Рыцарство.

   'Где те времена горячей веры, когда в сердцах разыгрывалась драма греха и святости,

  ангелы направляли род людской, а сатана и его темные легионы соблазняли и смущали его?

  Тогда человек был свободен волей между небесной милостью и адскими соблазнами,

  и по тому, уступал ли он первой или вторым,

  его душа отлетала по смерти в места счастливые, где царит вечная радость,

  или низвергалась в бездны - убежище отчаяния...'

   Глава 1. Весна 14** года.

  -'Quando canta il merlo,

   siamo fuori dall'inverno!' - белокурый певец легко взял верхнюю ноту, вызвав восхищение на лицах горожан. Юные девицы восторженно зааплодировали, глядя на блондина с кокетливыми улыбками. Он поклонился им с игривой грацией. 'Да, голосом тебя Господь не обидел', покачивая головой, бросил блондину проходящий мимо ремесленник, погонявший осла, обвешенного корзинами, да остановившийся послушать. Блондин снова поклонился, теперь - вежливо и скромно.

  В городке Сан-Лоренцо традиция праздновать приход весны - 'cantimaggio' - была незыблема веками. В первую неделю по Пасхе группа певчих ходила по домам, поздравляя жителей с приходом тепла, получая взамен пышки и яйца, которые горожане спускали в корзинках на веревке из окон домов, выходящих на узкие переулки. Праздник знаменовался и открытием торгового сезона: с начала мая до конца сентября торгаши заполняли площадь, расставляя для чревоугодников множество коварных капканов и хитрых ловушек. Главную угрозу для праздных зевак представлял ароматный сыр трех дюжин сортов, кроме того, на рядах торговали гусятиной - от пряных паштетов до обыкновенной тушенки с чесноком и трюфелями. Огородники и мелкие земледельцы продавали пучки овощей и корзины фруктов, везде зеленели связки шпината, щавеля, пучки артишоков, груды бобов и гороха, капли росы играли на пестрых стебельках сельдерея. Между рядами мелькали повозки, груженные плетенками, набитыми рыбой. Неподалеку стояли продавцы битой птицы, с подвод выгружали бледно-розовые телячьи туши и разрубленные пополам свиные.

  Торговцы, опытным взглядом выискивая в толпе потенциальных покупателей, громко расхваливали товар, не забывая обсуждать последние городские сплетни. Здесь не было запретных тем и не критикуемых лиц, но хозяин города, молодой граф Феличиано Чентурионе, на сей раз удостоился похвалы.

  -Что ни говорите, а это разумно! Нельзя пускать сюда ни генуэзцев, ни венецианцев. Не установи граф монополию на рыбную торговлю, мы бы уже по миру пошли...

  С торговцем не согласился один из стоявших у прилавка покупателей, по виду - совсем не пополанского сословья.

  -Чентурионе - тиран! Правит как король! Посадил своих людей в Совет Девяти, выдавил оттуда и Тодерини, и Реканелли! А ведь мы - свободный город!

  Это обвинение ничуть не смутило торгаша. На его сытом лице мелькнуло почти нетаимое пренебрежение.

  - Нам-то что до того, какая клика у власти? Но этот хоть о городе думает, а Реканелли? Когда они тут заправляли, даже нищих обложили налогом! Народ покупал на последние гроши фунт мяса и пробавлялся им неделю.

  - Подобные вам никогда не знают ничего, кроме интересов своего брюха! - зло бросил случайный собеседник продавца и с высокомерным видом отошел от прилавка, ничего не купив.

  Теперь заговорил второй покупатель, тот самый, что до того распевал канцоны о приходе весны и дроздах, смуглый блондин лет тридцати, судя по потрепанной мантии на плечах - школяр-переросток, судя по физиономии - нахал и кривляка, однако, по росту и ширине плеч - вроде бы воин. Он проводил отошедшего магната насмешливым взглядом.

   -Интересы своего брюха... Можно подумать, самого мессира Боско интересуют проблемы схоластической дидактики и богословские предикабилии, и он полагает, что Бог, будучи первопричиной всех вещей, вместе с тем является конечной целью их устремлений. То, что цель морально благих деяний есть блаженство созерцания Бога, - это для мессира Боско ересь, точнее, не более чем фикции мышления, просто абракадабра. - Школяру надоело умничать, и он перешел к прямым обвинениям. - Прихлебатель Тодерини, проворовался и потерял место в магистрате, так теперь по былым временам вздыхает.

