Поэтому ажиотаж вокруг сыновей директора был ей не очень понятен.

- Пашка, что-ли? – протянула Лена.

Павлу исполнилось девятнадцать и был он вторым по старшинству.

- В том и дело, что нет, - все так же хитро отозвалась Наташка. – Сашка приехал. Отучился.

***

Почему девочек так волнует новый персонаж, Юля поняла во время ужина, когда в столовой вдруг стало очень тихо. Кожей ощутив неловкую, растворившуюся воздухе, тишину, Юля обернулась и увидела рядом с воспитательницей – круглой и пухлощекой Ольгой Романовной, высокого светловолосого парня.

- Ребята, представляю вам нового воспитателя блока мальчиков - Александра Сергеевича, - не замедлила приветствовать новенького, Ольга Романовна.

- Пушкина! – радостно перебила Наташка громким шепотом, и от сидящих за тем столом, раздались непочтительные смешки.

Парень перевел на них взгляд серых глаз и скривил губы в саркастичной усмешке. Услышал – поняла Юля, с любопытством и непонятным трепетом рассматривая старшего директорского сына. Парень показался ей интересным. Насколько она могла судить, он был красивым – не той, мужественной красотой, брутальной и грубой, а наоборот – изящной. Он был высок, худ, но при этом имел широкий разворот плеч. Лицо его особенно притягивало взгляд, так как было именно красивым, а не привлекательным или симпатичным: оно имело чистую кожу, миндалевидный разрез глаз, правильный нос, аккуратный рисунок губ – на которых на мгновение остановился Юлин взгляд. Губы были по-настоящему мужские – бледновато-розовые и тонкие, без пошлой пухлости, алого цвета и неприятного влажного блеска. Именно такие губы как у него, будут у ее мужа – вдруг подумалось девочке, и она очнулась от этой внезапной, нелепой мысли, а потом перевела глаза.

Александр Сергеевич как раз смотрел на нее и неприятно улыбался, а потом вдруг брезгливо скривился, уловив ее взгляд. Провел рукой, одетой в кожаную перчатку цвета топленого молока, по светлым, немного завивающимся коротким волосам. И сразу вышел из столовой.

- Черт, - тихо сказала Юля и в шуме, что возобновился после того, как новый воспитатель удалился, ее никто не услышал.

Лежа в постели и слыша, как тяжко вздыхают девчонки на своих кроватях, Юля поняла, что директорский сын надолго занял девчачьи умы. А может быть, и сердца.

Почему он носит перчатки даже в помещении - не могли понять девочки и вовсю шушукались, строя грандиозные теории вроде той, что ладони покрыты шрамами, коих стыдится директорский сын.

«Никогда не влюблюсь в него. Никогда и ни за что» - засыпая, подумала девушка.

***

Он оказался не таким, как остальные директорские дети. В Александре Сергеевиче имелся снобизм, большая доля цинизма и во все стороны льющаяся потоками, ирония. То ли столица испортила старшего сына, то ли он от рождения имел характер нарцисса, кто разберет. Притягательная, почти ангельская внешность никак не вязалась с непростым характером и являла собой яркий диссонанс.

Вскоре это поняли сотрудники центра, а следом за ними и дети. Хотя, последние, скорее, ощутили и прочувствовали на собственных шкурках.

Он не делал гадостей, лишь иногда их говорил, и от его замечаний девчонки плакали, а мальчишки сжимали кулаки. И смотрел он… свысока.

Так смотрят на неприятных насекомых, что ненароком забрались в постель, или на людей второго сорта – всяческих маргиналов или еще каких мерзких существ.

Что до перчаток – иллюзии, да девичьи романтические мечты, рассеялись одним прохладным днем.

Дети собирались на субботник, и еще не в полной мере ощутив всю едкость иронии нового воспитателя, потихоньку его обступали и окружали, что-то расспрашивая или переговариваясь между собой. Александр Сергеевич стоял в кругу шумной ребятни, оперевшись ладонями на черенок лопаты, когда кто-то не в меру любопытный громко спросил, почему он носит перчатки круглыми сутками: даже когда ест или читает. Воспитатель отвлекся от своих раздумий и перевел взгляд на руки. На нем сегодня были темно-синие перчатки с тисненым узором на тыльной стороне ладони. Дети притихли в ожидании ответа. Любопытно было всем.

