Самым красивым зданием коллегии была церковь. Ученики ежедневно присутствовали на обедне, а по воскресениям слушали проповедь. Молитву пред уроками слушали коленопреклоненно. Ежедневно, кроме того, упражнялись в религиозных размышлениях и молитве по четкам, это были так называемые 'exercitia spiritualia', 'духовные упражнения'. Ученики должны были ежедневно испытывать свою совесть и ежемесячно ходить на исповедь. При этом Закон Божий преподавался отцом Камилем только раз в неделю, отцы-игнатианцы полагали, что этого - вполне достаточно.

  Личность Христа, предмет глубоких медитативных прозрений Игнатия Лойолы, Личность Богочеловека - возвышалась над всем. Иисус жив, Он 'и днесь и ныне тот же', и каждый мог непосредственно обратиться к нему в молитве. Ключевым словом в отношениях человека с Иисусом Христом является слово 'ответ' и наиболее истинным ответом на любовь Бога является подражание Ему. Ученики должны быть внутренне подготовлены к серьезным испытаниям: Христос свободной волей излил за нас свою кровь, в наших силах ответить на Его любовь любовью: стойким перенесением посылаемых испытаний и, главное, служением и жертвой окружающим людям - если понадобится, вплоть до полного душевного опустошения и истощения жизни. Особо подчеркивалось, что ответное отношение к Богу не может быть умозрительным, от учеников ждали, что они воплотят свою веру на практике, будь то семья, общественные движения, государственные структуры или Церковь.

  Дамьен де Моро был религиозен. Он сам не мог понять, почему, но его всегда влекло в храм. Он помнил, как в детстве с братьями их приводили в старую церковь в Этрабонне. На улице было холодно, но внутренность храма казалась сказочным царством, где горели свечи, где ходил священник в парчовом облачении, где был, Дамьен чувствовал это, Бог... Андрэ и Валери, братья-близнецы, были на семь лет старше его, но они, хоть всегда восхищали его и силой, и знанием вещей ему непонятных, были равнодушны к этой красоте, а когда замечали его одушевление, смеялись. Однако, оба они вскоре были отправлены в Парижское военное училище и разлучены младшим братом, отданным в Иезуитскую коллегию св. Франциска Ксавье в Безансоне. Виделись они только в отцовском доме на летних вакациях, при этом молодые кавалеристы говорили только о казарменных делах, поединках, лошадях и хорошеньких девицах, и вправду, сообщая юному Дамьену куда больше сведений о жизни, чем надлежало знать в его возрасте, но на духовные темы они не говорили никогда.

   В коллегии Дамьен любил богослужения, а после знакомства с отцом Горацием начал интересоваться и теми вопросами духа, на которые тот тонко наталкивал его. Юный ум неразвит и зачастую не видит направления мысли и логики рассуждения, не может сделать верные выводы, понять ложность иных утверждений и отделить их от истинных, как зерна от плевел. Де Шалон не пытался вложить в Дамьена истинные суждения, но учил истинно мыслить, для чего просто разбирал житейские ситуации, исторические события, любимых Дамьеном героев книг.

  Филипп д'Этранж отчёта в своей вере себе не отдавал. В Бога он верил как в Любовь, Жизнь и Милосердие, но пытаясь повторить опыты Игнатия, чувствовал только свою ущербность. С воображением у него проблем не было, он мог представить любого вампира как живого, но, будучи чрезмерно здравомыслящим и практичным, не мог сфантазировать гору Сион, пока Потье не показал ему её на картинке. Он не был ни визионером, ни мистиком, выйти из себя и погрузиться в мир иррационального ему было не дано. Зато Гамлет верил экстатически, и в 'Духовные упражнения' Лойолы уходил, как рыба под воду, нырял и плескался в мистике игнатианских прозрений, погружаясь на самые глубины, душа его пылала, и даже в зеркальных поверхностях икон он сам себе казался Игнатием, как ни мало было между ними сходства. На исповеди Гастон был откровенен и страстен, легко мог разрыдаться.

