— Прибор исправен!

— Если исправный прибор ничего не показывает, ему место в заднице. Хватит дурью маяться, теперь будем работать мы.

Дама раскрыла большой, совершенно не женский саквояж. С такими обычно ездят в дальние путешествия бизнесмены средней руки. На свет появились знакомые коробочки психосканера, но, видать, начинка в них была совершенно другая, поскольку доктор, враз потерявший начальственные ухватки, на эти приборы поглядывал с уважительной опаской.

Профессионально отточенными движениями Виктория-Агнесса закрепила контакты у себя на висках и на лбу спящей Сонечки.

— Свет приглушите.

— Что?

— Свет убавь, болван! Мешает.

Доктор-юрист опрометью бросился к регулятору.

Лежащая Сонечка вздрогнула и произнесла чужим голосом:

— Здесь и впрямь никого нет. Ну-ка, где ты прячешься? Вылезай, всё равно найду…А!.. Кх-ха… — тело Сони изогнулось, скрученное судорогой, девочка захрипела, забилась, и также точно захрипела холёная баба, вторгшаяся в детский мозг.

Доктор вскочил, испуганно оглядываясь и не зная, что предпринять, но в этот момент Агнесса или, может быть, Виктория, сорвала контакты. Крик прекратился, оба тела обмякли.

Вивисекторша с трудом завозилась на топчане, просипела:

— Воды…

Доктор кинулся к графину с водой.

— Половину воды Виктория-Агнесса расплескала себе на грудь; зубы ляскали, выбивая дробь по краю стакана. Наконец, к ней вернулось подобие спокойствия.

— Где вы раскопали это чудовище?

— Что там? — вопросом на вопрос ответил доктор.

— В том-то и дело, что ничего! Пусто как в бочке. Если угодно, можно сотню человек подсадить. Но едва я сделала первый шаг, попыталась захватить управление телом, как меня стало выталкивать оттуда. Нет, это слабо сказано — выталкивать. Бульдозер, танк, лавина, которой нельзя сопротивляться. Бывает, что во время исследований кто-то не желает сдаваться, уступать мне, находясь в собственном теле, и прёт на меня буром, тогда я эту слишком самостоятельную личность обхожу и в спину бью, благо, что на моей стороне и опыт, и техника. А тут, только попробовала, так оно чуть меня не придушило. И рвёт, и давит, и по морде хлещет. Хороша восьмилеточка! Я не чаяла и выбраться, спасибо, Агнешка меня выволокла… точно, я уж подумывала, не оставить ли тебя там; одна бы в теле жила, да потом решила, что скучно будет одной… — Вероника-Агнесса хрипло рассмеялись, чрезвычайно довольные собой обеими.

— Что предлагаете делать? — спросил доктор.

— А уж это, Лев Валерьевич, вам решать. Подсадкой в это пустое тело заниматься — дохлый номер. Хоть постоянной на продажу, хоть временной для ревизии мозговых особенностей, но, помяните моё слово, через минуту от акцептора останется не больше, чем от вашей бабы Леры. Судя по всему, старуха в тело вписалась, и была изничтожена, так что и следа не найти. Если интересует наше мнение, надо эту пай-девочку не усмирять и не изучать, а давить беспощадно. Выжечь техникой, нацело, чтобы ничего не осталось.

Доктор судорожно дёрнулся, словно Виктория-Агнесса влепила ему неожиданную, но точно рассчитанную оплеуху. Но, перетерпев удар, ворчливо возразил:

— Всё бы вам выжигать. Случай уникальный, а я его толком изучать не начал. Хотел подождать лет хотя бы до десяти.

— Давайте, Лев Валерьевич, давайте. К тому времени случай вырастет, в силу войдёт и так с вами интересно обойдётся — печёнка через нос выскочит.

Вновь Льва Валерьевича передёрнуло, едва прозвучало его имя. Виктория-Агнесса била точно и расчётливо, желая отомстить начальнику за секунды страха и беспомощности. Но выдать слабость психолог не желал, хотя и попятился перед напором мстительной фурии.

— Ну… если так… то, пожалуй… Но, давайте поступим следующим образом: после санации мозга вы туда войдёте ещё раз и всё-таки, попытаетесь выяснить, что там было. Старуху можно не принимать в расчёт, а вот то, что вас вышвырнуло, меня очень интересует.

— Ох, и любопытны вы, Лев Валерьевич! Не доведёт вас до добра любопытство. Знаете, как говорят: Любопытство кошку сгубило.

— Это интересно не только мне, но и науке.