- Потому что мне так хочется? – склонив голову набок, насмешливо поинтересовался парень.

- Ну, правда, почему? – крикнул какой-то паренек из-за спины товарища.

По именам воспитатель детей еще не знал. По правде сказать, плевать ему было на их имена, равно как и на них самих.

- Потому что я брезгую касаться тех предметов, до которых дотрагивались другие руки. А если учесть, что люди трогают все кругом, нет другого выхода, кроме того, чтоб носить перчатки круглый год, снимая их только у себя дома. Еще есть вопросы? Может кому-то интересно, почему в этом приюте кроме перчаток мне хочется надеть защитный скафандр вместе с берушами и противогазом?

Поскольку последнюю фразочку дети приняли на свой счет, ярко ощутив, с какой брезгливостью на них смотрит высокомерный директорский сынок, то через минуту вокруг воспитателя никого из сирот не осталось. Они разбрелись по широкой парковке, разбившись на парочки, с горькой обидой, или даже злобой, что поселились в сердцах.

Александр Сергеевич, оставшись один, только порадовался такому обстоятельству. Вскоре на улицу вышел старший на смене воспитатель, кто выдал детям инструменты и объяснил размер работы.

***

В дальнейшем дети острее почувствовали пренебрежительность новенького сотрудника, что сделало его изгоем. И пусть дети быстро забывают обиды – не хранят их в сердечках, выметают оттуда, освобождая место новым впечатлениям, робким росткам влюбленности и вообще всему новому, есть вещи, которые забыть тяжело, как не старайся. Были те, кто не простил директорскому отпрыску гордости и брезгливости. Поэтому ни о каких дружеских или даже теплых взаимоотношениях с коллективом и подопечными, не шло и речи.

Александр Сергеевич не садился за общий стол, если там ели дети, он не подавал руки старшим ребятам и всячески ограждал себя от общения с воспитанниками. В скором времени это стало явным. Настолько очевидным, что отец пригласил его к себе в кабинет.

- В чем дело? - без предисловий спросил он.

- Что ты имеешь в виду? – не поведя и бровью, ответил сын, хоть и догадывался о чем пойдет разговор.

- Саша, ты ведешь себя не просто некрасиво, а недостойно. Откуда в тебе столько брезгливости к этим детям? – Сергей Иванович поднялся из-за стола и пересел на диван к сыну.

- По-твоему, я должен якшаться с ними? Совершать набеги на соседскую черешню или тайком выносить пирожки из столовой? Папа, это дети. Пусть не все, но в большинстве – это бестолковые еще существа, с которыми не о чем поговорить. Как я должен вести себя, по-твоему?

- Будь проще, - прямо сказал в ответ отец, - гордость – первый грех. Не будь заносчивым, а вспомни, почему ты находишься здесь прямо сейчас, хотя мог бы получить практику в Праге. Ты останешься тут, сын, доколе я не увижу должных плодов. Ты слишком резок и надменен, чтобы делать карьеру. Я воспитывал тебя излишне мягко, и по-видимому, это придется исправлять сейчас – в таком позднем возрасте.

- Прекрати, - поморщился Александр. – Оставь эту ерунду, которой тебя потчует пастор. Я достаточно самостоятелен, чтобы послать твое воспитание к чертям и открыть свое дело.

Сергей Иванович усмехнулся, но на дне серых глаз залегла грусть.

- Я не дам тебе стартового капитала. В зародыше подавлю попытки добыть деньги в кредит или с рук на руки. Тебе двадцать три, Саша, ты уже не ребенок. Подумай о матери. Ей тяжело видеть, как ты идешь в никуда, гордо задрав нос. Поработаешь в центре – поживешь на зарплату. Я попросил подготовить для тебя комнату в гостевом блоке. Подумай о том, что твое поведение недостойно звания миссионера. И перестань вести себя с сиротами как с прокаженными. Эти дети совершенно здоровы и вменяемы. Не нужно от них шарахаться.

Александр посмотрел на отца со злостью, но не сказал ни слова – видел упрямую складку на лбу, которая появлялась у родителя в моменты ослиной упрямости. Если уж что решил – хоть кол теши.