Васька схватил кадета за ногу и сдернул на землю.

Лошадь ускакала. Кадет потянулся было за шашкой, но Васька наступил на нее ногой.

Заложив два пальца в рот, наш командир пронзительно засвистел.

Мы бросились на врагов. Уча подскочил к знаменосцу, сбил его на землю и вырвал флаг. Кадеты побежали. Сенька-«силач», отступая, махал вокруг себя топориком и почему-то громко кричал:

- Ур-ра-а!!!

Кадетский барабанщик испуганно поднял руки:

- Сдаюсь, сдаюсь...

Ребята налетели, сбили Сеньку и взяли его в плен.

Доблестная наша армия под командой разгоряченного Учи с криком и свистом преследовала противника, а мы, телохранители Васьки, стояли около него.

Генька со связанными за спиной руками валялся на земле у Васькиных ног. Лицо у него было бледное от ненависти.

- Развязать хвастуна, - приказал Васька, не глядя на кадета.

Я подошел к пленному и развязал крепкий узел. Кадет медленно поднялся, стоял угрюмый, лишь глаза бешено сверкали.

Полагалось арестовать кадета по всем правилам: отнять все вещи, и я стянул с него портупею вместе с пустыми ножнами, подобрал саблю, вложил ее в ножны и надел на себя.

Генька метнулся ко мне:

- Отдай шашку, мерзавец!

Но я показал кадету свою кривую обручевую саблю и сказал:

- Замри, буржуй!

Васька посмотрел на ребят:

- Что будем делать с пленным?

- Бить, - коротко предложил Цыган.

- Налить ему воды в ухо, чтоб он с ума сошел, - подсказал Илюха.

- Как вы смеете! - закричал кадет. - Я скажу папе, он всех вас повесит.

Васька с презрением глядел на врага.

- Кланяйся мне в ноги, - спокойно приказал он.

- Как ты смеешь!.. - вскричал кадет и заплакал.

- Не хочешь? - грозно проговорил Васька. - Или, может, не знаешь, как нужно кланяться? А ну-ка, Абдул, помоги ему.

Цыган подошел сзади и принялся гнуть голову кадета к земле.

В это время на горе показалась девочка. Ее короткое голубое платье трепетало на ветру, как пламя.

- Геннадий! Геня! - кричала девочка. - Они убьют тебя, Геня!

Она подбежала к нам, плача, хватала с земли комья и бросала в нас.

- Дикари! Вот вам, вот вам! - выкрикивала она.

Я узнал кадетку. Это она дала мне в день свержения царя кусок белого хлеба и не позволила брату бить меня. Глаза у нее были голубые, как платье. Вся она была чистая и казалась хрупкой, словно бабочка.

Васька взглянул на свой грязный, оцарапанный живот и смутился. А я застеснялся своей Обручевой сабли, небрежно отбросил ее в сторону и выпятил грудь.

Тонька при виде кадетки так и ощетинилась вся, точно кошка. Она воинственно утерла рукавом нос и двинулась на кадетку:

- Ты шо, а? Ты шо?

- Не тронь! - строго приказал Васька и тяжело, вперевалку зашагал с горы.

Мы молча двинулись за ним.

Кадет поднялся и, как бы не веря тому, что легко отделался, пошел к себе, прихрамывая на правую ногу.

Кадетка бежала за ним впритруску и говорила в спину:

- Вот я скажу папе, все скажу.

Я догнал ребят, и мы, окрыленные победой, дружно запели:

Раз, два, три,

Мы - большевики.

Мы кадетов не боимся,

Пойдем на штыки!

5

Мы уже подходили к месту, откуда начали наступление, как вдруг с Грязной под свист и хохот выскочил колбасник Сенька. Он бежал в коротеньких штанишках. Высокая лебеда хлестала его по голым коленкам. За Сенькой, подпрыгивая и громыхая, волочилось привязанное к ноге ведро.

Васька бросился наперерез, повалил Сеньку на землю и придавил грудь коленом:

- Ты зачем на Леньке верхом ездил?

- Я больше не буду-у, Вась...

- А гроб ты кому заказывал в письме?

- Это я... не я-а... - заплакал Сенька.

- А ставок теперь чей?

