Глава 2 ЭМВОР

Она неразговорчива. Шиари молчит, пока мы садимся в аэросани и на огромной скорости несемся по направлению к моей ферме. Мы проезжаем мимо саней Санджурела, потому что удача явно не на моей стороне. Другой мужчина вытягивает шею, пытаясь разглядеть мою пассажирку, но она не поднимает капюшон. Знаю, что он ожидает встретить ее на том празднике, но я туда не собираюсь.

Если только она не захочет. Наверное.

Честно говоря, я никогда не задумывался о том, чего бы ей хотелось или не хотелось. Мне казалось, что у меня будет больше времени, чтобы хорошенько обдумать всю эту затею с «невестой», но видимо нет. Я оглядываюсь на нее, но она до сих пор остается молчаливой, а ее внимание обращено на скользящие мимо поля. То, что она не очень-то разговорчивая, совсем не плохо, все же в ее молчании есть что-то такое, что меня нервирует. Проезжая через долины и по пыльным дорогам холмистого ландшафта Кассы, я поворачиваюсь и замечаю, что ее руки в перчатках дрожат. Кое-что и в ее руках кажется странным. Они очень маленькие.

Она замечает мое внимание и наглухо прячет их под свою сумку, и тогда мне становится стыдно за то, что посчитал, что она какая-то странная.

Она просто нервничает. Может ей не нравится то, что она видит, когда смотрит на меня. Правда, я упоминал, что я бывший военный. Не думаю, что она ожидала, что я могу быть красавчиком. Большинство, выживших в войне, целыми и невредимыми не возвращаются.

Мы возвращаемся ко мне домой в полной тишине. Я рассматриваю его, пытаясь увидеть его ее глазами. У большинства фермеров подобного типа дома, дома — геомодули, хорошо защищающие от жары и холода, и могут противостоять сильным ветрам, землетрясениям или еще чему-нибудь, что мир может на нас обрушить.

— Что скажешь? — спрашиваю я, нарушив собственное молчание.

Она не смотрит на меня, ее взгляд устремлен на мой дом.

— Он похож на яйцо, — отвечает она мгновение спустя ровным и очень приятным голосом, и он — самое красивое, что есть в ней, без раздумий решаю я. В нем проскальзывает намек на какой-то акцент, который я не могу вычислить, но в остальном он звучит убедительно.

На самом деле, очень приятно. Я чувствую, как при мысли о брачном ложе у меня в моем нижнем белье напрягается член. В ее контракте со мной оговорено, что дети рассматриваются как возможность.

Может я смогу ее разговорить, пока буду внутри нее. От одной мысли об этом у меня даже кожу покалывает от удовольствия. В голове не укладывается, как сильно мне бы этого хотелось. Я жестко прерываю эти мысли и предлагаю женщине руку, чтобы помочь ей спуститься с аэросаней.

— Я справлюсь, — заявляет она мне, избегая прикоснуться к моей руке. Задержавшись на мгновение, она спускается, тяжело приземляясь в водовороте юбок из плотной ткани, и поправляет капюшон, прежде чем встает на ноги.

Я поднимаю глаза на солнце, палящее у нас над головой. Я привык к здешней погоде, но здесь так жарко и немного душно из-за механизированных распылителей, которые поддерживают почву возле фермы влажной.

— Тебе наверное стоит переодеться, — говорю я ей. Дерьмо, я своей болтовней только перехожу все границы дозволенного, да?

— Зачем? — она крепко прижимает сумку к груди.

Я поднимаю лицо к солнцу, что светит у нас над головой.

— Немного жарковато. К тому же, платье у тебя красивое. Наверное, захочешь сохранить его для выездов и наденешь что-нибудь менее маркое, чтобы чувствовать себя более удобно и по-домашнему.

Ее напряженное тело секунду спустя расслабляется.

— Что ж, хорошо.

Пока она выжидательно смотрит на меня, я не могу не заметить, что ее глаза кажутся такими… неживыми. Мне как-то не по себе. Совершенно обескураженный, я отвожу глаза и, хромая, иду вперед.

— Давай, я покажу тебе спальню, — этой ночью она может спать там одна, потому что, как бы сильно мне ни нравился ее голос, я не уверен, не помешает ли мне взгляд этих странных пустых глаз.

