Всюду виднелись крыши землянок, поросшие полынью и лебедой. На улице было пустынно. В окнах торчали подушки - защита от пуль. Люди опять сидели в погребах. В первые дни туда выносили только соломенные тюфяки, потом стаскивали кровати, столы, и скоро на голубоватых от плесени стенах появлялись полотенца на гвоздиках и даже картинки. Погреб становился жилой комнатой.

Тоска. Все наши ушли с частями Красной Армии. На улице осталось только пятеро мужчин; я, Васька, Анисим Иванович, Уча и Абдулка. Илюху я не считал мужчиной: он был трус и по целым дням не вылезал из погреба. Отца Учи, старого грека, я тоже не считал мужчиной за то, что он чистил белогвардейцам сапоги.

Главным из всех мужчин был, конечно, Анисим Иванович. Каждый день с утра до ночи вместе с Васькой он делал босоножки, а по ночам тайком чинил старую обувь. Готовые пары Васька относил в сарай и засыпал углем.

- Дядя Митяй придет скоро, - объяснил он мне однажды, - а обуви у красноармейцев нету, вот мы с батей и починяем про запас.

Я смотрел на крышу Васькиной землянки, и мне вспомнилось, как недавно за эту обувь чуть не убили Анисима Ивановича... К нам пришли четверо, все в черных волосатых бурках. Главный, у которого спереди не было зуба, оказался, как я потом узнал, комендантом города, есаулом Колькой фон Граффом. Это он когда-то сжег в коксовой печи моего отца и зарубил мать...

Деникинцы были пьяны. Фон Графф, входя, стукнулся головой о притолоку. Разозлившись, он указал на Анисима Ивановича револьвером и спросил:

- Ты, что ли, сапожник Руднев?

- Я, - ответил Анисим Иванович.

- Обувь есть?

- Какая обувь?

- Чего дурачком прикидываешься? Сапоги, ботинки починенные есть?

- У сынишки есть, а мне зачем она? - ответил Анисим Иванович.

По двору ходили белогвардейские солдаты, скрипела дверь погреба. Они чем-то гремели в сарае.

- Одевайся, - приказал фон Графф.

Тетя Матрена бросилась к офицеру:

- Ваше благородие, за что? Ведь он калека.

- Не вой, цел будет твой калека.

Анисим Иванович сполз с кровати, надел шапку и хотел взобраться на свою тележку, как фон Графф остановил его:

- У тебя, оказывается, катушек нету. Так бы и сказал...

Фон Графф хотел уйти, но в это время вошел в землянку бородатый деникинец. В руках он держал целую охапку починенных сапог, ботинок и опорков.

- Ваше благородие, в сарае нашли, - доложил он.

Фон Графф прищурился, остановился перед Анисимом Ивановичем, играя плетью.

- Так-с... - сказал он. - Врешь, значит? - И вдруг стеганул Анисима Ивановича плетью по глазам. Еще раз, еще!

Васька бросился вперед и закрыл собой отца.

- Калеку не трогай, - сказал он, упрямо опустив голову.

- А тебе чего надо, шмендрик? - И, неожиданно обняв за голову, он прижал ему пальцем нос, да так, что брызнула кровь.

Оттолкнув Ваську в дальний угол землянки, фон Графф подошел к Анисиму Ивановичу.

- Чья обувь?

- Дите не смей трогать! - крикнул Анисим Иванович, бледнея. Руки у него тряслись.

- Обувь чья, спрашиваю? - И фон Графф потянулся за наганом.

- Моя.

- Для кого?

- Себе, на хлеб менять.

Фон Графф поглядел на тележку Анисима Ивановича, на обрубки его ног и с силой погрозил плетью:

- Я тебе, кукла безногая!.. Завтра кожу принесут, будешь служить на Добрармию. - И фон Графф повернулся так резко, что повалил табуретку.

При выходе он опять стукнулся головой о притолоку и, совершенно озлившись, хватил ногой в дверь так, что она сорвалась с петель и вывалилась во двор.

Я выскочил следом за деникинцами и увидел на улице Сеньку Цыбулю. Прячась за углом, колбасник, как видно, поджидал белогвардейцев. Значит, он, предатель, и привел к нам фон Граффа. Не мог забыть своей злобы, мстил нам.

На другой день Анисим Иванович слог в постель, чтобы не работать на белогвардейцев, но фон Графф, к счастью, больше не приходил...

Уже завечерело, а мы всё стояли на чердаке и смотрели на затихший город. Вон там, за бугром в степи, Пастуховский рудник. Наверно, сейчас наши красноармейцы после стрельбы пьют чай с белым хлебом...

