-Вот именно, - согласился Франческо, - наследники, но наследовать-то им предстояло не завтра, ведь Козимо, Теренцио и Одантонио запросто могут протянуть ещё не один десяток лет. А раз так, кому нужны Антонио, Микеле и Джулио?

Ответ на этот вопрос у Альбино был, но огласить его он никогда бы не решился. В его глазах эти люди заслуживали смерти, они были преступниками, погубившими честь и жизнь его сестры. Но ему подлинно нужно было понять, промысел ли Божий, суровый и неумолимый, прервал жизни негодяев, или случившееся в ними - чье-то злоумышление? Или - пустая случайность, нелепое сцепление событий, когда бездумный кусок черепицы падает на голову ни о чем не помышляющего прохожего? Или случайностей нет, и мы называем случаем ту закономерность, что не в состоянии постичь? Альбино хотелось, о, как хотелось бы видеть в произошедшем Судьбу, Суд Божий, Giudizio, Destino, безжалостную фатальность, Рок, месть Неба, ведь не случайно так схожи слова приговор и возмездие: verdetto... vendetta... Ведь даже рассказ Франческо, описание смерти Антонио Турамини, явно страшной и мучительной, усладили его душу, усладили против воли, но подлинно мед потёк при этом рассказе по жилам его.

-А Джулио Миньявелли? Вы говорили, он упал с лестницы?

- Упал, - подтвердил мессир Фантони, но в голосе его проступила только апатичная скука, - на вилле Миньявелли был только старый слуга, но Джулио заявился неожиданно, ни о чём его не предупредив, потом отправил спать, сказав, что не нуждается в его услугах. А утром был найден с поломанной шеей у парадного входа. Упал же с верхней ступени, потому что там, у балюстрады, загнулся ковер. Ступени мраморные, их, как после сосчитали, ровно сорок четыре, он по всем и проехался, следы крови были, как рассказывают, везде - сверху донизу. Его и не узнали-то сначала, настолько лицо разбито было.

-Не узнали, - как эхо повторил Альбино, представляя себе описанное.

-Да-да, - поддакнул Франческо, - смерть меняет всё: портреты, судьбы, отношения... Мы с Сильвестри, Баркальи, Грифоли, Донати, Монтичано и Ланди на похоронах снесли его со второго этажа вниз и вынесли из дому - до катафалка. А ведь покойник, скажу по чести, при жизни был несносен и невыносим, - гаер скривил на лице потешную шутовскую рожу, - впрочем, я нёс не гроб, а венок с трогательной надписью "Незабвенному другу". Гроб мне не доверили, бугаи его сами тащили, - сообщил он, но непохоже было, чтобы это недоверие всерьёз задело его.

-Вы хоронили всех погибших?

-Кроме Ланди, его же так и не нашли, - уточнил Франческо, - а так, да, чтоб не отстать от жизни, я хожу на все похороны, к тому же нигде не чувствуешь себя таким живчиком, как на кладбище, - он шутовски помахал ладонями с длинными худыми пальцами точно крыльями бабочки.

Теперь Альбино окончательно понял, что все слезы Фантони на поминках в зале приемов у капитана народа были паскудным притворством, а на самом деле Франческо сожалел о покойных не больше мессира Элиджео Арминелли.

-Скажите, мессир Фантони, - взволнованно обронил Альбино, - а вы признаете вендетту?

-Месть? - удивился Франческо и задумчиво покачал головой, - жизнь во имя мести ни гроша не стоит, даже если сделать ее искусством. Тщательно обдумывая возмездие, можно, конечно, изобрести нечто утончённое... Но в момент совершения расплаты, думаю, будет скучно... Можно ли простить врага? Бог простит!

Альбино подумал, что подобные взгляды мессира Фантони - горький упрек ему самому, поддавшемуся дьявольскому искушению, но тут где-то внизу вдруг заслышался перебор струн и в несколько глоток зазвучали слова размеренного напева:

По улицам ночным, по переулкам спящим -

Четыре дурака - мы инструменты тащим.

Почувствовав в груди любовную истому,

Мы с музыкой своей бредем от дома к дому.

Едва взойдет луна, мы серенаду грянем:

Пиликаем, бренчим, басим и барабаним.

Сверчок, скорей очнись от сумрачной дремоты!

Здесь, под твоим окном, мы разложили ноты...

-Пошли вон отсюда, горлопаны окаянные, крикуны чертовы!! - голос монны Анны звенел откуда-то с мансарды.

Франческо уже был на ногах.

-О, матушка заметила мой квартет, то-то шуму будет...

Мы будем здесь стоять хоть до восхода солнца,

Пока ты наконец не выглянешь в оконце!

А коль ночной дозор пройдется по кварталу,

Мы ноги пустим в ход, чтоб шее не попало!

Франческо Фантони исчез, через минуту возник в плаще и с гитарой за спиной на парапете балкона, да и сиганул вниз с высоты не меньше десяти футов. Альбино в ужасе ринулся на балкон, но оказалось, что нахал уже присоединил свой звучный голос к уличному трио, и все они дружно улепетывали. К удивлению Альбино, в числе музыкантов была и босоногая чумазая девчонка лет четырнадцати, тащившая барабан. Он прикинул, Мушка она, Душка или Чушка, но ответ на этот вопрос получить было не у кого.

Нам музыка милей небесной благодати,

Поет гобой д'амур у лютни на подхвате...

-Куда, поганец бесовский? Опять к девкам? Вернись, вернись сейчас же!!

Но было поздно: голос монны Анны оглашал уже пустой проулок. Рассерженная монна Фантони, понимая, что упустила распутника, ещё несколько минут рвала и метала, но вскоре махнула на беспутного сынка рукой и захлопнула окно. Воцарилась тишина, смолкли шаги одиноких прохожих, луна, как огромный круг сливочного сыра, нависла над спящим городом. Альбино, порядком обессилевший за этот длинный день, полный удивительных открытий и волнующих предположений, прочел молитвы, прося Господа дать ему понимание происходящего, потом уронил голову на подушку и уснул.

Проснулся он в третьем часу пополуночи, на Бдении, по монастырском привычке. Вокруг стояла тишина, на востоке ещё не розовело, петухи молчали, в полуоткрытое окно задувал теплый ночной ветер, обещая погожий денёк. Оставался день до Вознесения. Монах вспомнил, как накануне Вознесения в монастыре совершались трёхдневные церковные моленья, в первый день молились о сенокосе, во второй - о жатве, в третий - об уборке винограда. По завершении же молитв обходили поля, освящали колодцы и источники. Альбино вздохнул, ему захотелось туда, к братьям...

Но он быстро опомнился. Его ждало дело, страшное и чёрное, и где взять сил исполнить его?

Однако сейчас, обдумывая своё пребывание в Сиене, Альбино не ощущал уже былого малодушия, хоть по-прежнему считал свою задачу почти невыполнимой. Но теперь - он ощутил это сердцем, с ним снова был Бог. Его наполняло силой и уверенностью. Разве Бог спит? Нет, из тех девяти, коих он числил во врагах - семерых присных Марескотти, его самого и предателя Баркальи - нет уже троих! Арминелли, Тонди и Франческо Фантони уверены, что злого человеческого умысла тут нет. Возможно, они и правы и тогда - это подлинно перст Божий! Что до подозрений Баркальи - это всего лишь его больная совесть рисует на песке кривые рожи сумрачных чудовищ...