Обе они были влюблены в рыцаря Диего, и простодушная Агнесса поверила свою тайну коварной Альмаре; Альмара удалилась, а из-за кустов вырос шут Иеронимо и стал изъясняться в любви оставшейся Агнессе.

Публика слыхала только слова пьесы, громко раздававшиеся на сцене, но не слыхала другой пьесы, шепотом разыгравшейся в то же время между актерами.

— Настасья Митревна, — шептал Бонапарте, крадясь к Агнессе, — вправду я вам сейчас сказывать начну!

— Ах, как вы меня испугали! — вскрикнула Агнесса, схватившись за лоб.

— Неужели я страшен? — спросил, приосанясь, Иеронимо, и театр весь фыркнул: очень уж забавно выглядело необыкновенно белое шило, торчавшее у него на месте носа, которым он словно собирался пырнуть Антуанетину.

— Нет, вы хороши собой! — под общий смех ответила Агнесса. — Пугало огородное!… — добавила она тихо.

Иеронимо упал на колени и протянул вперед заметно дрожавшие красные руки…

— Царица моей души!… — начал он визгливым голосом. — Я у ваших ног, и в ваших руках судьба моя… Безмерно люблю вас!… — Бонапарте неожиданно всхлипнул. — Я все могу!…

Дружный смех зрительного зала заглушил дальнейшие слова его.

— Пьянчужка… трясется весь, а туда же!… — услыхал Бонапарте среди общего шума полные презрения слова Антуанетиной.

— Встаньте, Иеронимо! — громко ответила Агнесса. — Я признаюсь вам: я люблю другого и не могу отвечать вам!

— Кого? — яростно спросил Иеронимо, подымаясь с колен. — Тишку своего беспутного? — прошипел он сквозь зубы.

— Эта тайна умрет со мной! — скромно, но гордо ответила Агнесса. — Прощайте! Да уж, конечно, не ваше пьяное рыло… — шепнула она, поворачиваясь и уходя со сцены.

Иеронимо погрозил ей вслед кулаком.

— Погоди ж ты, паршивая! — полетел ей вдогонку шепот. — Тайн нет для меня! — воскликнул он громко, опять скрываясь в кустах.

Из аллеи показались королевич Роланд и его оруженосец; Роланд шел с гитарой в руках, Альварец с балалайкой; по пьесе ему следовало быть с мандолиной, но таковой в городе не оказалось.

Роланд густо откашлялся в руку, и оба они стали рядом.

Тренькнула балалайка, проплыли мягкие аккорды гитары.

Среди долины ровные

На гладкой высоте… -

запел могучий голос и, что колокольчик, вплелся в него другой — чуть надтреснутый, но звучный и красивый тенор.

Липочка схватила мать за руку.

— Маменька… ей-богу, это Агафоша!… Маменька, это Стратилатка! — добавила она с окончательным испугом минуту спустя.

Маремьяна Никитична молчала, и только молнии, метавшиеся из-под черных бровей ее указывали, что в ней происходит: сомневаться в том, кто были певцы, уже не приходилось.

Серенада, с началом которой в окне дворца показалось лицо Эсмеральды, имела громадный успех, и публика заставила певцов трижды повторить этот мерзляковский романс.

Пентауров вставил его специально для них, а также потому, что как ни бился, но подходящего стихотворения у него не выливалось, да и не было соответственной музыки.

Только что кончились аплодисменты, из дворца появились Эсмеральда.

Белявка, несколько дувшийся на нее из-за смещения на вторые роли весьма нравившейся ему Антуанетиной, не загримировал ее, и Леня сделала это сама, как умела, то есть почти ничего не сделала и только слегка припудрилась, отчего выглядела чрезвычайно бледной. Темные глаза ее казались огромными и загадочными.

Весь театр разом смолк при ее появлении и впился в нее глазами.

Леня, неудостоившаяся наставлений и уроков Белявки, шла своею обычной походкой и с такой же простотой и приветливостью прозвучали ее слова благодарности, обращенные к королевичу.

Роланд предложил ей руку, и оба они ушли гулять, а Альварец пустился ухаживать за появившейся Альмарой, и весь зрительный зал помирал со смеху, глядя, как он дурачился, рассыпался мелким бесом и ухаживал за Альмарой, чтобы только не допустить ее пойти вслед за влюбленными и помешать им.