- Ох, есть хочется! - со вздохом проговорил Илюха.

- Хотя бы корочку погрызть.

- Хлопцы, а у меня в сарае хлеб кукурузный спрятан, - похвалился Абдулка.

- Принеси, - заныл Илюха. - Жалко, да?

- Ишь хитрый! Это я для мамки на шапку выменял. Мамка больная лежит.

Но все-таки дружба взяла верх: Абдулка сбегал к себе в сарай и скоро принес черствый, весь в паутине, ломоть кукурузного хлеба, а кроме того, два кусочка сахарина и жестяной чайник воды. Хлеб и сахарин мы разделили на части и стали пить «чай», по очереди потягивая из носика белого, побитого ржавчиной чайника.

- Ничего, скоро будем настоящий хлеб есть, - сказал я.

- Почему ты знаешь?

- Знаю. Скоро наши побьют беляков, и тогда хлеб начнется.

Илюха, Абдулка и Уча молчали. Потом Абдулка солидно заметил:

- Трудновато. За беляков Немция заступается.

Илюха мотнул головой, хотел что-то сказать, но закашлялся. Слезы выступили у него на глазах. Отдышавшись, Илюха прохрипел:

- Не знаешь, так молчи! Немция не заступается. Германия и Фифляндия за них, вот кто!

Я ухмылялся, потому что знал: Фифляндия не заступится.

- Давай поспорим, что Фифляндия не заступится! - предложил я.

- Давай. На что спорим?

- На два лимона!^[12]

- Тю, что за два лимона купишь? Давай на сто лимонов.

- Давай!

Ребята разняли наши руки. В это время на чердак влез Васька. Наклонив голову, чтобы не удариться о низкие стропила, он подошел к нам и сел на деревянную перекладину.

- Вы что тут делаете?

Илюха оживился и пригрозил мне:

- Сейчас ты заплатишь мне сто лимончиков. Мы сейчас у Васьки спросим. Вась, а Вась, скажи: Фифляндия заступается за белогвардейцев?

- Не Фифляндия, а Финляндия. - Васька взял чайник и напился из носика. - А насчет того, кто заступается, то дело ясное: буржуи финские за белых, а рабочие за нас.

Илюха смущенно замолчал и, чтобы я не требовал с него сто лимонов, перевел разговор на другое:

- А скажи, кто победит: мы или белогвардейцы?

- Мы победим, - уверенно заявил Васька. - У нас Буденная армия собирается.

- Какая Буденная?

- Красноармейцы все, как один, на конях и с шашками. Ух и смелые! А Буденный - командир, из бедняков. Сам в атаку ходит. Беляки если увидят его издалека, то сразу тикают... Один раз интересный случай был. Отца Буденного белые захватили в плен и говорят: «Выдай сына, отпустим». А он отвечает: «Подавитесь вы своими словами, чтобы я родного сына выдал». Тогда белые говорят: «Мы тебе кишки выпустим и собакам бросим. Живи до утра, а на рассвете казним». Узнал про это Буденный и поскакал к своему товарищу красному командиру. «Дай, - говорит, - полк кавалерии, мне надо отца выручить». - «Не могу дать, люди мои устали». - «Ну хоть сотню». «Не могу». - «Тогда десяток бойцов дай». - «Нет». Задумался Буденный: что делать? Ночь кончается, скоро отца расстреляют. Сел он на коня, взял с собой родного брата, и поскакали они на белых. «Первый эскадрон направо! Второй эскадрон налево!» - скомандовал Буденный. «Ура-а!» Увидели деникинцы Буденного, и давай бог ноги! Подлетел он с братом к тюрьме, отсек голову часовому, тюрьму открыл, взял отца, посадил на коня, и шукай ветра в поле!

- Ух, как интересно! - выдохнул Абдулка.

- Расскажи еще, - попросил Уча. - Вась, расскажи.

- Некогда. - Васька подмигнул мне.

- Вась, а как ты узнал про Буденного? - спросил Илюха, подозрительно прицеливаясь хитрым глазом.

- Сорока пролетала и мне рассказала, а тебе, рыжему, поклон передавала.

- Скорей бы прогнали белых, - сказал со вздохом Абдулка.

- Прогоним, чего ты беспокоишься? - сказал Уча. - Скинем их в Черное море, и нехай купаются с карасями.

- Поесть бы карасиков... жареных, - сказал Илюха, облизываясь.

- Карасиков... Тут картошки не видим, хлеба не достанешь, - сказал Уча с досадой.