— Ладно, сходим. Надо же узнать, чем Вику по башке отоварило. Как же — сходим. Ты сходишь, а я на этот раз на подхвате буду. Да, пожалуйста, думаешь испугалась? Ну и дуй, раз такая храбрая, — весь этот диалог Виктория-Агнесса выпалила одним тоном, не ставляя и секунды для перехода от одной личности к другой.

Доктор колдовал над клавиатурой, вводя не совсем обычные команды и пароли. Затем, вместо стандартного пишущего сканера подключил другой, куда больших размеров.

— Начинаем?

— Да, пожалуйста.

Казалось, ничего не происходит, Сонечка безмятежно спала на медицинском топчанчике. На неё никто не смотрел, все взгляды были прикованы к компьютерному экрану.

— Вот и всё, — произнёс Лев Валерьевич. — Нет больше загадки природы. Теперь до конца жизни буду мучиться, что не сумел разгадать и использовать её. То, что осталось, конечно, сгодится для коммерческих подсадок, но и тут всё не по правилам, против стандарта, так что и больших денег не заработаем.

— Думается, мы никаких денег не заработаем. Ну-ка, ещё пару раз проведём чистку, в ином режиме. Вот таком…

— Вы с ума сошли, девушки! Так мы весь мозг выжжем. Глобальный инсульт — знаете, что такое? Зона кровоизлияния займёт более восьмидесяти процентов мозга. Куда мы после этого акцептора писать станем? Ему там не жить, а только умирать.

— Глобальный инсульт предполагает стопроцентное поражение. Так что ничего и никуда мы писать не будем. Боюсь только, этот мозг выдержит и не такое. Ну, что там на спектре?

— Как всегда, ничего. Но теперь ничего и должно быть.

— Я пошла. Вичка, если что, выдёргивай меня сразу, не рискуй.

Виктория-Агнесса вновь изготовила свой палаческий инструмент. Лев Валерьевич, не ожидая напоминания, убавил свет. И так же, как в прошлый раз, деловой, едва ли не обыденный процесс был прерван отчаянным воплем и хрипом. Сонечка на этот раз продолжала лежать, не подавая признаков жизни, а билась и кричала только Виктория-Агнесса. Скрипели, брызжа сколотой эмалью, безупречные зубы, горлом шла пена. Кажется, вивисекторша пыталась сорвать с Сонечкиного лба наклеенный контакт, но сведённые судорогой руки не слушали её и лишь загребали воздух и раздирали грудь.

Лев Валерьевич стоял, вжавшись в стену и, не пытаясь помочь, со смесью ужаса и восторга наблюдал гибель своей ассистентки.

— А не будешь больше, никогда не будешь, — бормотал он трясущимися губами.

Когда конвульсии прекратились, он кинулся снимать психоспектр погибшей.

— Ну-ка, ну-ка, показывай, что там с тобой… — бесконечно повторял он, разглядывая на спектрограмме жалкие всплески активности. — Вот он какой — тотальный инсульт… Какое тело загублено. И ведь ничего не использовать, всё сгорело подчистую. Ну-ка, а сердечко проверим. Наверняка и там обширный инфаркт.

Доктор разогнулся, собираясь, верное, подключать аппаратуру для посмертной проверки сердечка, но замер, увидев, что Сонечка лежит с открытыми глазами и пристально разглядывает его.

— Пра-а-аснулась?.. — проблеял медик, выдавив на лицо кривоватую улыбку. — Вот видишь, я же говорил, всё будет хорошо.

Сонечка села, потом, держась за стенку, поднялась на ноги.

— Лев Валерьевич, вы больше не будете меня мучить. Никогда.

Видать, не без причины учёный эскулап скрывал своё имя от пациентов и испытуемых, поскольку скривился и не нашёл ничего лучшего, чем спросить:

— Откуда ты знаешь, как меня зовут?

— Я всё слышала, всё помню и всё поняла. Теперь я пойду к маме. Я знаю, она ждёт. Дайте ключи.

Лев Валерьевич дрожащей рукой протянул связку электронных ключей. Сонечка пошла к двери.

— Не стой, кретин! — яростно прошептал Лев Валерьевич другим голосом, ухватил массивный графин, из которого совсем недавно наливал воду покойной ассистентке, замахнулся, но ударить не успел. Тонкий и прочный как струна провод захлестнул его шею. Выронив графин, доктор попытался освободиться от удавки. Напрасный труд! Синюшное лицо Виктории-Агнессы оставалось мёртвым, слепые глаза голубели венозной тьмой, но руки продолжали действовать профессионально, на все сто процентов отрабатывая отпущенные физиологией восемь минут.