Но дело даже не в конкретных примерах, показывающих влияние лирики Э. Межелайтиса на творчество или отдельные произведения поэтов других национальностей. Главное — свежий, современный поэтический прецедент, обогативший советскую поэзию. Ведь Э. Межелайтис поэтически воплотил новые ощущения, назревавшие и в духовной жизни других братских народов. Не случайно же, например, так укрупнился масштаб мировидения у А. Кулешова, когда «обычный человек» в его стихах 60-х годов, «землю с небом всей душой вбирая, в единый мир сливает их навек». А гордые слова К. Кулиева: «Я царь земной и бог, сошедший с неба…» — они тоже отражают интеллектуальное могущество человека в век научно-технической революции, только в иной, романтической, возвышенной форме, хотя и в бытовом, материально-предметном контексте.

Разумеется, здесь нет достаточных оснований говорить о каких-то конкретных источниках влияний. И, кстати говоря, поэзия Э. Межелайтиса показывает, как сложна и порой неожиданна, парадоксальна диалектика взаимовлияний в художественном творчестве. Зная Э. Межелайтиса как автора книг «Человек», «Кардиограмма», «Авиаэтюды», трудно себе представить, что этот поэт начинал под сильным влиянием С. Есенина! Но именно так и было, ведь впечатления раннего детства у него связаны с деревней, с крестьянским трудом, а могучее обаяние есенинской лирики испытал на себе молодой, начинающий поэт, которого еще отец, побывавший и поработавший в России, знакомил с русскими стихами.

Правда, выросший в рабочем Каунасе, с юношеских лет вступивший на путь революционной борьбы, комсомольский работник и солдат Великой Отечественной войны, Э. Межелайтис скоро, очень скоро покидает пределы деревенской околицы, чтобы окинуть взглядом всю планету, чтобы — позднее — ощутить бытие во вселенском масштабе, но даже в 60-х годах, совсем как в юности, совсем по-есенински скажет:

И еще, вспоминая, добавит: «…Я встречал наступающий день и читал свои строчки коровам». Такова сила первых детских впечатлений и эмоциональное воздействие есенинской лирики.

Через русские переводы стихи Э. Межелайтиса приобрели известность у всесоюзного читателя, вскоре они стали явлением других национальных литератур, были переведены на многие языки народов СССР.

Немалое значение в художественном развитии имеют и устойчивые, традиционные или вновь завязывающиеся тесные связи между отдельными национальными литературами, как, например, между украинской и чувашской, где развитая, с богатыми традициями украинская поэзия оказывает влияние на более молодую чувашскую, или между родственными «соседними» литературами, как, например, между татарской и башкирской.

Проблема коммуникаций для национальных культур решается в СССР на широкой интернациональной основе взаимного уважения; все более крепнут и развиваются, возникают вновь двусторонние и многосторонние связи между братскими литературами, чему способствуют традиционные взаимные поездки писателей для непосредственного общения друг с другом и с читателями. Плодотворность такого взаимного сотрудничества закрепляется во все расширяющейся и совершенствующейся переводческой деятельности, как бы подытоживающей успехи литературного развития.

Близкие родственные связи нередко кладут начало творческим воздействиям. А. Твардовский, выступая в Минске, говорил, что поэзия Я. Купалы издавна привлекала его, оказывала благотворное влияние на его творческое становление. А. Твардовский, как и его старший земляк и друг М. Исаковский, многие годы был тесно связан с белорусской поэзией. Его тяготение к таланту Я. Купалы объясняется близостью эстетических принципов.

Но с не меньшим основанием можно утверждать, что более молодое поколение белорусских поэтов, в частности А. Кулешов, испытало на себе влияние и М. Исаковского, и А. Твардовского, что творческий опыт русских собратьев обогатил их поэзию. А. Кулешов вспоминает, какое неотразимое впечатление произвела на него «Страна Муравия». «Я нисколько не преувеличу, — признавался он, — если скажу, что как поэт своим рождением я обязан именно этому произведению. «Страна Муравия» не только по-новому открыла близкий мне мир народной жизни, но и явилась толчком, который вывел меня наконец из творческого тупика».

И не слышатся ли в «Доме у дороги» А. Твардовского мотивы кулешовской поэмы «Знамя бригады», первое знакомство с которой, по признанию самого поэта, было для него одним из самых ярких и дорогих литературных воспоминаний военного времени?

Грузинский поэт И. Абашидзе пишет о Твардовском: «Встречи с ним считаю самыми счастливыми эпизодами своей биографии. Этот человек был подлинным интернационалистом и в жизни и в творчестве, его влияние на всю многонациональную советскую литературу уже сегодня представляется бесспорным».

Русская литература, имеющая всемирное признание, как литература величайших гуманистических и революционных традиций, оказывает наибольшее влияние на всю многонациональную советскую литературу, а русский язык, как язык межнационального общения, играет огромную коммуникативную роль во взаимосвязях братских литератур. Поэтому крупнейшие явления русской поэзии — А. Блок, В. Маяковский, С. Есенин, А. Твардовский — оказывали и продолжают оказывать формирующее воздействие на поэзию народов СССР.

Первенство в общем и дружном хоре отдают русскому языку благодарные поэты других народов.

Единство советской литературы скрепляется коммунистической партийностью, общими идеалами и устремлениями, общим методом — методом социалистического реализма. Из художественного опыта национальных литератур складывается яркое эстетическое многообразие. Многонациональная советская поэзия заключает в себе подлинное идейно-художественное богатство, которое приумножается за счет взаимообогащения и постоянного творческого обновления,

Ал. МИХАЙЛОВ

…Слушайте,

товарищи потомки,

агитатора,

горлана-главаря.

Заглуша

поэзии потоки,

я шагну

через лирические томики, как живой

с живыми говоря.

Я к приду

в коммунистическое далеко

не так,

как песенно-есененный провитязь.

Мой стих дойдет

через хребты веков

и через головы

поэтов и правительств.

Мой стих дойдет,

ко ом дойдет не так, —

не как стрела

в амурно-лировой охоте, не как доходит

к нумизмату стершийся пятак

и не как свет умерших звезд доходит.

Мой стих

трудом

громаду лет прорвет

и явится

весомо,

грубо,

зримо,

как в наши дни

вошел водопроводу

сработанный

еще рабами Рима.

В курганах книг,

похоронивших стиху

железки строк случайно обнаруживая, вы

с уважением

ощупывайте их,

как старое,

ко грозное оружие.

Я

ухо

словом

не привык ласкать;

ушку девическому

в завиточках волоска

с полупохабщины

не разалеться тронуту.