  Неожиданно тот, кого назвали мессиром Боско, вернулся. Он не расслышал последней реплики школяра, но вспомнил весомый аргумент, способный, по его мнению, ущучить нахального площадного торгаша-пустомелю.

  -По крайней мере, ни Реканелли, ни Тодерини никто не обвиняет в колдовстве, а ваш Чентурионе явно давно спознался с дьяволом: двух жен угробил, лицо прячет, на люди не показывается, в замке за прошлый-то только год - двое похорон!

  Увы, аргумент не подействовал. Торговец пожал плечами и заявил, что ни ведьм на метлах, ни дьявола с хромым копытом он в замке не видел, а что люди умирают - на то воля Божья.

  Надо сказать, что городок Сан-Лоренцо на берегу притока речушки Стироне на расстоянии тридцати болонских миль от Пьяченцы был уютным поселением, до Великой Чумы 1348 года насчитывавшим почти десять тысяч граждан. Увы, урон, нанесенный бедствием, ощущался и поныне. Но уменьшение числа горожан не сказалось, к вящему сожалению местного епископа Раймондо ди Романо, на их нравах, кои по-прежнему были необузданны, гневливы и дерзки.

  Правда, последние годы надежной препоной этим порокам была власть графа Амброджо из старого болонского рода Чентурионе, который твердо удерживал в своих руках бразды правления. Граф владел исполинским замком на севере города, в горном ущелье неподалеку от францисканского монастыря и церкви Санта-Мария-делле-Грацие. Крепость была заложена еще при короле Алдуине, однако первое упоминание о ней любители древностей находили в рескриптах двенадцатого века, когда мимо замка проходила важная дорога из Пьяченцы в Парму. Замок всегда принадлежал семейству Чентурионе, и о его единственных владельцах говорил семейный герб с львиной головой над входными воротами. Замок со всех сторон был обнесен мощными стенами, увенчанными гибеллинскими зубцами в форме ласточкиного хвоста, и имел единственный вход с равелином, защищавшим входные ворота.

   Наследником старого графа Амброджо был его тридцатилетний сын-первенец - Феличиано Чентурионе, имел граф Амброджо и младших детей - близнецов Челестино и Чечилию, коим уже исполнилось семнадцать.

  О хозяевах замка в городишке, как водится, много болтали. Было известно, что молодой наследник рода двенадцать лет назад вступил законный брак с богатой девицей Франческой из клана Паллавичини, коя, однако, не принесла ему потомства, но умерла на третий год брака. Новый брак - с привезённой в замок весьма знатной девицей Анджелиной Ланди из Пармы снова закончился безвременной смертью супруги молодого графа. Она погибла прошлой весной на охоте, внезапно и страшно, и её смерть породила в городе волну нелепых слухов. В том же году умер граф Амброджо, и молодой Феличиано стал править городом, сделав своим наследником и соправителем младшего брата Челестино. Вскоре выяснилось, что Феличиано обладает недюжинными дарованиями: он умело лавировал между гвельфами и гиббелинами, добился от папы ряда льгот и привилегий, в том числе монополии на квасцы и рыбную торговлю, пользуясь тем, что на Святом престоле сидел лояльный к нему Пий II, и сумел провести в городской Совет Девяти своих людей - честолюбивых и деятельных. В городе оживилась торговля, снизили налоги, жизнь била ключом.

  При этом видели молодого графа после смерти отца только по праздникам - с высокого портика замка, где он стоял вместе с его преосвященством епископом Раймондо, благословлявшим толпу. Остальное время он почти не покидал замка, разве что звуки охотничьих рогов говорили о выездах Феличиано на охоту, да пару раз жители Сан-Лоренцо видели закованного в латы графа на турнирах. В городе же он не мелькал никогда. Такое нежелание показываться на глаза подданным породило у горожан подозрение в уродстве молодого графа, но епископ ди Романо, будучи спрошен об этом, лаконично ответил, что знает графа с детства и никогда не замечал в его сиятельстве какого-либо изъяна во внешности, а те горожане, что помнили графа Феличиано по юным годам, и вовсе утверждали, что он красавчик. Тогда народная молва приписала уединенность графа тайным занятиям некромантией и алхимией, но его преосвященство снова не дал людским измышлениям разгуляться, заявив, что граф имеет незыблемую веру и к ересям не склонен.