Полезен или вреден человек для общества, способствует ли он прогрессу или был "лишним" - Тургеневу теперь всё равно. Он не может не спросить себя: а что, если образованная Европа ошибается? Может быть, всё, что его "мировоззрение" отбрасывало как ненужный хлам, таит в себе самое значительное и важное, что только бывает в жизни? И даже "лишние люди", отбросы цивилизации, заслуживают не только сострадания? Что, если эти лишние люди, из которых никогда ничего не выходит, которые в этой жизни не умеют и не хотят сосредоточить силы на осуществление одной маленькой полезной задачи, вдруг окажутся правыми, самыми главными и нужными?...

   Голембиовский умолк. Муромов и Верейский тоже долго молчали. Ригер спросил:

   -И куда его?

   Голембиовский махнул рукой. "Куда хотите..."

   -Стало быть, "Imprimi potest" - проворчал Ригер, - ставя какую-то пометку-закорючку в свой блокнот.

   ... -Слушай, - обратился Марк к Верейскому, когда они возвращались домой, - я вдруг подумал и в жар бросило... Не о Тургеневе, нет... я понимаю старика, Тургенев не та это величина, чтобы спорить, и знаешь, я перечел его романы, оказывается, он слеп не был и многое понимал. Я о другом. Мы говорили о дьяволе... но должен же Бог дать человеку выбор между добром и злом, и выбор этот, мне кажется, есть - в любую эпоху. Всегда лжецу и фигляру противостоит праведник, и даже при искаженном выборе - литературном - можно выбрать путь истинный. Но за тем же Достоевским шли десятки людей, а за белинскими - сотни тысяч. Почему?

   Верейский не затруднился.

   -Достоевский тяжёл, как тяжела всякая истина, она требует ума и силы духа для понимания. Белинский, сам профан и неуч, ничего не требует.

   -Но подожди, - Ригер тягостно глядел исподлобья, - Бог - начало истинное, и от Него ждешь Истины. Но ведь Он сам одаряет умом, дает силу духа и определенные жизненные условия, и нельзя спрашивать равно с нищего сына лекаря Белинского и с аристократа Верей...тьфу, прости, Вяземского, оговорился.

   Верейский видел, что это не насмешка, Ригер подлинно обмолвился.

   -Гоголь всю жизнь болел и жил в бедности, как и Белинский. Первый верил до конца, второй - никогда. Добролюбов, похоронив мать и отца, перестал верить в Бога. А Вяземский имел восемь детей и семерых похоронил, но в Бога верить не перестал. Лермонтов был некрасив и счёл, что этого достаточно, чтобы разувериться в Боге, а Достоевский прошёл каторгу и поселение и - уверовал. Нет, разделение людей, я думал об этом, когда письма деда прочитал, оно проходит не здесь. Ни происхождение, ни жизненные испытания, ни образование, - ничего это всё не значит. Я подумал, что суть - в жажде истины, в жажде Бога. Кант прав: ничто и никогда не изменит той "минуточки", когда ты стоишь перед выбором: совершить подлость или подвиг, искать Бога или служить чёрту. Это твой свободный выбор и никто и ничто - ни происхождение, ни жизненные испытания, ни образование - тут незначимы.

   Ригер кивнул так, точно только и ждал этих слов.

   -Да, но как легко ошибиться, заблудиться, принять за истину дьявольские обманки белинских и лермонтовых, тем более, если ты пришел в уже безбожный мир и тебе говорят, что истина - в литературе! Как не ошибиться? Кем быть надо, чтобы всё и сразу понять, и понять верно? - Марк вдруг заторопился, и Верейский заметил, как убыстрилось его дыхание, - я же, знаешь, никогда коммунизмом не увлекался, от родителей и деда слышал про Сталина да Хрущева, но жил я без всякой истины... Не то, чтобы не нужна была, а просто не было её! Налево пойдешь - Маркса найдёшь, направо - с Энгельсом столкнёшься, а прямо пойдёшь - в мавзолей упрёшься. Знаешь, почему я на втором курсе выбрал романо-германскую кафедру?

   Верейский знал, что за Ригера, отличника и умницу, боролись кафедра языкознания и классической филологии, но он, в совершенстве владея немецким, сразу пришел на кафедру романо-германской филологии.

   -Из-за языка?

