— А в Германии Купала называется Sommersonnenwende — тихо сказал Федор. "Тоже костры жгут, и прыгают через них, танцуют, вино пьют. Ну и девушки, конечно, приходят".

— Красивые девушки, — лукаво заметила Марья, глядя на пригорок, где уже разгорался купальский костер.

Он помолчал: "Такой красивой, как вы, Марья Михайловна, — нигде более не найдешь, хоть весь мир обойди".

Девушка оторвалась от перил и вскинула голову: "Пойдемте и, правда, Федор Петрович — на костер посмотрим".

Марья увидела, как он улыбается и сердито добавила: "Домой меня потом не провожайте, Миша уже там, наверняка, — она указала на берег Исети, — мы с ним сами дойдем".

Он хмыкнул: "Вы только травы в полночь собрать не забудьте, Марья Михайловна. Мне сие интересно — пойдете вы под венец, али все же нет".

— Даже ежели соберу, — так вам не скажу, — услышал он смешливый голос. Марья, вздернув голову, не оборачиваясь, — пошла вперед.

Девушка вытерла слезы мокрой рукой. Выжимая одежду, встряхивая ее, она услышала чей-то голос от мостков: "Его величество меня сюда послал. Ты, друг, иди, я послежу".

Марья подняла голову — давешний юноша, присев на берег Волги, держал в руках отброшенную ей ромашку.

— У нас этот цветок, — медленно, чуть запинаясь, сказал он, — "акбаш" называется. А у вас?

— Ромашка, — Марья, сложив одежду, выпрямившись, посмотрела на волжскую воду.

— А это, — юноша указал на реку, — Итиль. Волга, по-вашему. У нас они тоже растут, ромашки, — неуверенно повторил он слово. "А я — Салават. Это значит — песня. Или молитва. Но песня — мне больше нравится".

— Я знаю, — хмуро, выливая грязную воду из ведра, ответила Марья, — слышала. Башкирская конница с вами пришла. На Москву, — она усмехнулась, — двинетесь.

Юноша тоскливо взглянул на противоположный берег реки. "А вы тоже, — он покраснел, — с гор. С нашего Урала".

— На Исети родилась, — она прикусила губу и подняла тяжелую стопку белья. "Раз уж вызвались присматривать за мной, атаман, так давайте — мне сейчас подштанники государевы, — Марья жестко усмехнулась, — в лагерь нести надо, вдруг брошу их, и убегу по дороге?"

Юноша легко поднялся, и передал ей ромашки: "Я сам отнесу, — он опять покраснел, — до входа. А дальше вы".

Марья вдруг, даже не понимая, что делает, стала плести венок. "Как тогда, — подумала она, опустив голову, наблюдая за своими ловкими пальцами, — на Исети".

— Я видел, — тихо сказал Салават, — как русские это делают. А потом по реке пускают. Зачем?

— Какой дальше уплывет, — Марья наклонилась к воде, — та девушка счастливей всех будет.

Венок покачался на легкой волне, и, подхваченный течением, исчез из виду. "Там — Салават кивнул на юг, — Итиль в море впадает. Оно огромное, без конца и края. Я видел, еще подростком, мы с отцом туда ездили. Вы будете очень счастливой, Мариам".

— Кто? — вздрогнула девушка.

— Мариам, — повторил Салават. "Это мать пророка Иссы, самая чистая, самая благочестивая женщина. В нашем Коране целая сура в честь ее названа. А еще одну из наложниц пророка Мухаммада так звали, — он внезапно зарделся. Марья, выхватив из его рук мокрую одежду, сжала зубы:

— Вот именно. А коли я наложница, так ничего чистого во мне нет. Идите, — она опустила голову, — охраняйте меня, раз уж вы здесь.

Салават шел вслед за ней по узкой тропинке, вдыхая запах цветущего луга. Где-то рядом жужжали пчелы, чуть шуршал подол ее простого сарафана, на белокуром затылке играли лучи солнца.

Поднявшись на холм, она остановилась и обернулась: "Акбаш, — на алых губах заиграла чуть заметная улыбка. "Я запомню".

