Он положил листок, пробормотал еле слышно «извините» и, пятясь, выбрался из комнаты.

После обеда инженер Спиридонов шесть раз звонил ему по телефону, но каждый раз один и тот же мелодичный голосок отвечал: «Нет его, товарищ, еще не вернулся». Он позвонил ему около десяти вечера, и, когда в трубке раздался его твердый баритон, в сердце у Спиридонова, неизвестно почему, затрепетала настоящая радость.

— Кому вы еще рассказывали о ваших предположениях? — спросил он.

— Я намекал товарищам по бригаде. Но они отнеслись к моим словам очень недоверчиво, даже… Они смеялись: разве у одного, говорят, у одного только минерала зеленый блеск? Таких минералов, говорят, не меньше сотни… А товарищу Власеву я, разумеется, ничего не говорил. И… как вам сказать? Я было тоже заколебался. Стал уж подумывать, не напал ли я на какой-нибудь незначительный минерал зеленого цвета… Поэтому я и молчал. Но недавно я прочел одну интересную историческую книгу: о горных работах на территории нашей страны в античные времена. И эта книга заставила меня поверить, что я действительно открыл следы берилла.

— Принесите мне точную схему местности, где, по вашим предположениям, есть эта штука, — распорядился Спиридонов. — И никому ни слова, понятно? Не следует прежде времени поднимать шум.

— Мне и в голову не приходило шум поднимать! — засмеялся молодой человек.

На другой день рано утром Спиридонов вызвал к себе помощников Вылю Власева: парторга бригады Павла Папазова и минералога Арсова — специалиста по цветным металлам.

Парторг Павел Папазов был, как и Вылю Власев, опытным химиком, но ни внешностью, ни характером — ничем не походил на него. Он был высок и строен, одевался скромно, но со вкусом, каждый день брился, не брал в рот спиртного и время от времени протирал тряпочкой ботинки, чтобы они блестели. Открытое красивое лицо, приветливый блеск спокойных голубых глаз, ласковый голос и постоянная непринужденная готовность выслушать то, что тревожит и волнует людей, — все это располагало к откровенности, вызывало симпатию даже у тех, кто знал его всего несколько дней. Он был старым членом партии, до Девятого сентября[1] сидел в тюрьме — после провала по военной линии. Когда бригада отправлялась в экспедицию, он добровольно брал на себя обязанности санитара, делал перевязки, давал заболевшим аспирин и хинин, строго следил за тем, чтобы никто, вспотев, не пил холодной воды. Павел Папазов был любимцем бригады, только Вылю Власев держался с ним холодно, почти официально и всегда обращался к нему на «вы». Но замкнутый и необщительный характер Вылю Власева был хорошо известен, и это никого не удивляло — он был неисправимый педант.

Специалисту по цветным металлам Игнату Арсову, высокому, худому и смуглому человеку, казалось, перевалило за сорок. У него был орлиный нос с крутой горбинкой, тонкие, едва заметные губы и квадратный, костистый, как будто совсем лишенный мяса подбородок. Подвижный, быстрый, с беспокойными движениями, он почти не стоял на месте, словно земля горела у него под ногами. Любезный и услужливый до приторности, он часто просто досаждал своим коллегам страстной готовностью оказать услугу, помочь, быть полезным. Если кто-нибудь, не дай бог, заболевал, особенно в походе, он нес ранец и снаряжение заболевшего, а в лагере заваривал ему чай, приводил в порядок и подметал его палатку, зорко следил, вовремя ли тот принимает лекарства, — как будто его призванием было ходить за больными.

Игнат Арсов считался опытным специалистом, за последние год-два он самостоятельно открыл несколько месторождений меди, свинца и цинка, но, когда заходила речь о его открытиях и личных заслугах, он краснел, как девушка, смущался и убегал или, обиженный и раздосадованный, махал рукой.

