Помимо шилинской компании, весь гусарский монастырь принял самое горячее участие в ее розысках, но ни одна душа в Рязани не видала и не слыхала в день исчезновения ни на улицах, ни во дворах ни шума, ни какой-либо сумятицы.

От Московской заставы, миновать которую при выезде из города было никак нельзя, ответ был получен самый неутешительный.

— Кажный день из пентауровских кто-нибудь ездит! — сказал Иван Семенович. — Ездит и ездит, нам до того дела нет, мы глядеть к ним не лазим; все одно ничего не дадут — барские!

Самая неудачная попытка выпала на долю Тихона. Маремьян принял его приглашение «тарарахнуть» с ним, но оказался таким здоровым на выпивку, что Тихон, угощая его, «нажрался», по его выражению, сам так, что едва добрался до дома, и там получил урок добродетели от тятеньки, отпечатанный для памяти под обоими глазами.

А Леня между тем находилась очень близко от жилища Шилина, и пропажа ее произошла совсем просто.

Получив ответ от полиции, что требуемая им девка Леонидка имеет вольную и потому водворена к нему быть не может, Пентауров прочитал полученную бумагу, затем перевернул ее обратной стороной, словно там надеясь найти что-либо более понятное, и долго глядел на нее выпученными глазами.

Вольную он сам, собственными руками, спрятал в книги, и она должна была сгореть вместе с ними и с домом. Если же она уцелела, значит, ее отыскала Людмила Марковна. Но ведь Лени при ней не было?! Кто же был с ней в кабинете и передал потом Лене документ?

Степан Владимирович вдруг вспомнил, что при его бабушке безотлучно находилась приживалка, и его осенила мысль, что это она передала Лене бумагу и исчезнувшие деньги.

Он пришел в ярость и приказал «притащить» к нему Марью Ивановну.

Марья Ивановна прикатилась горошком. С самого возвращения из «счастливой» поездки в город она спала и видела, как бы поскорее расстаться с Баграмовым, но боязнь подозрений заставляла ее сидеть в нем. Зов барина встревожил ее, но она быстро овладела собой и явилась с умильным и улыбающимся лицом.

— Ты была в моем кабинете с бабушкой? — спросил побуревший от злости и волнения Пентауров.

— Я?! — Приживалка всплеснула руками и присела. — Да Господь разрази меня на этом месте! Они, покойница, одни туда ходили…

— Врешь, дрянь!… — крикнул Степан Владимирович. — Ты вместе с ней украла вольную Леньки, ты, собачья рожа, передала ее ей!

Марья Ивановна оскорбилась.

— Я дворянка, Степан Владимирович, — возразила она. — Прошу вас не оскорблять меня: для каких-то девок я красть ничего не стану!

— Врешь! Морду тебе изобью! — с пеною у рта закричал Пентауров, наступая на нее.

Марья Ивановна попятилась к двери.

— Этого не можете… я и сама дворянка!… Я производителю дворянства буду жаловаться.

— К черту, к самому дьяволу иди! Вон сию же минуту! — занеистовствовал, топая ногами, Степан Владимирович.

Приживалка выюркнула за дверь.

— Не очень-то боюсь! — долетел оттуда ее голос. — Производитель дворянства мне знакомы!

Пентауров поднял кулаки и бросился за нею; Марья Ивановна, визжа, как под ножом, с необычайной быстротой выскочила на двор.

Пентауров остановился на крыльце, затем кинулся обратно в дом и, минуту спустя, из окна комнаты Марьи Ивановны вылетела пара ее башмаков, затем замелькали юбки, белье, платье; черною птицей вынесся и распластался на траве салоп, затем из окна показался край зеленого сундука и раскрасневшееся от натуги лицо барина; он сделал еще усилие, щеки его раздулись, что подушки, и тяжелый сундук каменной глыбой бухнулся оземь и раскололся пополам; все содержимое его: тряпки, банки, белье, пузырьки и всякая всячина — посыпалось во все стороны.

Марья Ивановна впала в бешенство.

— Жулик — сам вор — вольную украл!… Разбойник! Все взыщу через производителя! — подняв кулаки вверх и словно в приступе буйного помешательства, выплясывая танец диких, заголосила она среди дворни, высыпавшей со всех сторон и дивовавшейся на зрелище. — Лысый черт, жулябия! — прокричала она в заключение и пустилась бежать со двора, так как заметила, что ее враг метнулся из ее опустошенной комнаты в коридор, с тем, чтобы погнаться за нею. На бегу она нагнулась, подхватила подол платья, где были зашиты у нее благоприобретенные в Рязани деньги, и, убедившись, что они целы, понеслась на деревню.

