недели тому были сотни примеров — он сталкивался с вращающимися дверями, разучился правильно прижимать перо к линейке и сколько раз, занимаясь каким-нибудь делом, вдруг ощущал, что находится не здесь. Он мрачно повторил про себя, что в данную минуту едет в Олтон с Фолкнерами и Анной в ее машине взглянуть на новый дом. Дом завершен. На прошлой неделе Анна с матерью навесили портьеры. Сейчас воскресенье, время почти полдень. Анна рассказала, что накануне получила очень милое письмо от его матери и что та послала ей три расшитых фартука и с дюжину банок домашних консервов — обновить кухонные полки. Как он сумел все это запомнить? Казалось, он помнит только про эскиз больницы в Бронксе,[21] который лежит у него в кармане и о котором он до сих пор не рассказал Анне. Ему хотелось куда-нибудь схорониться и ничего не делать, только работать, никого не видеть, даже Анну. Он украдкой взглянул на ее невозмутимое лицо с едва заметной горбинкой на переносице. Тонкие крепкие руки сноровисто управились с рулем на повороте. Он вдруг решил, что его она любит не так сильно, как свой автомобиль.

— Если кто проголодался, говорите сейчас, — сказала Анна. — Этот магазинчик — единственный на много миль.

Никто не признался.

— Я рассчитываю на приглашение к обеду хотя бы раз в год, Анна, — произнес мистер Фолкнер. — Скажем, на пару уток или куропаток. Я слышал, в здешних местах водится добрая дичь. Вы с ружьем управляетесь, Гай?

Анна свернула на дорогу к их дому.

— Неплохо, сэр, — наконец выдавил из себя Гай, два раза запнувшись. Сердце подталкивало его бежать, решительно один только бег мог его успокоить.

— Гай! — окликнула его Анна и улыбнулась. Остановив машину, она шепнула; — Когда войдем, пропусти втихомолку стаканчик. На кухне есть бутылка бренди.

Она тронула его за запястье, он непроизвольно отдернул руку.

Да, подумал он, нужно выпить бренди или чего еще. В то же время он знал, что ничего пить не будет.

Мистер Фолкнер пошел с ним рядом по новому газону.

— Гай, дом просто великолепен. Надеюсь ты им гордишься.

Гай кивнул. Дом построен, его больше не нужно воображать как тогда — на фоне коричневого комода в номере мексиканской гостиницы. Анна захотела, чтобы в кухне были мексиканские плитки. У нее было много мексиканских вещиц, которые она время от времени надевала. Пояс, сумочка, уарачи.[22] Длинная расшитая юбка, выглядывающая сейчас из-под твидового пальто, тоже была мексиканская. Он подумал, что затем, верно, и остановился тогда в гостинице «Монтекарло», чтобы унылая комнатенка с розовой и коричневой мебелью и лицо Бруно в рамке коричневого комода преследовали его до самой смерти.

До их свадьбы оставался всего месяц. Еще четыре пятницы — и Анна будет сидеть у камина в большом квадратном зеленом кресле, ее голос будет окликать его из мексиканской кухни, они будут работать вдвоем в студии на втором этаже. Да какое у него право запереть ее тут вместе с собой? Он стоял, разглядывая их будущую спальню, смутно ощущая, что мебели многовато, так как Анна заявила, что не желает «современную» спальню.

— Не забудь сказать маме «спасибо» за мебель, — шепнула она ему. — Ты же знаешь, это мамин подарок.

Ну как же, вишневый спальный гарнитур. Он помнил, что она сказала ему об этом в то утро за завтраком, помнил свою забинтованную руку и Анну в черном платье, какое она надела на вечеринку у Хелен. Но когда подвернулся удобный момент поблагодарить миссис Фолкнер, он его упустил, а потом было уже поздно. Они наверняка знают, что что-то не так, подумал он, все на свете это знают. Просто ему почему-то дают отсрочку, оберегают для некоего последнего удара, который призван его уничтожить.

— Размышляете о новой работе, Гай? — спросил мистер Фолкнер, предложив ему сигарету.

Выйдя на боковую веранду, Гай поначалу его не заметил. Словно оправдываясь, он вытащил из кармана сложенный лист, показал мистеру Фолкнеру и принялся объяснять. Мистер Фолкнер задумчиво опустил кустистые каштановые с проседью брови. Но он же меня совсем не слушает, подумал Гай. Он наклонился лишь затем, чтобы лучше видеть мою вину, которая окружает меня темным облаком.

— Странно, что Анна мне об этом ничего не рассказывала, — заметил он.

— Я пока что держу от нее в секрете.

— Ага, — ухмыльнулся мистер Фолкнер. — Свадебный подарок?

Потом Фолкнеры отправились на машине за сандвичами в тот самый придорожный магазинчик. Дом утомил Гая. Он предложил Анне подняться на скалы.

— Одну минуточку, — сказала Анна. — Иди сюда.

Она стояла перед высоким камином из камня. Опустив руки Гаю на плечи, она посмотрела ему в лицо — чуть-чуть тревожно, но вся сияя от гордости за их новый дом.

— А здесь у тебя еще глубже запало, представь себе, — заметила она, проведя кончиками пальцев по впадинке у него на щеке. — Я заставлю тебя есть как следует.

— Может, мне нужно отоспаться, — пробормотал он. Он говорил ей, что последнее время работает по ночам. Он говорил ей (надо же было такое придумать!), что выполняет кое-какие задания агентства, как Майерс, чтобы подзаработать.

— Милый, мы… у нас ведь есть деньги. Какая забота тебя снедает?

Она раз десять спрашивала, не в свадьбе ли дело, не расхотелось ли ему на ней жениться. Спросит еще раз — пожалуй, он ответит: да, расхотелось, но он знал, что здесь и сейчас, перед их камином, она не станет спрашивать.

— Меня ничто не снедает, — поспешил он ответить.

— Тогда, пожалуйста, не работай так много, — произнесла она умоляюще и, в порыве радости и предощущения счастья, крепко его обняла.

Он машинально (как будто это не имеет никакого значения, подумалось ему) поцеловал ее: она ведь этого ожидала. Заметит, решил он, она всегда замечает мельчайшие оттенки в поцелуе, а они так давно не целовались. Когда же она ничего не сказала, он решил, что перемена в нем зашла так далеко, что об этом просто нельзя говорить.

Гай прошел через кухню и обернулся у задней двери:

— Глупо было с моей стороны напрашиваться в гости, когда у кухарки выходной.

— Что в этом такого уж глупого? Поужинаете тем, чем сами ужинаем по четвергам, только и всего, — заметила миссис Фолкнер, подавая ему веточку сельдерея, которую вымыла под раковиной. — Но Хейзел огорчится, что лишилась возможности приготовить для вас слоеный торт. Придется вам сегодня довольствоваться стряпней Анны.

Гай вышел. Солнце все еще ярко светило, хотя от частокола на клумбы крокусов и ирисов ложились длинные тени. Трава на газоне ходила волнами, и за их гребнями он едва разглядел перехваченные сзади заколкой волосы Анны и блеклую зелень ее свитера. Они много раз собирали с Анной мяту и кресс-салат там, у ручья, вытекающего из леса, где он дрался с Бруно. Бруно остался в прошлом, напомнил он самому себе, исчез, растворился. Неизвестно, что там придумал Джерард, но Бруно теперь боится поддерживать с ним знакомства.