  Лоран де Венсан был лаконичен - и в молитвенных жестах, и в словах исповеди. Теперь святым отцам становились в полной мере ясны слова отца Жана, который по формальным перечислениям грехов Лорана никогда не мог проникнуть в его душу. Он, видимо, не хотел пускать туда никого. Вспомнив слова Гаттино, Дюран еще более пугался - он не видел в Лоране ни благоговения, ни подлинной веры. Помимо этого у Дюрана возникло странное впечатление, которое он вечером попытался передать Горацию. Не каждую душу можно раскрыть, но заглянуть можно в каждую. Но в этом сероглазом шестнадцатилетнем отроке он не видел, не чувствовал души. Лоран говорил с ним, поднимал глаза, иногда их взгляды встречались - и каждый раз отца Даниэля заливала волна ледяного страха: он словно наталкивался рукой на холодную, склизкую и липкую поверхность, противную, как жабья кожа. Все это странно перекликалось с определением Дофина и словами Эмиля, и пугало еще больше.

  Де Шалон кивал. Он понимал Дюрана.

  Мишель Дюпон верил как бургундский крестьянин, практичный и здравомыслящий, словно заключив с Господом Богом некий контракт, согласно которому он, Мишель Дюпон, обязывался быть приличным человеком и достойным сыном церкви, а за это Господь должен помочь ему взойти на вершины мастерства и обеспечить прекрасное реноме и процветание его ресторана, точнее, ресторана его деда, который он собирался превратить в святилище гастрономического искусства. Аквинат и его положения - логически безупречно выстроенные - были ему понятны, но метафизических проззрений Игнатия он никогда не понимал и, пытаясь обнаружить трансцендентное в чувственно воспринимаемом - терялся. Это было не для него.

  Вера Котёнка была верой в Санта-Клауса. Он всегда ждал, что в его носке под Рождество окажется счастье, правда, какое - сказать не мог бы и сам.

  После дискуссии в библиотеке отец Дюран обратился к Эмилю - обратился искренно и прямо, не затрудняя себя попытками замаскировать суть своего интереса. Его настораживает и пугает один из учеников, заметил он. Ему кажется, что с его душой далеко не все благополучно. Это Лоран де Венсан. Ему, Дюрану, показалось, что сам Эмиль считает, что тот не верит в Бога? Так ли это?

  Эмиль молчал, но в его молчании Дюран не почувствовал теперь ни страха, ни упрямства, ни желания избежать разговора. Котёнок доверял ему. Дюран продолжил. Святой Игнатий Лойола говорил, что нужно избегать в речах всякого злословия и сплетни. Если кто объявит чей-либо смертный грех, то согрешит смертно, если простительный, то согрешит простительно. Если обнаружит чей-то недостаток, то тем выдает собственный недостаток. Это верно. Но если речь идет не о злословии, но о стремлении исправить душу, то о грехе или слабости другого допускается говорить в двух случаях: во-первых, если грех общеизвестен, как грех публичной женщины, или речь идёт о вине, доказанной судом, или об общественном заблуждении, отравляющем души тех, кого оно касается. Во-вторых, если грех тайный, но передается другому, чтобы тот отговорил согрешающего от греха...

  Ему, отцу Дюрану, кажется, что Лорану ещё можно помочь...

  Эмиль тяжело вздохнул и, видя, что отец Даниэль ждёт его ответа, заговорил.

  Ему нечего сказать. Однажды он видел, как Лоран, чтобы достать с верхней полки книгу, подставил стул, положил на него несколько книг и стал сверху. Но не достал. Тогда он подложил на книги ещё несколько книг и икону, стоявшую на столе. Тогда дотянулся. Человек благоговейный так бы не поступил. Лоран никогда не упражняется в духовном, но читает в это время романы. Какие? Разные. Недавно читал этого... Эжена Сю. Гаттино не читал его, и не знает, о чём роман, но Потье, когда увидел, что это, презрительно передернулся и назвал роман глупостью. Лоран же зашипел на него и назвал психом, которому нечего судить о том, что читают нормальные люди. Сам Лоран никогда ничего против Христа не говорит. Он вообще мало говорит, но если что скажет - обязательно что-то неприятное. Говорил и нечто похожее на то, что сказал и в библиотеке. Дескать, справедливо, когда правит сильный, а если кролики попытаются править, мол, волком, их просто сожрут. Многие после разговоров с ним совсем поникшие ходят. Дофин говорит, что это настоящий вампир. Похоже на то.