Степан Владимирович опомнился и потребовал к себе Маремьяна.

— Желаешь получить вольную? — спросил он, как только тот показался на пороге кабинета.

— Желаю-с… — произнес он, недоумевая, что все это значит.

— Завтра же чтоб Ленька была у меня!

— То есть как же это-с? — Маремьян окончательно спешил.

— Как же, как же, а вот так же! — с сердцем воскликнул Пентауров. — Все вам разъясняй, ослам! На ручки возьми и принеси сюда из Рязани!

Маремьян понял.

— Тэк-с… — произнес он, переступив с ноги на ногу. — Скрасть, стало быть, ее требуется?

— Разумеется. Вольную ее украла у меня и передала ей Марья Ивановна: я ее выгнал за это сейчас ко всем чертям. Ни лошадей давать, ни помогать этой паскуде чтоб никто не смел.

— Слушаю-с!

— А Леньке я покажу, как красть вольные! Она у меня попляшет!

— Осмелюсь спросить, опосля что с ней делать будете?

— Вышвырну — вот и конец!

Маремьян отрицательно качнул головой.

— Конца в этом, барин, не видать-с. Большая кляуза из того произойти может!

— Вот еще? Из-за девки из-за простой? Да у нее никого и знакомых нет!

— Найдутся-с… Кобельки-то около нее уже бегают. Первый Шилин, у которого она пристала: вредный мужчина-с!

— Никого не боюсь! — гордо, выпятив грудь, заявил Пентауров. — Не дорос еще какой-то Шилин тягаться со мной! А выйдет что — денег не пожалею! Черт ее и все побери, а уж доеду ее! Завтра же чтоб была здесь!

— Дозвольте доложить-с, не подойдет-с… по-старинному, разбоем брать не приходится — огласка на весь город выйдет!

— И не делай огласки.

— Значит, по тайности заманить ее надоть-с?…

— Замани по тайности.

— Время надобно-с! И еще дозвольте доложить, лучше сразу не предоставлять ее сюда: след явный очень будет. Лучше вам как бы совсем в сторонке быть-с… А через недельку, как позабудут о ней, мы вас с ней и познакомим-с!

Пентауров сообразил, что план приказчика был и осторожнее, и лучше.

— Ну что ж… — с гримасой неудовольствия сказал он, — сделай так!… — И он отпустил Маремьяна.

Получить вольную было давней мечтой того. Еще при жизни Владимира Дмитриевича он прикопил порядочную сумму денег и рассчитывал выкупиться и выйти в купцы. Смерть Пентаурова задержала исполнение его желания, и внезапное предложение Степана Владимировича отпустить его даром очень пришлось по душе расчетливому приказчику.

Шевельнулась было в нем при выходе из баграмовского дома совесть, но он сейчас же угомонил ее. «Пустое! — подумал он и даже слегка махнул рукой. — Отчего барину и не позабавиться?»

В тот же день он выехал в Рязань и всю дорогу обдумывал, как бы так обтяпать дельце, чтобы, как бы ни повернулось оно, выйти самому сухим из воды.

В Рязани имелась у него родственница — вдова мещанина, имевшая собственный домик, и мысли Маремьяна обратились сперва к ней: можно было заманить под каким-нибудь предлогом Леню к ней и там выдержать ее, сколько потребуется. Но план этот Маремьян сейчас же нашел неподходящим: девушка по освобождении от Пентаурова могла донести на эту женщину, и дело для нее и Маремьяна обернулось бы плохо.

Увозить из города девушку не приходилось тоже: ее увидали бы все дворовые и инвалиды на заставе.

— Куда же ее девать? Где спрятать?

И вдруг Маремьяна осенило: он вспомнил, что в одном из глухих и запущенных углов парка находится большой, закрытый со всех сторон павильон, уже много лет не отпиравшийся и никем не посещавшийся.

По приезде в Рязань он отправился будто бы в театр, а сам свернул на одну из аллей и добрался по ней до павильона. Это было круглое здание, выстроенное в виде китайской пагоды. Кругом него густо разрослась сирень, и казалось, будто вылинявшая, желтая шляпа какого-то великана была положена прямо на эти зеленые кусты. Маремьян отпер ключом дверь и вошел вовнутрь.