«Блейзеры» сбавили ход, нырнули в живой тоннель, сплетенный ветвями огромных фикусов, и через минуту выползли к исполинским воротам. По обеим сторонам их украшали горящие желто-оранжевым огнем факелы, а сами они, благодаря последним солнечным лучам и гигантским бревнам, сбитым в десятиметровые створки, создавали ощущение тяжелой первобытной дикости. Грант вспомнил, где он видел точно такие же ворота. В фильме «Кинг Конг». Не хватало лишь толпы вопящих дикарей на вершине, размахивающих факелами и копьями.

Не одному ему пришла в голову эта мысль. Зоолог, пригнувшись, чтобы увидеть верхний край створок, изумленно выдавил:

— Господи, у них здесь Кинг Конг гуляет, что ли?

— Добро пожаловать в парк юрского периода, господа, — вновь ожил голос в динамике. — Сейчас перед вами главные ворота, с которых, собственно, начинается экскурсия как таковая.

Скрытые от человеческих глаз, заработали мощные моторы, и створки медленно, тяжело начали расходиться. Гранту даже показалось, будто он слышит, как натужно скрипят массивные, давно не смазываемые петли. Он знал, что это — чепуха. Конечно, петли смазаны и никакого скрипа нет, но сам вид этих ворот внушал мысль об обратном.

«Не просто первобытность, а дикая, несущая такую же дикую необузданную угрозу, — подумал Грант. — Давящая! Творение рук человеческих».

Створки наконец открылись, и «блейзеры» вползли в узкий коридор между двумя высоковольтными заградительными стенками. Красно-синие сигналы вспыхивали на опорных столбах веселыми пестрыми маячками. Сумерки подкрадывались все ближе, а закатная полоса поднималась к небу золотистым пологом, оставляя землю во власти тьмы. Серые мохнатые тени вползали на папоротники, стволы деревьев, туманом подбираясь к кронам, окутывая парк, словно ноздреватый монотонный лишайник. Черные бочки прожекторов еще не были включены и смотрелись неприятными наблюдателями-нелюдьми, одноглазыми циклопами, с прожорливой жадностью следящими за легкой добычей.

Лекс прилипла к стеклу носом и ладошками, вглядываясь в неподвижный абстрактный пейзаж, застывший, абсолютно безмолвный. Дневная волна жизни пошла на спад. Все солнцелюбивые твари расползались в свои норы, гнезда, пещеры. Просыпались ночные звери. Летучие мыши расправляли перепончатые пергаментные крылья, вопили птицы, предупреждая всех, что наступает их время. Зашлась, надрываясь в леденящей кровь истерике, гиена. Это еще не было ночью, но было ее преддверием. Знаком, кабалистическим символом. На небе проклюнулись первые крохи звезд, золотые, как гвозди придворного башмачника.

Вспыхнули фары «блейзеров». Неожиданно, подсвечивая враз помертвевший мир, три белых полосы ножами разрезали прохладный вечерний воздух. Грант не сразу понял, что одна фара не работает, но когда понял, поморщился. Пустячный штрих — одна неработающая лампочка — начисто разрушал всю романтику этой экскурсии. Впереди, метрах в пяти, за лобовым стеклом маячил красный багажник переднего «блейзера», сверкая рубиновыми габаритными огоньками. Растаяла таинственная загадочность Юрского леса, пропали угрюмые стражи-деревья, исчезли карлики-кустарники. Просто лес, просто деревья, просто кусты. И все из-за одной-единственной не горящей лампочки.

— Дамы и господа, — вплелся в нить его вялых размышлений вкрадчивый бархатный голос, — если вы посмотрите налево, то увидите выводок Дайлотозавров — первых рептилий нашей экскурсии.

— Дайлотозавр? — невольно вырвалось у Гранта. — Черт!

Он быстро наклонился к окну, всматриваясь в серый блеклый туманный вечер. Ни малейшего движения. Даже ветер не шелохнет невесомые листья, не колыхнет ковер травы, не поиграет с бутонами закрывшихся на ночь цветов. Тишина, доведенная до абсолюта. Вымерший мир. Окаменевший, объемный, словно барельеф на бетонной стене.

— Дайлотозавр, — возобновил пояснения невидимый экскурсовод, — одно из наиболее ранних существ юрского периода. Теперь мы знаем, что этот вид рептилий еще и очень опасен. Дайлотозавр плюет ядом, вызывающим слепоту, затем — полный паралич, а потом и смерть жертвы. Это делает Дайлотозавра, хотя и ценным, но смертельно опасным экспонатом парка.