- Ваш. Пусти! Я тебе колбасы вынесу.

Васька даже сморщился от брезгливости к Сенькиной колбасе.

- Тикай отсюда вместе со своею вонючей краковской.

Сенька во весь дух пустился бежать, но я успел огреть его по спине палкой.

Из-за угла навстречу к нам вышли трое. Среди них был Алеша Пупок.

Один из ребят, смеясь, протянул Ваське плюшевые Сенькины штаны и объяснил:

- У колбасника сняли.

Васька передал штаны Алеше:

- Возьми. Он, гадюка, мучил тебя.

Алеша взял штаны лавочника, но не надел их, а отойдя в сторону, зачем-то начал собирать обрывки бумаги, палочки и сухую траву. Сложив все это в кучу, он поднес спичку и (непонятный мальчик был этот Алеша) бросил в огонь новые штаны и убежал. Ребята едва спасли их.

Мы с Васькой взяли кадетский трехцветный флаг и, спрятав под рубашку Генькину саблю, залезли на чердак. Там мы осмотрели саблю. Она была тяжелая. Длинное холодное жало зловеще поблескивало в полутьме и вызывало чувство страха.

Васька заметил на шашке какую-то надпись. Мы подошли к слуховому окну. На окованной серебром ручке было выгравировано «Его превосходительству генералу от инфантерии С. П. Шатохину за боевые заслуги».

Мы испугались: оказывается, сабля принадлежала самому генералу. За нее могло влететь.

Что делать? Отнести в Богодуховскую балку или закопать в землю? Потом мы придумали: бросим ее ночью в ствол старой шахты «Италия».

Но и это было опасно, по дороге кто-нибудь мог увидеть саблю. Пошептавшись, мы наконец решили спрятать ее у нас на чердаке под черепицей. Васька сказал, что она может пригодиться рабочим.

Спрятав саблю, мы потихоньку спустились с чердака. Васька созвал ребят и объявил:

- Пошли купаться на ставок. Теперь в городе наша власть и ставок наш... А еще контрибуцию будем с кадетов получать.

6

В Скоморощинской балке за вторым ставком плавал аромат цветущего воронца. Возле криницы, где из-под камня бил светлый ключ, росли незабудки, а выше, по склонам, - болиголов, иван-чай, барвинок, ладан, чабрец, а больше всего шалфея. От него вся степь казалась лиловой.

Мы нарвали по целому пучку шалфея, очищали длинные сочные стебли от жесткой кожуры и жевали. Было вкусно. От цветов пахло медом.

Мы торжествовали победу.

Кадеты, где бы ни появлялись в этот день, прятались от нас. Одного гимназиста мы взяли в плен и заставили стеречь наши вещи.

Мы разделись, соорудили себе шляпы из лопухов, вымазались грязью и бегали друг за другом.

Приятно было разбежаться с берега и ринуться в прохладные волны ставка: брызги, пена, крик, солнечные блики на воде - как весело!

Накупавшись вволю, отпустили пленного гимназиста, приказав ему передать своим, чтобы они не появлялись на ставке без нашего разрешения.

Как победители, мы надели пестрые венки на нестриженые головы.

Синеющие степные просторы рождали чувство свободы. Теперь все принадлежало нам: и ставок, и степь, и даже шахты, потому что там, под землей, работали наши отцы.

Мы возвращались домой через степь. Уча нашел в траве помятый медный самовар, привязал к нему веревку и потащил за собой, крича: «Керенского волоку!»

Тогда я поднял валявшийся под ногами опорок и надел его на палку. А Васька неожиданно скомандовал:

- Стойте! Объявляю расстрел Керенского правительства!

Он взял старый самовар, отобрал у меня опорок, сам нашел в канаве бутылку из-под керосина, огрызок веника. Все это он выставил на бугорке рядышком и объявил:

- Это будет Керенский! - И указал на самовар. - А это Милюков. Васька кивнул на опорок. Под смех ребят он определил, что веник будет Гучковым, а бутылка - Родзянкой. Никого не забыл Васька из керенского правительства, всех присудил к смерти.

Полкан словно почувствовал, что затевается что-то необыкновенное, стрелой носился вокруг выставленных вещей, лаял на них, скреб лапами землю.

Мы набрали полные руки камней.