Девушка пропала за пологом шатра. Салават все стоял, глядя ей вслед, вертя в руках ромашку — без одного лепестка, белую, как ее косы, ромашку.

Он поднялся еще до рассвета. Умывшись, выйдя из шатра, юноша расстелил на траве маленький, потрепанный коврик. Салават постоял, глядя на восток, туда, где над Волгой, еле заметно, золотилась тонкая полоска солнца.

Юноша поднял руки вверх и прошептал: "Во имя Аллаха, милостивого, милосердного!". Он читал с детства знакомые слова, чуть шевеля губами. Потом, проведя ладонями по лицу, стоя на коленях, он сказал: "Боже, неустанно я поминаю тебя".

— Уйду, — подумал Салават, сворачивая коврик. "Кинзя тут останется, будет башкирами нашими командовать. Он смелый воин, хороший. А я в горы отправлюсь, буду там воевать. Но как же, — Салават поморщился, — как, же без нее? Нельзя Мариам тут оставлять, опасно это. Как на Москву государь пойдет — не пощадит ее".

Он присел, и, достав курай, вздохнул: "Да ты ей и не по душе, конечно, нечего тут и думать. Мариам, Мариам, — он подпер подбородок кулаком и вдруг улыбнулся, запев что-то по-башкирски.

— Очень красиво, — раздался женский голос сзади. "А что это, атаман?"

Салават вскочил. Покраснев, не глядя в нежные, лазоревые глаза, он ответил: "Так, Мариам-хатын, песню пел".

— А что такое "хатын"? — она все улыбалась, стоя с ведром в руках.

— Госпожа, — юноша склонил голову. "Так положено к женщине обращаться, госпожа".

— А песня про что? — белокурые косы были переброшены на грудь. Салават, тяжело вздохнул: "Про вас, Мариам-хатын".

Она внезапно зарделась. Салават подумал: "Как будто рассвет у нее на щеках играет, а глаза — как вода в горном озере".

Юноша сглотнул и стал медленно говорить, подбирая слова:

Салават замолчал, и, сцепив смуглые пальцы, не смотря на нее, добавил: "Это плохо, я знаю. Я еще никогда никого…, У меня языка не хватает, чтобы сказать, Мариам-хатын".

Марья вдруг опустила ведро, и пробормотала: "Спасибо вам". Она пошла к колодцу, что был выкопан на краю лагеря. Салават, смотря ей вслед, зло подумал: "Ну как, как ей это сказать? Я не ее веры, зачем я ей? Но если я ее не заберу — она погибнет, и я потом всю жизнь буду мучиться, я знаю".

Он взял из ее рук веревку, и твердо сказал: "Мариам-хатын, я хочу вас увезти отсюда. Прямо сегодня, ночью. И никогда больше не возвращаться".

Девушка стояла, выпрямившись, откинув непокрытую голову: "Зачем я вам? У вас женщины вашей веры есть, нам с вами не по пути. Да и, — алые губы искривились, и она указала на шатер Пугачева, — сами знаете, кто я есть такая, атаман".

— Вы — самая чистая, самая лучшая, — серьезно проговорил юноша. "Иначе бы я вас не полюбил, Мариам-хатын. А что вы христианка — так нам можно на вас жениться. Пророк Мухаммад сказал: "Вам разрешено брать в жены из целомудренных, верующих в Аллаха. И также из тех целомудренных, которым до вас было ниспослано Писание". Мы же, — он ласково улыбнулся, — младше вас. Сначала были пророки Ибрахим, Муса, Сулейман, Иса ибн Мариам, другие тоже — а уж потом — Мухаммад".

— Как — жениться? — Марья вдруг зарделась. "Разве на таких женщинах, как я — женятся?".

— А как же — не жениться? — Салават тоже покраснел. "Иначе нельзя. Пророк нам заповедовал жить в браке. Я понимаю, — он отвел глаза, — я вам не нравлюсь…, Но все равно, нельзя вам тут оставаться, Мариам-хатын".

— Он вас убьет, — испуганно сказала Марья, прикусив губу. "Не то, чтобы я ему нужна была, — девушка усмехнулась, — но все равно, вы у него, получится, игрушку забрали".