Они медленно расходились под конвоем южан. Ни слова не говоря, поплелись обратно к своим местам, чтобы лечь в вырытую в грязи яму, так похожую на могилу, под пологом из истлевших одеял, укрепленных на двух шестах, чтобы хоть немного защитить обитателя от ветра, согреться, закутавшись в почти не дающее тепла старое тряпье, и попробовать урвать еще несколько часов сна. По примеру своего шведского кумира Анден запретил пленным строить бараки, и комендант не смог его переспорить. Морган брел к своему убежищу, как в тумане, машинально переступал через лежащих вповалку на земле людей, с трудом передвигая, будто налившиеся свинцом ноги, и внутри его заполняла прохладно-липкая пустота. Многие не проснутся завтра на рассвете, даже некоторые из тех, кто сегодня еще передвигался. Джуннайт переступал через тела людей, которых знал, близко и не очень, через тех, кто уже не мог вставать. Они лежали, истощенные, похожие на обтянутые кожей скелеты, почти неотличимые от покойников, безразлично уставившись в равнодушные небеса, и ждали конца. В них жили только болезненно горящие глаза. При взгляде на них смерть от рук охраны казалась Моргану великой милостью по сравнению с медленным мучительным угасанием. Все годы в этом аду вдруг разом обрушились на его плечи, и Джуннайт постарел мгновенно на несколько лет. Он понял, что мир никогда уже не будет прежним: он необратимо меняется со смертью каждого человека, утрачивая то, что делает время неповторимым.

* * *

Этой ночью благодать забытья так и не окутала Моргана своим мягким покровом, забирая боль воспоминаний, и он лежал, уставившись в полог из старого одеяла неподвижными зрачками. Что-то грызло его изнутри: смутная, пока еще неопределенная мысль. Сквозь прорехи в "крыше" мерцали равнодушные звезды; они находились слишком далеко и жили слишком долго, чтобы бессмысленная гибель одного человека могла взволновать их и заставить, если не скатиться с холодного небосклона, то уж замигать почаще в приступе непонятной тоски. Эта мысль... Она, будто кислота, разъедала сердце и мозг. "Почему Джек?" Стоило ему на мгновение позволить закрыться налившимся свинцом векам, и Морган снова видел это лицо: застывшие глаза с вмерзшей в зрачки безжизненной луной. "Почему?" Джек не был солдатом, ему прочили карьеру фермера, просто ему не повезло. Его брат Ник, по семейной традиции ставший военным, решил не оставлять сразу службу в небольшом форте на скале в гавани Чарльстона, хотя его рекомендовали в Вест-Пойнт и даже нашлись офицеры, согласные оплатить его обучение. Ник все медлил, выбирая между пограничной кавалерией и учебой, взвешивая, что будет быстрее способствовать продвижению по службе, и не заметил приближения бури. Когда Николас твердо решил ехать в Академию, был вечер одиннадцатого апреля, и он лег спать, мысленно отведя на сборы следующий день, запланировав отъезд на утро тринадцатого, а в четыре тридцать утра прозвучал первый залп. После падения крепости, отец Джека, яростный аболиционист и фанатичный поклонник Джона Брауна, посчитал, что младший сын должен отомстить мятежникам и ускорить победу Правого Дела, попутно вызволив брата из плена. Однако младшему Биггелоу не повезло, он сам попал в руки врага в одной из мелких стычек, имевшей место до сражения у реки Бул-ран. Морган шмыгнул носом и постарался натянуть драные остатки мундира на покрасневшие уши, в которых звенел голос друга, натянутый, как готовая лопнуть в любой момент струна: " Ужасно... Те два дня, пока Самтер держался, это было жутко, Морг. Отец, бабка... буквально все в этом доме не находили себе места".

Видимо, это была судьба - запланировать отъезд на 13 апреля... И не только Николаса Биггелоу, но и его родни тоже. Нику повезло: он умер несколько месяцев спустя в плену, подхватив дизентерию, сумев тем самым избежать многих лет ада. А вот Джек вскоре пожалел о том, что его брат не родился той самой конфедератской лошадью[3.]. Отец тоже умер через несколько дней, после того как Самтер выкинул белый флаг - подвело сердце... Долгая тянущая боль в груди заставила Моргана впиться зубами в рукав мундира. Он снова бежал сквозь ружейный огонь в облаках дыма, и запах пороха обжигал ноздри, а в голове отдавалось эхо каждого пушечного залпа, перекрывавшего слабые щелчки "Спенсеров" и "Энфилдов"... Морган плохо помнил госпиталь, точнее - ничего не помнил, кроме сестры милосердия, с печально-усталым лицом и большими грустными глазами, которая подолгу сидела рядом, вытирая куском влажной корпии его обожженное лицо. Однажды она сказала кому-то, что ее подопечному очень повезло: его глаза не пострадали. Да и весь следующий месяц был, словно в тумане, но он ясно помнил первую встречу, когда Джек протянул ему руку и, глядя прямо в глаза, сообщил: "Я - Джек Биггелоу. Если держаться друг друга, можно протянуть долго - хоть до конца этой чертовой войны..." И Морган тогда, улыбнувшись уголком губ, чтобы не было больно, ответил: "Джуннайт... Морган. Все когда-нибудь кончится, так или иначе".

