Тарабам открыл холодильник и достал оттуда большой кусок мяса, потом кочан капусты, потом несколько картошек, морковок и луковиц...

— Это пойдёт? — спросил он весело.

— Пойдёт! — обрадовались Катя и Юра.

— Тогда за работу! — воскликнул Тарабам.— Дело мастера боится — так, что ли, у вас говорят?

...Возились они долго — Старик-Ключевик несколько раз приходил и спрашивал, как идут дела. Тарабам спокойно отвечал через дверь, что всё в порядке, и Ключевик опять уходил дослушивать и досматривать свои телевизоры. Постепенно Катя, Юра и Тарабам помыли и нарезали мясо и овощи, а потом заложили их в кастрюлю поверх железок. По совету Кати добавили немного соли и перца. Тарабам предложил: пока варится суп, перемыть всю посуду, потому что её, немытой, накопилось порядочно, а потом заняться и кухней — ведь обещали же Ключевику! За мытьём и чисткой незаметно подкрался вечер, окно в кухне посинело, и Тарабам включил свет. Все даже забыли о супе, а он всё кипел, кипел, кипел — и тут вдруг пришли папа и мама...

Представьте их удивление, когда они увидели блестевшую чистотой кухню и почувствовали носами вкуснейший запах, витавший но всей квартире! Сначала мама было подумала, что это Старик-Ключевик всё прибрал... Но нет, я просто не в силах вам всего описать! Особенно того торжественного момента, когда все сели за стол: Катя, Юра, папа, мама и, конечно, Тарабам. На столе благоухал космический суп, и вкус его — да, да, я не шучу! — оказался восхитительным! Вся семья уплетала его за обе щеки, а Тарабам смотрел на своих друзей и чуть не плакал от счастья и гордости.

Правда, когда мама наливала всем по второй тарелке и вдруг обнаружила на дне кастрюли кучу железок, она было удивилась, но Тарабам, Катя и Юра ей сразу же всё объяснили: что это настоящий космический суп... И мама, конечно, поняла. Тут же на семейном совете постановили назначить Тарабама поваром и поручить готовить обед впредь каждый день. И не только суп. А папа сразу же подарил Тарабаму свою поваренную книгу старинных рецептов, которые папа собирал всю жизнь.

Не обошлось и без критики: дело в том, что мама, разрешив Тарабаму готовить, попросила его никогда больше не добавлять в еду железок. Ведь качество космической еды зависит вовсе не от излишнего железа — достаточно железа от кастрюли! — а от мастерства космического повара. И от хороших, свежих продуктов. И Та-рабам с мамой согласился...

Через некоторое время опять зашёл Старик-Ключевик — узнать, как дела. Мама, конечно, сразу же предложила ему космического супа, предупредив, правда, о железках на дне кастрюли.

— Можете себе такое представить? — спросила она.

— А что особенного? — ни капельки не удивился Старик-Ключевик, отведав супа.— Нормальный суп! Помню, я когда-то ел суп из обыкновенного сапожного голенища, без всяких приправ... и без соли... страшный был голод... удивительно, как я тогда жив остался... А это прекрасный суп, и мясо такое вкусное! Ничего удивительного.— И Старик-Ключевик сразу съел целую тарелку с добавкой.

КАК ПАПА НАРИСОВАЛ В КАРТИНЕ ГАЕЧКУ И К ЧЕМУ ЭТО ПРИВЕЛО

Я опять долго не был в квартире-108 — закрутили дела. Но я всё время думал о своих друзьях — что там у них нового? Как-то я позвонил папе.

— Привет! — сказал я, услышав его голос.— Это я... Как дела?

— Отлично! — весело ответил папа.

— А Тарабам?

— Тарабам молодцом: помогает по хозяйству. Приглядывает за детьми. Мы на него не нарадуемся.

— Ну что ж, — обрадовался я.— А с картинами как?

— И с картинами, как пи странно, тоже налаживается. Одну уже приняли.

— Так что ж ты молчишь! — воскликнул я.— Мог бы и позвонить... Какую приняли-то?

— А ту самую — помнишь? — которую мы в последний раз обсуждали.