— Все это ерунда, — сердился он, — я ничего не открыл и не имею к этому никакого отношения. Открытие — это когда человек сознательно к нему стремится, действует по предварительно разработанному плану исследования. А я что… я случайно, совершенно случайно наткнулся на эту руду, просто так, вслепую… Уверяю вас, именно так и было. Если кому-нибудь и принадлежит заслуга этого открытия, то награждать следует нашего руководителя, товарища Власева, потому что мы работаем по его плану. Награды заслуживает и товарищ Папазов, под чьим непосредственным руководством мы все действуем. Вообще это заслуга наших руководителей, а я случайный исполнитель. Любой другой на моем месте нашел бы то же, что и я.

Для всех, кто хорошо знал его, было очевидно, что он страдает преувеличенной, болезненной скромностью, принявшей характер настоящей, хотя и странной болезни. Он часто называл себя «невеждой», «подмастерьем», «слепым орудием случая», «человеком несостоятельным, но родившимся под счастливой звездой» и т. д. Однажды, когда бригада разбила лагерь под Бакырлыком, он был настроен очень мрачно и сделал странное признание. «Вы знаете, — сказал он, — у меня постоянное чудовищное ощущение: мне кажется, что мой мозг непрерывно, с каждым днем, с каждым часом все больше сжимается — и днем и ночью — и в черепе образуется страшная, ужасная пустота. И я все думаю: что это, в сущности, за пустота, что там есть? Воздух, испарения, пар? Я много думаю об этом».

Вылю Власев редко разговаривал с ним, и то только по делам службы. Он морщился при мягких шелестящих звуках его голоса, избегал его взгляда, но всегда прислушивался к его советам, считался с ним, как с хорошим специалистом. Он несколько раз пробовал «занести» его характеристику в свою записную книжку, но это ему никак не удавалось: образ этого человека ускользал от знакомых «показателей» и процентов, не укладывался ни в какую определенную и точную формулировку. А Павел Папазов полюбил его, сделал даже своим помощником по партийной работе. Он восхищался его скромностью и трудолюбием, ставил всем в пример его безупречную дисциплинированность.

Он стал поручать ему доклады, сбор членских взносов, посылал вместо себя на совещания партактива. Все эти поручения Игнат Арсов выполнял с жаром. Часто он сам подготавливал сведения о поведении и работе коммунистов бригады, и Павел Папазов только удивлялся:

— Можно подумать, что ты писал моей рукой и смотрел моими глазами!

— Помилуйте! — слегка склонялся перед ним Игнат Арсов. — Что вы говорите! Это вы научили меня во всем разбираться, оценивать все строго и беспристрастно. Всем, что я умею, я обязан вам.

Прошлой осенью он открыл начало большой, богатой медью жилы, но и это свое открытие приписал Папазову.

— Я работал по его указаниям, — утверждал он.

Папазов не помнил, чтоб он давал ему какие-нибудь «указания», но возражать почему-то не стал: промолчал, согласился с тем, что это его заслуга. «Заслуга» эта принесла ему славу, а вместе со славой и повышение по службе. С тех пор Арсов и Папазов стали неразлучными друзьями.

Той же прошлой осенью, когда Андрей рассказал товарищам о своей берилловой гипотезе, Павел Папазов вызвал к себе своего приятеля и прямо спросил его:

— Что ты об этом думаешь?

Игнат Арсов помолчал.

— Разрешите мне дать вам ответ через несколько дней, — сказал он наконец.

Прошла неделя, прошло десять дней. Игнат Арсов ездил в Софию в связи с бракоразводным делом. И однажды вечером он сам заговорил об Андрее.

— Вы спрашивали, что я думаю о его гипотезе? Я вам скажу: это наивная фантазия.

— Да, похоже на то, — улыбнулся Папазов. — Фантазия, разумеется. Но хорошо, что молодых людей увлекают большие идеи. Это красиво, благородно!

И впервые Игнат Арсов возразил ему:

— Такие увлечения — напрасная трата времени, — сказал он. — На вашем месте я бы охладил его пыл.

Эти его слова пришли в голову Папазову в то утро, когда они оба стояли перед столом Слави Спиридонова.

— В вашей бригаде есть молодой геолог, — заговорил начальник, — Андрей Андреев. Какого вы о нем мнения?

Павел Папазов взглянул украдкой на приятеля, откашлялся и с несколько наигранной веселостью ответил: