Нет, он мнит, ей обороны,

Но Пандольфо защитит!

Ведай: честность и невинность

Увенчаются венцом;

Злость, нечестье горделиво

Кончатся своим концом!

Несчастного Фантони, похоже, всерьёз трясло и колотило, он наконец догадался незаметно под длинными волосами закрыть ладонями уши, но зычный голос одописца всё равно проникал в них. Зато монсеньор епископ Гаэтано Квирини был в полном восторге. Он вскочил, громко хлопая в ладоши и крича "Гений!!", на его крики поэт поклонился с видом неподдельной скромности, Пандольфо Петруччи тоже соизволил пару раз ударить в ладоши, после чего весь синклит зааплодировал.

Поэт же, вынув третий лист, продолжил чтение.

Пандольфо наш несет

Оливы ветвь в долины,

Бедных спасает от бед

и от злой судьбины.

Истина во всех сердцах,

И правда воцарится,

В его блаженных днях

Счастье поселится.

Лавр увьет его чело,

Славою украсит вечной,

Чтоб имя Пандольфо цвело

Хвалой чистосердечной.

Тут монсеньор епископ, всё ещё стоявший на ногах, подошёл к Пандольфо и заявил, что предлагает провозгласить мессира Сильвио Леони королем поэтов. Петруччи благосклонно кивнул, пиит, не желая упускать столь благоприятный момент, спустился к капитану народа, на ходу ловя восхваления и комплименты. Петруччи лаконично похвалил поэта, слова "прекрасно" и "великолепно" уронил и странно улыбающийся Венафро, подеста просто пожал поэту руку, да так, что тот скривился, и, рыдая от восторга, ему на грудь упал, благословляя его, Гаэтано Квирини.

Однако после того как толпа восторженных ценителей поэзии поредела, а осыпанный восхвалениями пиит ушёл с Пандольфо Петруччи на виллу, Альбино довелось понять, что монсеньор епископ Квирини был склонен не только к кощунствам и непотребной ругани, но и оказался ещё и отъявленным лицемером. Это выяснилось в ту минуту, когда на поляне у пиршественного стола уединились его преосвященство и прокурор Лоренцо Монтинеро. Альбино сидел с Франческо Фантони за полой шатра, но слышал весь разговор.

-А почему ты не предложил читать эти стихи в церквях с амвона вместо проповедей, Гаэтанелло? - иронично поинтересовался прокурор, разливая вино по стаканам.

Гаэтано Квирини зевнул и сладко потянулся.

-Полно тебе, Лоренцо. Поэзия - девка гулящая, доступная, её любой задарма оттрахать да обрюхатить может. Но если человеку с головой она порой рожает нормального младенца, то насильнику завсегда подарит выблядка с волчьей пастью или двумя головами... Это все зола и пепел. Но что значит "кончатся своим концом", - вот что я хотел бы понять, - задумчиво произнёс его преосвященство, глядя на закат сквозь рубиновое вино в стакане, - мне почему-то померещился в этот дурости некий сакральный смысл... Древние говорили, что боги иногда возвещают свою волю и изрекают пророчества устами самых непотребных потаскух и тупоголовых иеродулов. "Горделиво кончатся своим концом" - снова раздумчиво повторил он, - он имел в виду cazzo, мужской конец, что ли?

Монтинеро усмехнулся.

-Ты всё усложняешь, Нелло. В прошлый раз у него что-то в стихах закатывалось закатом или хвалилось похвалою... Я не запомнил... А, славилось славой! Твоё здоровье! - прокурор опрокинул в себя стакан, - а теперь - "кончается концом". Всё логично. Все начинается началом и заканчивается концом. Вот что он имел в виду.

Гаэтано Квирини надменно покачал головой.

-Ты мыслишь поверхностно и легкомысленно, и не тебе, Энцо, читать волю богов. А я над этим в ночи помозгую...

-Не сломай мозги, Гаэтанелло, Бога ради, - обронил вслед Квирини Монтинеро, но епископ уже растаял у дверей виллы.

Небо тем временем потемнело, гости всерьёз опасались, что дождь испортит финал праздника, но тучи разошлись, и ночь засияла звёздами. Альбино снова обратил внимание на людей Марескотти, но они просто распивали вино и перешептывались. Франческо Фантони куда-то незаметно исчез. Слуги хозяина расставляли скамьи для театрально представления, к Альбино подошёл мессир Арминелли и затеял долгий разговор о некоторых тонкостях перевода с арамейского, в затемненных сумерками уголках сада слышались вздохи влюбленных. Никколо Монтичано ушел к конюшням, туда же пошел и Пьетро Грифоли. Появился Лоренцо Монтинеро стал прислушиваться к разговору Альбино с Арминелли, снова доверху наполнив стакан красным вином.

Альбино, сосредоточась, объяснял, что лучшей возможностью понять один арамейский текст стал для него его аналог на греческом, они заговорили о найденных недавно маранских рукописях в Испании, горячо обсуждали их, но тут появившийся у скамеек Антонио да Венафро сказал Монтинеро, что Фантони только что на его глазах опорожнил у приезжих актеров бутылку вина, да так и свалился под театральные леса.

-Дурно меры не знать. Толковый малец был бы, если б не вино, - с сожалением обронил он Монтинеро.

-Если бы не хмелел, лишь понюхав пробку, - насмешливо уточнил Монтинеро. Сам мессир Лоренцо пил уже третью бутыль, но на его бледных щеках не проступало даже румянца.

Альбино испугался. В его глазах со стороны Фантони подобное поведение граничило с преступной беспечностью. Неужели он не заметил взгляды, которыми озирали его Грифоли, Монтичано, Сильвестри и Донати? Они только и ждали случая сделать ему какую-нибудь пакость, по лицам видно было. А он порхает, словно беззаботная бабочка! Пьет и, бесчувственный, валяется, где придётся! Как можно так рисковать?

Альбино извинился перед Арминелли и, сделав вид, что направился по нужде, торопливо свернул к шатру венецианцев. Фантони подлинно спал на соломе под сценой, слегка всхрапывая. У ног его лежала гитара все в том же дорогом чехле. Альбино покачал головой. Боже, какое легкомыслие... Он осторожно повесил гитару себе за спину, подивившись тяжести инструмента, потом попытался поднять Франческо, но безуспешно, и тогда он, подхватив Фантони под мышки, поволок его из шатра.

-Иисус Мария, куда вы его тащите? - над Альбино возвышался Лоренцо Монтинеро.

-Тут дует, он может простудиться, - растерянно ответил Альбино, сказав первое, что пришло в голову.