Продолжая делать то, что начал, я стал постепенно разделять волосы её на две пряди – они не сопротивлялись, целиком отдавшись моей воле. Затем я неспешно стянул обе пряди в толстый жгут – и снова – ничего. Волосы с восторгом отдались той игре, что я затеял.

Затем, соединив оба жгута у основания шеи, я перекинул их на грудь и стал постепенно затягивать узел, одновременно продолжая массировать и ласкать их.

Диана хрипела и трепетала на кровати от сладострастного восторга. Ноги и руки её бились в любовной дрожи. А между тем я затягивал узел все туже и туже, сам изнемогая от наслаждения – наверное, в волосах был какой-то яд, как это водится у многих пауков. Ребра, казалось, трещали от бешеных ударов сердца, я задыхался, словно делал марафонский забег, от щипавшего глаза пота я смежил веки, но – о, чудо! – даже сквозь закрытые веки я прекрасно видел, что делаю, что происходит вокруг.

Когда узел был готов, я стал стягивать пряди волос  все сильнее и сильнее, но тут сказалось действие яда. Мышцы отказывались повиноваться, словно на костях моих – вареное мясо. Я задыхался. Пальцы предательски дрожали и мне трудно было сохранять вертикальное положение, словно я по какой-то прихоти природы вновь превращался в беспозвоночное.

В этот момент я отчетливо понял – это конец. И холодок пробежал по моим венам. Сил затянуть узел у меня не было, а иначе закончить этот кошмар - нельзя. На мгновение мысль моя прекратила свое течение и все застыло. Я словно наяву увидел, что будет дальше.

Я бессильно упаду на подушки её такой необъятной груди, завершу начатый акт звериной, нечеловеческой «любви» и те же самые волосы, что так ласково льнули к моим рукам, из «кошечек» превратятся в удавов, а приготовленная для НЕЁ петля – станет моей. И я присоединюсь к бесчисленному сонму паукообразных рабов бесчеловечной госпожи, кровожадной матери демонов, паучьей богини Шеб Ништурат, словно посланной на землю самим Адом в возмездие за наши грехи. А потом будет «террариум», потом будет какая-нибудь «черная вдова», которая сожрет мою заключенную в паучью тельце душу под сладострастным взором этой ТВАРИ.

Внезапно словно кто-то коснулся моего сознания. Я почувствовал, как яркая точка света, словно фейерверк на полночном небосводе, разорвалась в моем мозгу. Я смог открыть глаза и ощутил в груди, в руках, во всем теле поистине нечеловеческую силу.

Чья-то могущественная воля без всяких слов, одной мысленной командой приказала мне завершить начатое, и я что было сил затянул петлю…

Длинные ногти отчаянно впились мне в спину, разрывая не только кожу, снимая полоски мясо. Кровь хлынула во все стороны. Но дикая боль, возможно, спасла меня от худшего – от хрипа, от видения её перекошенного страданием лица. Я потерял сознание и мой разум погрузился во тьму.

Не знаю, сколько времени я провел в забытьи. Очнулся от жжения в правом плече, словно к нему прикоснулись раскаленным докрасна железом, словно желая поставить мне клеймо. Я закричал от боли и открыл глаза. Глаза прорезал невероятно яркий свет – свет, граничащий с тьмой.

«Дай руку. Они близко» - промелькнуло у меня в голове.

Я протянул руку и что-то горячее, жгучее взялось за неё и резко потянуло меня куда-то в сторону.

От боли я буквально сходил с ума. Теряя сознание, находясь у тонкой грани между реальностью и миром грез, я увидел того самого светящегося юношу в античных доспехах, в высоком шлеме с плюмажем на гребне, с зеркальным щитом на левой. Но теперь у его пояса висела отвратительная отрубленная голова чудовища, с огромными бесцветными – без зрачков и радужной оболочки – глазами, в которых навсегда запечатлелся лютый нечеловеческий ужас, и целым ворохом мертвых змей вместо волос.

«Ты должен выжить, как я. Ты должен написать, как обо мне».

Молнии-мысли, в последний раз осветив полночный небосклон моего сознания, погасли, и разум мой окончательно погрузился во тьму.

