Быстро взглянув на знакомые лица и отметив для себя характер их бесед, Джесси остановила взор на высоком прямоугольном зеркале над массивным камином. В зеркале отражались три лица: Сэмюэла Морзе, в блестящем черном костюме, подчеркивавшем болезненный цвет его лица со следами разочарования; Энн Ройяль, семидесятилетней дамы, с сухими, острыми чертами, в топорщившемся платье из накрахмаленного сатина, перехваченном в талии шнуром с кистями, и лейтенанта Джона Чарлза Фремонта, в синей армейской форме с блестящей золотой тесьмой. Первая феминистка, проникшая в Вашингтон, миссис Ройяль страстно говорила о статье, опубликованной в ее журнале «Поул Прай», в то время как Сэмюэл Морзе стоял, не слушая ее, предаваясь собственным горьким мыслям, а лейтенант самым невоенным образом старался пропустить мимо ушей лавину слов, уставившись в ковер и обводя носком ботинка рисунок листа на ковре.

Словно молния пробежала по телу Джесси. «Сейчас, прежде, чем он увидит меня, прежде, чем я приближусь к нему, я внимательно рассмотрю его». Она упорно разглядывала отражение в зеркале, но, чем пристальнее смотрела, тем более учащалось ее дыхание, а изображение расплывалось. «Это похоже, — сказала она сама себе, — на первые дагерротипы Сэма Морзе, они передают отпечаток, но не четко, словно в дымке».

Она остановила взгляд сначала на волосах Джона, которые, как она заметила, вздрогнув, были расчесаны на пробор. «Как мои!» — воскликнула она про себя. Волосы были темные, и не без зависти она обратила внимание на их мягкую волнистость, набегающую слегка вперед к его высокому лбу, а затем уходящую к верхнему краю ушей. Его темные брови повторяли рисунок глазниц; карие глаза были серьезными и симпатичными, худощавый нос — коротким и тонким, а темные усы — столь же прямыми, как его отутюженный мундир.

Однако, перечисляя для себя его характерные особенности, она поняла, что никакое физическое описание не сможет закрепить в ее уме неизгладимый облик лейтенанта Фремонта, ибо облик человека выше его отдельных составных частей, которые он являет миру. Ей казалось, что за его медленной, загадочной улыбкой таится обещание; он излучал уверенность.

Сэмюэл Морзе начал рассказывать какую-то историю низким, хриплым тоном, и, в то время как лейтенант Фремонт слушал изобретателя с интересом и симпатией на лице, Джесси поняла, что, пока она не поговорит с глазу на глаз с молодым человеком, не поймет дух, мотивирующий его поступки, у нее не будет ясного представления о том, как он выглядит. Она вспомнила, как радикально приходилось ей менять мнение о многих людях, с которыми она встречалась благодаря работе отца; некоторые, казавшиеся поначалу красивыми, оказывались мелкими душонками, хапугами, изменниками, не способными выполнить работу, посильную настоящему мужчине. По мере того как раскрывались их характеры, она приходила к заключению, что в них нет никакой привлекательности, тогда как другие, чей нос или веки имели странный рисунок, становились со временем в ее представлении все более привлекательными и даже красивыми благодаря своей честности и преданности.

Она отдавала себе отчет в том, что лейтенант Фремонт вызывает в ней волнующие чувства, от этого никуда не уйдешь. Останется ли он в ее представлении столь же красивым и притягательным по мере того, как она будет все более узнавать его? Или же он станет скучным, откровенно некрасивым?

Словно почувствовав, что его изучают, лейтенант Фремонт вдруг поднял голову. Их глаза встретились в зеркале. Он по-мальчишески улыбнулся. Она быстро шагнула ему навстречу.

Еще в прошлое воскресенье Джесси слышала, как их давний друг Джеймс Бьюкенен сказал, что обеденный стол Бентона — это место, где смешиваются утраченные возможности с еще не родившимися, и никто не может провести различие между ними. Ожидая, когда Джошаам, один из красивых близнецов-негритят, распахнет массивные деревянные двери в столовую, она подумала о том, какая большая часть американской истории была отрепетирована за этим длинным столом из красного дерева с 1821 года, когда ее отец был избран сенатором от штата Миссури и переехал из Сент-Луиса в Вашингтон. Все президенты после Медисона — Джеймс Монро, Джон Куинси Адамс, Эндрю Джэксон, Мартин Ван-Бюрен и Уильям Харрисон — сидели за этим столом и с аппетитом ели вместе с множеством членов кабинета и послов, целой сменяющейся панорамой конгрессменов, армейских офицеров, исследователей и охотников с Запада.