Второе действие кончилось, благодаря ему, очень живо и весело, и занавес спустился под дружные аплодисменты.

В публике по поводу актеров начались разнообразные толки: новые актеры всем понравились, Леонидова же вызвала горячие споры.

— Так нельзя играть! — говорили многие. — Это что же такое — ведь здесь сцена, театр, а она ходит себе, как дома? И королевской крови совсем не видно в ней!

Другим, наоборот, Леонидова чрезвычайно понравилась именно своей естественностью и простотой; в числе защитников ее слышались голоса Светицкого, Возницына и Радугина.

Дамы судили о ней со своей, особой точки зрения и осудили единогласно: причиной тому послужили бледность и отсутствие «фигуры» в фигуре новой героини.

— Нечего сказать, нашел кого Пентауров такими аршинными литерами пропечатывать! — говорили они. — Да Антуанетина куда лучше ее!

Маремьяна Никитична сидела вся багровая, словно смазанная густым клюквенным киселем. Хлебодаров, по-прежнему помещавшийся рядом с ней, подался головой и плечами в ее сторону.

— Сынок? — многозначительно спросил он вполголоса, мигнув на занавес. — Ноги за это самое повыдергать следует!

Маремьяна Никитична кивнула головою в знак согласия.

Тихон, все время старавшийся скроить серьезное лицо, отвернулся, фыркнул и, чтобы скрыть это, принялся сморкаться.

— Стратилатка оченно хорошо раскамаривал! — обратился он неизвестно к кому. — Не иначе, как выпивши!

Хлебодаров повернул к нему отекшее лицо.

— Закрой плевательницу-то свою! — сурово проговорил он. — Скорбеть надо, что духовный чин неистовствует, а ты ржешь, жеребец?

В третьем и четвертом акте героем вечера продолжал оставаться Альварец. Чтобы отвлечь внимание Альмары от своего господина, он напропалую ухаживал за ней и даже дал ей серенаду: сыграл ей камаринского на балалайке, причем вывертывал балалайку, щелкал по донышку пальцами и довел наконец бедную даму до того, что она пустила в него из окна цветочным горшком.

Слова Фернандо, подшепнутые Диего, будто бы серенада эта относилась вовсе не к Альмаре, а к его возлюбленной Агнессе, возбудили ревность рыцаря — Белявки, и он вызвал своего мнимого соперника на поединок.

Сцену вызова Альварец провел так, что весь театр покатывался от смеху.

В ответ на полный достоинства поклон Диего Альварец вскочил и раскланялся точно так же, но только вместо шляпы проделал все требующееся балалайкой.

На вызов рыцаря он предложил ему сыграть и спеть и, когда тот отказался за неумением, он отказался на том же основании и от дуэли.

Рыцарь выхватил шпагу и хотел пронзить его, но Альварец спрятался за дерево и посоветовал Диего, если уж ему так хочется получить дырку, обратиться к специалисту по этим делам — его господину Роланду.

Диего нашел мысль недурной, и Роланд, смеясь, принял вызов.

Леонидова только по разу показывалась в обоих действиях, но ее искренность, трогательная нежность и доверие, с которыми она обращалась к Роланду, заставляли при первых же звуках ее голоса настораживаться и чутко слушать весь зал.

Пятое действие обрушилось на публику, как гроза в январе.

Происходило оно в саду около грота. Эсмеральда сидела на скамье и говорила Агнессе, что ее мучит предчувствие чего-то нехорошего. И она так сказала это, что весело настроенной публике почудилось, что и впрямь должно случиться что-то недоброе.

На смену Агнессе подкрался Фернандо и стал объясняться Эсмеральде в любви.

Зрители вдруг увидали то, что раньше отсутствовало, по их мнению, в ней, — королеву. Гордым жестом она отослала прочь дерзкого, и льдом и презрением веяло от слов ее, обращенных к нему.

Она ушла, а на то место явились Роланд с Альварцем и Диего с Иеронимо, и произошел бой, в котором разгорячившиеся враги дрались шпагами, как кнутами, и оба упали, одновременно пораженные насмерть.

На место происшествия сбежался весь двор; последнею явилась Эсмеральда. Без крика и исступленных жестов она быстро подошла к лежавшим и с ужасом и мукою на лице опустилась около Роланда на колени.