— Жаль, что темнеет, — сказал я. — Уж очень хочется поглядеть, как она будет действовать.
— Не будьте таким ненасытным, Хэмфри! — пожурила меня Мод. — Не забудьте, завтра опять предстоит работа. А ведь вы еле стоите на ногах.
— А вы? — с участием поспешил спросить я. — Вы, должно быть, страшно устали. Мод! Как вы работали! Это же поистине геройство. Я горжусь вами.
— А я вами и подавно. И с большим основанием, — отозвалась она и посмотрела мне прямо в глаза.
Сердце у меня сладко защемило — ее глаза так ласково лучились, и я уловил в них какое-то новое выражение. Я не понял его, но необъяснимый восторг охватил меня. Мод опустила глаза. А когда она снова подняла их — они смеялись.
— Если б только наши знакомые могли видеть нас сейчас! — сказала она. — Посмотрите, на что мы стали похожи! Вы когда-нибудь задумывались над этим?
— О да, и не раз, я же вижу вас перед собой, — отвечал я, думая о том, что мог означать этот огонек в ее глазах и почему она так внезапно перевела разговор на другую тему.
— Помилуйте! — воскликнула она. — На что ж я похожа?
— Боюсь, что на огородное пугало, — сказал я. — Посмотрите только на свою юбку: подол в грязи, повсюду дыры! А блузка-то вся в пятнах! Не нужно быть Шерлоком Холмсом, чтобы сказать, что вы готовили пищу над костром и вытапливали котиковый жир. А головной убор один чего стоит! И это та самая женщина, которая написала «Вынужденный поцелуй»!
Она сделала мне глубокий, церемонный реверанс и начала, в свою очередь:
— Что касается вас, сэр…
Минут пять мы поддразнивали друг друга, но под этими шутками чувствовалось что-то другое, серьезное, и я невольно связывал это с новым выражением, промелькнувшим в глазах Мод. Что это было? Неужели наши глаза говорили помимо воли? Я знал, что мои глаза уже выдавали меня не раз, хотя я и приказывал им молчать. Неужели Мод все же прочла в них призыв? И неужели ее глаза отозвались на него? Что значил этот теплый мерцающий огонек и то неуловимое, что я почувствовал в них и что нельзя определить словами? Но нет, это было невозможно! этого не могло быть! Я ведь не был искушен в толковании красноречивых взглядов, я — Хэмфри Ван-Вейден, книгочей и затворник, влюбившийся нежданно-негаданно. И для меня любить и ждать, стараться заслужить любовь было уже блаженством.
Мы сошли на берег, продолжая подшучивать друг над другом, а я все думал свою думу, пока очередные дела не отвлекли меня.
— Какая, право, досада! Работаешь целый день не покладая рук, а потом нельзя даже спокойно поспать ночью! — посетовал я после ужина.
— Но ведь он же слеп. Какая опасность может нам грозить?
— Я боюсь его и не верю ему. А теперь, когда он ослеп, — и подавно. Беспомощность только сильнее озлобляет его. Впрочем, я знаю, что надо делать, завтра с утра завезу небольшой якорь и стяну шхуну с берега. Вечером мы будем возвращаться на шлюпке домой, а мистера Ларсена оставлять пленником на шхуне. Сегодня уж отдежурим еще одну ночь — в последний раз всегда как-то легче.
Наутро мы поднялись спозаранок, и, когда рассвело, наш завтрак уж подходил к концу.
— Ой, Хэмфри! — с отчаянием воскликнула вдруг Мод.
Я взглянул на нее. Она смотрела на «Призрак». Поглядев туда же, я не заметил ничего необычного. Мод перевела глаза на меня, и я ответил ей недоумевающим взглядом.
— Стрела!… — дрожащим голосом проговорила Мод.
О стреле-то я и позабыл! Я взглянул снова — и не увидел ее на прежнем месте.
— Если только он… — свирепо пробормотал я.
Она успокаивающе коснулась моей руки.
— Вам придется начать сызнова.
— О, не беспокойтесь, я, конечно, бешусь понапрасну! Я ведь и мухи не обижу, — с горечью улыбнулся я. — И хуже всего то, что он это знает. Вы правы, если он уничтожил стрелу, я ничего ему не сделаю и начну все сызнова.
— Но теперь уж я буду дежурить на шхуне, — вырвалось у меня минуту спустя, — и если только он еще раз попытается что-нибудь сделать…
— Но я боюсь остаться одна ночью на берегу! — очнувшись от своих безрадостных мыслей, услышал я голос Мод. — Если б можно было уговорить его помочь нам… Мы могли бы тогда тоже жить на шхуне — ведь это куда удобнее.