Двери открылись, она вошла внутрь и быстро осмотрела зал до прихода гостей. Комната, отделанная панелями из красного дерева, с высокими потолками и окнами, простым федеральным камином, рама которого была плотно врезана в стену, а верхняя панель представляла собой узкую резную полку, смотрелась приятно. Ее блуждающий взгляд заметил сверкающие канделябры, каждый из которых висел на четырех отполированных цепях, плотный, цвета бургундского вина ковер на полу, портреты матери и отца Томаса Бентона на широкой стене над резным буфетом и портрет Элизабет Макдоуэлл Бентон, написанный много лет назад Сэмюэлом Морзе.

Стол был накрыт камчатой скатертью. В центре стола стояли витые свечи, которые Элизабет Макдоуэлл привезла с собой из Черри-Гроув, а по краям — изящные хрустальные блюда с фруктами и цветами. На дальних концах в больших длинных блюдах в светлом желе покоились огромные лососи, а перед каждым гостем стоял охлажденный жареный лобстер и на крошечной угольной горелке в металлических чашечках — растопленное масло и подогретый ром.

Довольная тем, что все готово, как хотел отец, она послала Джошаама объявить гостям, что обед подан. Она сделала так, что лейтенант Фремонт оказался с правой стороны от нее, и в угоду другим гостям, которых считала наиболее желательными партнерами за столом, она посадила Энн Ройяль слева от себя. Когда все гости уселись, Джесси, посчитав по носам, определила, что за столом двадцать два человека.

Она полила своего лобстера горячим маслом и ромом, затем повернулась к своему новому гостю и спросила:

— Вы любите беседовать во время еды, лейтенант?

— Только тогда, когда пища невкусная.

— В таком случае я советую вам насладиться тремя первыми блюдами, ибо к ним благосклонен отец. Когда подадут жаркое, вы не сможете услышать то, что вам бы хотелось.

Ее задача состояла в том, чтобы направлять разговоры за столом, делать их интересными, следить за тем, чтобы присутствующие не разбивались на группы беседующих между собой. Долгий опыт научил ее тактическим приемам: она побудила Энн Ройяль рассказать историю о том, как редактор вашингтонского «Глоба» назвал ее редактором в нижней юбке, а она ему ответила, что патриот в нижней юбке лучше предателя в штанах. Услышав в гостиной рассуждения миссис Криттенден о постановке «Ричарда III» в Национальном театре, она попросила эту леди рассказать, как актер Хаккетт составил программу, позволившую ему раскритиковать исполнение любым другим артистом роли Ричарда. Миссис Кинг разделала конгресс под орех за то, что он упорствовал в нежелании выделить средства на мощение главных улиц Вашингтона и на ночное освещение.

— Ну, на прошлой неделе, — воскликнула она, — бедная миссис Спингарн в своем новом вечернем платье с кружевной отделкой пыталась пройти в Национальный театр, чтобы послушать божественную Селесту, и растянулась плашмя в огромной луже на Би-стрит!

К правой ножке стола был прикреплен китайский гонг, издававший глубокий бархатный звук, и Джесси было достаточно ударить по нему каблуком туфли, чтобы вызвать прислугу в нужный момент. В то время как близнецы в своих коротких черных сюртуках и штанах, подвернутых на щиколотках, сновали вокруг стола, заменяя тарелки с остатками лобстеров на голубые веджвудские для холодной лососины, а затем на глубокие блюда для тушеных устриц, Джесси попросила Сэмюэла Морзе рассказать, что ему известно о скупости конгресса. Морзе, мрачное настроение которого еще не улетучилось, обрисовал тупость комитета, которому он демонстрировал свой телеграф. Конгрессмены отказали ему в скромных ассигнованиях на сооружение опытной линии до Балтимора.