Я показываю ей дом, а она едва окидывает его взглядом, прежде чем войти в спальню. Она немного хмурится, осознав, что дверной проем без двери, но так как я живу один, я никогда в ней не нуждался. Однако ей это будет мешать, и переодеваться будет непросто.

— Пойду-ка я на кухню и найду тебе чего-нибудь попить. Ты любишь чай?

— Чай был бы замечательно, — отвечает она мне, и ее акцент проявляется еще больше. Она прижимает сумку к груди, не сводя с меня взгляда до тех пор, пока я не ухожу. Проклятье, странно это.

«Вообще-то, все это странно», — думаю я про себя, быстро направляясь в сторону кухонной зоны моего дома. В конце короткого коридора я останавливаюсь, задумавшись, может вместо чая мне стоит с ней поговорить. Сказать что-нибудь, чтобы успокоить ее. Избавить ее от этого безжизненного взгляда, что стоит в ее глазах. Если она разочарована в своем партнере и хочет разорвать наш брачный контракт, наверное, лучше узнать об этом как можно скорее.

Я поворачиваюсь и иду вниз по коридору, направляюсь обратно в спальню. Может, я сумасброд, но я замедляюсь, ступая медленно и аккуратно, пока я не иду совершенно бесшумно. Хочу застать ее врасплох. Не потому, что хочу увидеть ее обнаженной — не уверен, что чувствую сейчас насчет этого — а чтоб увидеть ошарашенное выражение ее лица, которое хотя бы скажет мне, что внутри нее есть что-то похожее на искру. Я добираюсь до дверного проема и останавливаюсь, потому что она не смотрит в мою сторону.

Она сидит спиной ко мне, и, пока я наблюдаю, она тянется под юбки и снимает ботинок на самой высокой платформе, которую мне доводилось видеть. Должно быть, длиной с мою руку. Даже представить не могу, как она ходит в чем-то подобном, а потом вспоминаю ее странную, шаркающую, чрезмерно осторожную походку в космодроме. Но зачем носить такие высокие ботинки?

Она вздыхает от удовольствия, и этот звук так сладок и соблазнителен. Ничего прекраснее его я в жизни не слышал. Затем она отбрасывает второй ботинок в сторону и разминает плечи. Мне кажется, я должен сказать что-то, но мне ужасно любопытно, что происходит. Вместо этого я наблюдаю, как она тянется к высокому воротнику ее платья, вытаскивает из платья толстую клинообразную штуку и бросает ее на пол. И теперь ее плечо выглядит вдвое короче второго.

Что происходит?

Она вытаскивает второй наплечник, нюхает его, а затем, издав неприятный звук, напоминающий кашель, пренебрежительно откладывает его в сторону.

Без наплечников внутри платья она выглядит такой… крошечной. Что-то во всем этом не так, и я понимаю, что она намного, намного меньше ростом, чем была бы любая взрослая месакка. Элегантное платье, идеально подходящее ей еще несколько минут назад, теперь свисает с нее широкими складками.

— Кто ты? — требую я, скрестив на груди руки, выжидая ее ответа.

Женщина резко поворачивается и вскрикивает, и когда она это делает, ее лицо мерцает бликами. Она встает на ноги, и я понимаю, что ростом она до середины моей груди. Но едва я поспеваю это понять, как мгновение спустя она протягивает руку и снимает капюшон, и тогда до меня доходит, почему ее лицо мерцало и почему выражение ее лица казалось таким странно безжизненным.

Это — голограмма. В тот самый момент, когда она снимает капюшон, голограмма исчезает и раскрывает ее истинное лицо. Волосы под капюшоном не насыщенно черные. Они того же золотисто-коричневого оттенка, что и у урожая зерновых, когда наступает время жатвы. Ее лицо приобретает не синий цвет, а странно бежевый. Черты ее лица миниатюрные, а лицо плоское, без бугристых наростов на лбу и без рогов, горизонтально очерчивающих его структуру. Она поднимает голову и вызывающе смотрит на меня, словно бросает мне вызов засыпать ее вопросами.

Почему-то мне очень нравится такое вызывающее неповиновение. Оно наполняет меня чувством облегчения, даже несмотря на то, что злюсь из-за того, что меня обманули. Она не с безжизненными глазами. Она — фальшивка.

— Что ты такое? — спрашиваю я снова.

— Я — человек, — отвечает она. — И ты можешь называть меня Николь.