— Так оно и будет, — довольно свирепо заявил я, вне себя от того, что моя драгоценная стрела уничтожена. — Я хочу сказать, что мы с вами будем жить на шхуне, а понравится это Ларсену или нет, мне все равно.
Успокоившись, я рассмеялся:
— Ведь это же сущее ребячество с его стороны. И глупо, конечно, что я злюсь.
Но, когда мы взобрались на борт шхуны и увидели учиненный Волком Ларсеном разгром, сердце у меня заныло. Стрела исчезла бесследно. Правая и левая оттяжки были перерублены, гафель-гардели разрезаны на куски. Ларсен знал, что я не умею сплеснивать концы. Недоброе предчувствие охватило меня. Я бросился к брашпилю. Да, он был выведен из строя. Волк Ларсен сломал его. Мы с Мод обменялись унылым взглядом. Потом я подбежал к борту. Освобожденные мною от обрывков снастей мачты, гики и гафели исчезли. Ларсен нащупал удерживавшие их тросы и отвязал их, чтобы течение унесло весь рангоут в море.
Слезы стояли на глазах у Мод, и я понял, что она плачет от огорчения за меня. Я и сам готов был заплакать. Прощай мечта об оснащении «Призрака»! Волк Ларсен потрудился на славу! Я сел на комингс люка и, подперев голову руками, предался черной меланхолии.
— Он заслуживает смерти! — воскликнул я. — Но, да простит мне бог, у меня не хватит мужества стать его палачом!
Мод подошла ко мне и, погладив меня по голове, словно ребенка, сказала:
— Успокойтесь, успокойтесь! Все будет хорошо. Мы взялись за правое дело и своего добьемся.
Я вспомнил Мишле и прижался к Мод головой. И в самом деле, через минуту силы вернулись ко мне. Эта женщина была для меня неиссякаемым источником силы. В конце концов стоит ли придавать значение тому, что произошло? Простая задержка, отсрочка. Отлив не мог унести мачты далеко, а ветра не было. Придется только еще повозиться, чтобы найти их и отбуксировать обратно. Но это было для нас уроком. Теперь я знал, чего ожидать от Волка Ларсена. А ведь он мог нанести нам еще больший урон, уничтожив нашу работу, когда она была бы ближе к концу.
— Вон он идет! — шепнула мне Мод.
Я поднял голову. Волк Ларсен медленно шел по юту вдоль левого борта.
— Не обращайте на него внимания! — шепнул я. — Он вышел посмотреть, как все это на нас подействовало. Делайте вид, будто ничего не произошло. Откажем ему хоть в этом удовольствии! Снимите туфли и возьмите их в руки.
И вот у нас началась игра в жмурки со слепым. Когда он пошел к нам вдоль левого борта, мы проскользнули у правого и стали наблюдать за ним с юта: он повернул и пошел следом за нами на корму.
Но он все же обнаружил наше присутствие, потому что уверенно произнес: «Доброе утро!» — и стал ждать ответа. Затем он направился на корму, а мы перебрались на нос.
— Да ведь я же знаю, что вы на борту! — крикнул он, и я видел, как он напряженно прислушивается.
Он напоминал мне огромного филина, который, испустив свой зловещий крик, слушает, не зашевелится ли вспугнутая добыча. Но мы не шевелились и двигались только тогда, когда двигался он. Так мы и бегали по палубе, взявшись за руки, — словно двое детей, за которыми гонится великан-людоед, — пока Волк Ларсен, явно раздосадованный, не скрылся у себя в каюте. Мы давились со смеху и весело переглядывались, обуваясь и перелезая через борт в шлюпку. И, глядя в ясные карие глаза Мод, я забыл все причиненное нам зло и знал одно: что я люблю ее и что с нею найду в себе силы пробиться обратно в мир.
Глава тридцать шестая
Два дня мы с Мод бороздили на шлюпке море, объезжая остров в поисках пропавшего рангоута. Только на третий день мы нашли его — весь целиком и даже нашу стрелу. Но, увы, в самом опасном месте — там, где волны с бешеным ревом разбивались о суровый юго-западный мыс. И как же мы работали! Уже смеркалось, когда мы, совершенно обессиленные, причалили к нашей бухточке, таща на буксире грот-мачту. Стоял мертвый штиль, и нам пришлось грести весь долгий путь.