— И что, ты над ней основательно поработал?

— Да нет, работал я над ней не так, чтобы уж очень основательно, но всё же... Главное — я нарисовал в ней гаечку!

— И гаечка имела успех? — удивился я.

— Не гаечка имела успех, а картина! Гаечку я потом замазал.

— Ничего не понимаю,— растерялся я.— Зачем её тогда было вписывать?

— Это не так просто объяснить... Скажу только, что Тарабам умнейшая личность! Его мысль с гаечкой была гениальной.

— Нет, уж ты объясни, пожалуйста,— сказал я. Всё это меня чрезвычайно заинтересовало.— Начни всё сначала и объясни толком,— повторил я.— Ты послушался Тарабама и вписал в картину гаечку. А потом? Рассказывай по порядку.

— В общем, дело было так... После того раза, когда ты у нас был и Тарабам заговорил о гаечке, я стал долго и мучительно думать. Трое суток я спал, почти не вставая, и во сне мне всё время являлась эта гаечка. И я думал, думал, думал — рисовать или нет? Ты же знаешь мой метод...

— Знаю, размышления во сне.

— Вот именно. Что-то в этой гаечке было: какая-то тайна! Не просто же так он о ней заговорил. Я снова посоветовался с Тарабамом. Но он ничего нового не сказал. Он всё время повторял: «Нарисуй гаечку! Нарисуй гаечку! Такую маленькую, блестящую, одинокую!» В результате он меня просто загипнотизировал этой гаечкой! Я уже не мог от неё отделаться. Я видел её не только во сне, но и наяву. Я смотрел на картину и видел в правом нижнем углу, в траве, маленькую блестящую стальную гаечку. И как-то утром я её нарисовал. Но вот тут-то и зарыта была собака! — ехидно захохотал папа.

— Какая собака? О чём ты говоришь? — не понял я.

— О камертоне! Понимаешь?

— Камертон при ударе издает один и тот же звук, — вспомнил я.— И по этому звуку настраивают музыкальные инструменты...

— Совершенно верно! — сказал папа.— И в живописи есть камертон: какой-нибудь предмет. В природе ли, в картине ли — это определённого цвета и освещённости точка или пятно. От него пляшут, как от печки, понимаешь? Ему подчиняют в картине всё остальное — по цвету и освещённости. С ним всё сравнивают — что теплее его или холоднее по цвету, что темнее или светлее но освещённости. Такое пятно и есть живописный камертон! По нему и настраивают всю картину — её цвет и свет... Так вот: нарисованная по совету Тарабама гаечка и стала таким камертоном! — торжествующе закончил папа.

— И по ней ты заново настроил картину?

— Совершенно верно! Как только в углу картины засияла гаечка, я сразу увидел все свои недостатки! Вернее — недостатки картины! Я увидел, что она пестрит! Что в ней нет единой цветовой гаммы! Всё стало ясным до треска в воздухе! Да, да, я не ошибаюсь — именно до треска! И я молниеносно переписал всю картину. Что надо — сделал темнее, что надо — светлее... кое-что утеплил, кое-что взял холодней. О, я работал как одержимый — запоем! Я переписал картину в три дня!

— Дальше,— прошептал я.

— Что — дальше? Дальше я отнёс её в закупочную комиссию! Члены комиссии сначала долго смотрели на неё разинув рты. Потом они вдруг кинулись меня поздравлять. Они жали мне руки, обнимали меня, они кричали: «Чудо! Шедевр! Гениально!» — ты не можешь себе представить, что там было! Все чуть не плакали от восторга. Правда, потом, когда все успокоились, председатель комиссии высказал одно маленькое замечание: он предложил убрать гаечку...

— Камертон?

— Не камертон, а именно гаечку! Он предложил сделать из неё маленький камешек в траве. Такой же формы, цвета и освещённости. Он сказал — к чему тут гаечка? Уж лучше камешек! И я тут же мазнул (краски у меня были с собой, на всякий случай) — и картина пошла! Её сразу оценили по высокой ставке... Мы даже отдали Ключевику долг.

— Ну, а Тарабам что сказал? Он в курсе?