Элли, замершая, напряженная, переполненная восторгом, прошептала:

— Алан, где?

— Фара у второго автомобиля не в порядке, — констатировал Кеймен. — Что-то с аккумулятором, наверное.

— Не нравится мне это, — буркнул Сол. — Я уже поднимал этот вопрос. Подобные недоделки выйдут нам боком. Конечно, у нас у всех есть дела поважнее, чем фара машины, но все же…

Хаммонд обернулся к Деннису, щелкающему клавишами компьютера:

— Деннис!

Тот не отреагировал. То ли не слышал, увлекшись работой, то ли делал вид. Хаммонд почувствовал, как раздражение, накопившееся за долгий и довольно напряженный день, вновь возникло в груди гулкой неприятной пустотой. Лицо его помрачнело и пошло красными пятнами. На мясистом носу показались капельки пота.

— Деннис! Наша жизнь зависит от твоих рук, а ты занимаешься ерундой!

Толстяк нехотя оторвался от экрана. Ему было, что сказать. Злоба — маленький хорек, — растущая годами, занимающая половину его мыслей, вторую половину занимали деньги, — подкатила к горлу. Он отчетливо осознавал, что этот вечер — последний. Ни завтра, ни послезавтра, никогда ему больше не сидеть на своем крутящемся стульчике, не ковыряться в дрянных файлах, не видеть порядком осточертевший парк. Никогда. От одной этой мысли ему стало чуть легче. Теперь он свободен. Завтра можно будет открыть свое дело, работать, вести свой бизнес. Сколько украденных идей, сколько интересных разработок было отобрано у него Хаммондом, какие планы остались нереализованными из-за узколобости этого дерьмового профана, вообразившего себя мировым ученым, способным облагодетельствовать человечество выводком динозавров. Кретин, не понимающий, что требуется потребителю. Не динозавры, а удобства, прогресс. Дешевые вещи, еда, комфорт. И дает это электроника. Его, Денниса, голова, которую Хаммонд абсолютно не ценит. Ладно, Джон поймет, что потерял, когда завтра обнаружит, что Денниса нет. Весь дерьмовый парк полетит в тартарары.

Откинувшись на спинку крутящегося стула, он развернулся вокруг оси, и, сделав глоток из стоящей на столике банки «Будвайзера», ухмыльнулся.

— Вот именно, вот именно. В моих руках! А кто ценит эти руки, и ценят ли их вообще? Да что руки. Время! Вам кажется, это так просто, сидя на стульчике, управлять всем парком. Даже не выходя из комнаты! — он сделал еще глоток, слизнув белую полоску пены с верхней губы. — Вам кажется, это такая простая автоматика! Или дешевая? Вы знаете еще кого-нибудь, кто смог бы соединить всю эту технику в одну систему? Зажечь одновременно два миллиона ламп? Манипулировать всеми коммуникационными системами!

— Я понимаю твои финансовые проблемы, Деннис. Понимаю и даже сочувствую, но все это — твои проблемы.

— Конечно. Это мои проблемы, — еще шире по-кошачьи осклабился толстяк. — Тут ты прав. Джон. Абсолютно. Но есть одна маленькая заковырка…

— Я не собираюсь связываться с тобой и влезать в очередные финансовые дебаты, — перебил его Хаммонд. — Совершенно не собираюсь.

— Едва ли мы вообще когда-нибудь дебатировали на эту тему, — пожал плечами Деннис.

— Верно, я не укоряю людей за их ошибки, но настаиваю, чтобы за них платили.

Хаммонд отвернулся, давая понять, что разговор окончен, и тут же услышал за спиной.

— Спасибо.

— Фары! — коротко напомнил бородач. — Фары!

— Я перепрограммирую, когда они вернутся, — пообещал Деннис очень убедительным искренним тоном. — Ты ведь знаешь, Джон, с этими компьютерами просто с ума можно сойти. Работа колоссальная. Приходится крутиться…

— Тихо! — вдруг резко сказал Сол, подаваясь вперед. — Они приближаются к зоне Тираннозавров.

Малколм созерцал свое отражение в оконном стекле. Неудача с Дайлотозавром ничуть не расстроила его. Это было подтверждением его аргументов, и он рассчитывал, что Хаммонд, несмотря на свою фанатичную любовь к парку, — иначе ведь и быть не могло, — сообразит: провал — выходка природы. Неуправляемой, своенравной и непредсказуемой. Никакого контроля.