   -Не из-за немецкого, нет, - лицо Ригера к удивлению Верейского утратило вдруг угловатую резкость и в свете фонаря стало картинно-красивым, - понимаешь, там, у Гофмана, Ансельм в бузинном кусте золотисто-зеленых змеек видел, они танцевали! Фауст на Броккене с ведьмой флиртовал! Там можно было создать гомункулуса, беседовать с Мефистофелем и помолодеть на три десятка лет! А это:

   эber allen Gipfeln

   Ist Ruh'

   In allen Wipfeln

   SpЭrest Du

   Kaum einen Hauch;

   Die VЖgelein schweigen im Walde

   Warte nur, balde

   Ruhest Du auch...

   Я же эти гётевские строки, как молитву твердил! Там даже своя Истина была - Голубой Цветок Новалиса...

   Вернее, я понимал, что это никакая не истина, но всё получше "Материализма и эмпириокритицизма" было. Этот пересмешник Эко говорит, что хорошо писать можно, только если спишь с красивой женщиной, а если - с Крупской, то только "Материализм и эмпириокритицизм" и напишешь... Верно. Но я-то с красавицей спал! Потому и писалось, потому и верилось в золотисто-зелёных змеек, и ничего мне больше не нужно было. Я даже Библию читал в подвалах библиотечных у палеографов. Тоже звучало экзотично. Пока Ритка не слегла, - всё экзотикой и было, царством грёз, и было оно мне дороже Царствия Небесного. А может, оно и было-то для меня Царствием Небесным. Старик прав: пока тебе в глаза смерть не посмотрит, как тому же Тургеневу, - дурак ты и в царстве грёз обретаешься.

   Верейский молча кивнул.

   Глава 8. "Блуждающий среди живых..."

   "Творчество - это болезнь души, подобно тому, как жемчужина

   есть болезнь моллюска".

   Генрих Гейне.

   Он шёл к дому, размышляя об услышанном от Марка, потом подумал о Тургеневе и Лермонтове. Масштаб личности явно не соответствовал масштабу дарования. Одаренная посредственность? Гениальное ничтожество? Возможно ли? Пушкин говорил о суетности поэта без "божественного глагола..." Почему же этой суетности не могло быть в бесспорно одарённейшем Лермонтове? Почему Тургенев не мог вне вдохновения быть обычным бабником?

   Что есть талант? Дар случайный? Нет, конечно, покачал головой Верейский. Когда говорят о таланте, как о даре - это вздор. В Евангелии Матфеевом сказано: "...человек, отправляясь в чужую страну, призвал рабов своих и поручил им имение свое: и одному дал пять талантов, другому два, иному один, каждому по его силе..." Они ничего не выбирали и не просили, талант, полученный от хозяина, принадлежит хозяину. Слово "раб" повторено шестикратно. И талант - не дарится. Это всунутая насильно в руки раба обременительная обуза, гнет непосильный.

   Можно ли говорить об избранничестве? Отчасти - да, рабы - это не зазванные с улицы, но купленные за серебро, и в какой-то мере избранные хозяином, "свои"... Но что это меняет? Всё равно на них лежит страшный долг, возложенный Господом. Талант придётся вернуть. Придётся вернуть и наработанное на него, то есть отдать обратно и ссуду, и 100% годовых на неё. Это рабство. Кабала. То есть подлинный поэт и писатель обречён сам служить своему дарованию. Он - таланту, а не талант - ему. Это и есть отличие подлинника от подделки. Талант - рабство, а раб не может иметь ничего своего. Оттого-то среди творцов так мало "счастливых в земном". Талант - фатум, тягота неимоверная, он изнашивает и губит его носителя, и никогда не принесёт его обладателю ничего ценного в мире сём.

   Важно понять и другое...Талант - рабство воли. Если он дан - от него нельзя отказаться и нельзя не проявить. Не проявить можно способности. Если некто имеет склонность к астрономии, агрономии и гастрономии, ему неминуемо придется чем-то пожертвовать. Но талантом пренебречь не удаётся никому, талант - не дарование, сиречь, склонность к чему-то и легкость осуществления этих склонностей, это есть у каждого, талант - сила Божья, коя разворачивается в человеке как смерч. Оттого-то и мечется страдальчески ленивый Тургенев, но "вынужден работать..."