Но Шерман, которого близорукая пресса, разогретая обещаниями быстрой победы, не раз называла безумцем, кого отправили в отставку, с подозрением на сумасшествие, но потом, одумавшись, вернули, оказался пророком, сумевшим увидеть будущее лучше всей ополчившейся против него страны. Он ошибся только в одном: потери в этой войне уже превысили все предсказания, и точную их цифру с обеих сторон не знал никто... Морган слышал, как об этом шептались вновь прибывшие. Они рассказывали о небывало кровопролитных сражениях, где не действовала уже старая добрая штыковая атака времен Вашингтона, и о невиданных железных кораблях, неуязвимых для ядер, раздиравших в клочья парусный флот.

Иногда, вбирая в себя в темноте этот тревожный шепот, Джуннайт покрывался холодным потом, ибо ему казалось, что начали сбываться древние пророчества и близок конец света: всем придется встретиться один на один со своими демонами и ответить за все дурные дела. Иногда были и хорошие вести: например, об "Ангеле полей сражений", маленькой упрямой женщине с милой ямочкой на подбородке, вырывавшей снова и снова у смерти ее добычу, по имени Клара Бартон; о других дамах с Севера и Юга, идущих за войсками, чтобы взять на себя заботу о раненых; или о победе при Геттесберге год назад, когда снова забрезжила надежда, что войне скоро конец.

Но время шло, и ничего не менялось, а Морган и Джек все надеялись, поддерживали друг друга и, наверное поэтому, сумели выжить. Когда-то давно они несколько раз пробовали бежать, но все эти попытки оканчивались неудачей и переводами в другие лагеря для "особо опасных", пока друзья не оказались здесь и не услышали рассказы про Андерсонвилль. Прошел целый год, показавшийся жизнью. Они сумели выжить и в этом, проклятом Богом месте, сохранить достоинство, хоть его и пришлось спрятать под броню напускного безразличия ко всему, не сломаться. Они все еще оставались людьми, когда Фил Абнер подслушал случайно разговор часовых и пересказал его дословно всем и каждому. Большинство военнопленных отнеслось к этому сообщению равнодушно, но в сердцах Джека и Моргана снова вспыхнул огонек надежды, придавший им новые силы: их должны обменять. Эта новость стоила пинты кукурузной муки, составлявшей львиную долю дневного рациона, которую Абнер требовал в качестве оплаты за информацию. Друзья сложили свои порции, чтобы узнать новость. В тот день оба ели фасоль, три столовые ложки на брата, всыпав в бобы по чайной ложке соли, - скудные остатки суточной нормы провианта, но больше и не надо было - надежда заглушила голод. Анден, вроде, жаловался коменданту, что военнопленные прибывают, а армия требует солдат, и если срочно не придумать чего-нибудь, охранять пленных скоро будут крысы да вши. Комендант же, вроде, сказал, чтобы тот не беспокоился, потому что скоро состоится обмен пленными 61, 62, 63 года по принципу "всех на всех", и тогда ситуация разрешиться сама собой. Этот разговор услышал один из часовых, свободный от дежурства, которому, по его словам "опостылело сидеть в этой глуши с кучей янки, когда другие получают награды, звания и славу". Он немедленно побежал делиться потрясающей новостью с товарищами по несчастью, не догадываясь, что его может в свою очередь подслушать Фил. Эти вести были так похожи на сказку, что поначалу все боялись в это поверить, и лишь ночью, когда надежда окрепла, благодаря ежеминутному самовнушению, Морган и Джек стали шепотом делиться своими планами. Биггелоу хотел вернуться в Коннектикут, где у его отца была маленькая ферма, и выращивать золотистую кукурузу, часто являвшуюся ему во снах из детства, а еще ловить рыбу в глубоком прохладном озере около леса, где водились олени. "Поехали со мной, Морг", - звал он друга, и Морган машинально кивал, хотя знал, что это невозможно, потому что голос странствий не даст ему осесть на одном месте, он и сейчас не оставлял его в покое. Слишком много уже пройдено дорог, чтобы останавливаться, а тем более нельзя оглядываться назад. И возвращаться домой тоже нельзя. Никогда...