Эпилог. Сизиф

Узкий бокс. Зарешеченное окно. Вечно отсутствующая входная дверь. Вечно горящий люминесцентный свет в длинном как кишка коридоре. Железная с панцирной сеткой кровать. Давно прохудившийся ватный матрас. Стерильное постельное белое, ещё пахнущее крахмалом. Деревянный стул и стол. Кипа исписанных бумаг на столе. Скрюченный в три погибели старик, седой как лунь, с серебристо-ржавой колючей щетиной на морщинистом, как печеное яблоко, лицо. Быстро-быстро пишет огрызком карандаша что-то мелкими, витиеватыми печатными буковками.

В бокс вошли двое в белых халатах.

- Так вот он какой, ваш знаменитый «Писатель»… Хм, интересненько, очень даже интересненько…

- Да уж, Виталий Константинович, «Писатель» у нас – единственный в своем роде экземпляр. Уникальный объект для изучения. Докторские по нему только и защищай!

Первый наклонился к уху второго и тихим шепотом произнес:

- И вы не боитесь, при нем-то?

- А что боятся? Ничего обидного здесь нет. Да и невменяем он. Он все равно ничего не слышит. Полностью глух, равно как и слеп.

- Правда? А как же он, позвольте узнать, пишет?

- По памяти. На ощупь распознает лист бумаги и пишет. Удивительно, но всегда ровно. Посмотрите, какие у него строчки!

Первый бросил беглый взгляд на лист бумаги.

- В самом деле! Как по линейке… Не боитесь оставлять ему карандаш?

- Ничуть. Мы наблюдаем за ним уже многие годы. Ни одного буйного приступа не замечено. Спокоен как удав. Только если не давать ему писать, забьется в угол, натащит туда все, что попадется под руку – подушку, матрас, хламье – и будет сидеть без движения. Кормить и поить придется силой, да и в туалет…

- Понятно. А так сам ходит?

- Ходит. Как по часам – и на обед, и на ужин, и в туалет, и на прогулку. Спит сразу после отбоя. Спокойно. Поэтому немного пошли ему навстречу.

- Понятно. Диагноз?

- Маниакально-депрессивный психоз на почве арахнофобии.

- Ш-што?

- Да, я понимаю, что вы скажете. От арахнофобии с ума не сходят. Но я этого и не утверждаю. Я говорю, «на почве». Понятно, что арахнофобия – это только триггер, который катализирует развитие невроза. Этот старик – моя большая находка. Оказалось, что психоз с такими отклонениями мало изучен и… В общем, отличный материал для докторской.

- Понимаю. И где ж вы откопали это сокровище?

- О, Виталий Константинович… Это целая история, в которой много «белых пятен».

- Расскажите, хотя бы вкратце.

- Да, подробнее можете ознакомиться в его истории болезни, если вам так интересно. Но если совсем вкратце, то нашли его прямо на улице.

- Что вы говорите!

- Да, лежал этот… товарищ прямо на дороге. Весь в крови – у него были глубокие резаные раны на спине, словно кожу лоскутами снимали – видимо нашлись «добрые» люди в первопрестольной, над больным человеком издеваться. Не слышит и не видит ничего. Документов, естественно, никаких. Сначала отправили было в «травму», а потом куда его? Родственников нет, жилья нет, да и заметили, что больной он на всю голову. Пытается ползать по стенам, представляете - на лету ловит мух и ест их! Ну и тараканов тоже. А пауков, как почует, так весь трясется, а потом с каким-то отвращением давит всмятку и орет во всю глотку. Вот и отдали его к нам, в кащенку.

- Как же вы поставили ему диагноз, если он глухонемой?

- А вы почитайте, что он пишет!

Между тем старик, закончив исписывать очередной лист, с каким-то ненормальным вожделением посмотрел на следующий, словно до смерти голодный хищник на свою добычу, молниеносно схватил его и принялся лихорадочно писать.

Первый подошел и посмотрел через плечо старика и вслух прочел:

«Загадочная смерть Алексея Ершова, моего лучшего друга и бывшего однокурсника, как это ни удивительно, не стала для меня совершенной неожиданностью…»

- Уж которую тысячу раз пишет одну и ту же историю. И вот что удивительно! Ни разу ни одно слово, ни одна запятая из рукописи в рукопись не меняется! Даже грамматические ошибки! Словно испорченный принтер печатает один и тот же текст. Или, скажем, паук ткет одну и ту же паутину! Сизиф, да и только, приговоренный вечно делать одну и ту же бессмысленную работу, с той лишь разницей, что этот «сизиф» ограничен сроком своей жизни.