За шторой из голубого пластиката, отделявшей часть галереи, на большом столе была собрана установка. Это было все то же «ртутное сердце» и все тот же ламповый генератор с камертонным прерывателем. Но теперь над установкой возвышалось огромное кольцо Мебиуса — перекрученная петля из прямоугольной медной трубки. К катушкам, окружавшим кольцо, был подключен выходной контур лампового генератора, а внутри кольца помещались весы с «ртутным сердцем».

Одноповерхностное кольцо Мебиуса! Инженеры полагали, что под действием рожденного им поля натяжение поверхности ртути резко усилится и сожмет кольцо так, что она перестанет пульсировать. Тогда можно будет, добавив в нее ртути до восстановления пульсации, вычислить по увеличению веса капли, насколько увеличилось поверхностное натяжение.

А потом, когда будет найдена нужная комбинация частот, перейти на опыты с нефтепродуктами…

Николай включил батарею — для этого пришлось залезть под стол и потревожить Рекса, который мирно спал в углу.

Юра проверил соединения. Неоновая лампочка в рукоятке его отвертки то и дело вспыхивала розовым мерцающим огоньком.

— Все в порядке! — провозгласил Юра. — Начнем! Он вынул из коробки эталонный камертон «ля первой октавы». — Частота прерывания — четыреста сорок герц…

Еще в XI веке итальянец Гвидо из Ареццо изобрел четырехстрочную систему записи нот. Пятая линейка добавилась на триста лет позже.

Этот же Гвидо назвал ноты первыми слогами строчек шуточного гимна певцов, просящих святого Иоанна уберечь их от хрипоты. В гамме Гвидо было только шесть нот; седьмая нота — «си» — была введена только в конце XVI века Ансельмом из Флоренции[35].

В наше прозаическое время эталоны звуков — камертоны — помечают числом герц — колебаний — в секунду. А в будущем наивные «ре-ми-фа-соль» Гвидо из Ареццо будут, вероятно, полностью вытеснены цифрами. И любители оперы, восхищаясь певицей, будут восклицать: «С какой точностью она взяла частоту 1047 герц!»

Данн-данн, — тихонько и нежно вибрировал камертон в тишине галереи.

Юра торопливо подкручивал колки гитары. Потом настроили камертонный прерыватель, передвигая грузики на его ножках.

Теперь стоило тронуть гитарную струну, как контакты камертонного прерывателя начинали четыреста сорок раз в секунду разрывать цепь высокой частоты.

«Ртутное сердце» спокойно пульсировало в недрах загадочного поля кольца Мебиуса. Наши экспериментаторы знали, конечно, что предстоят долгие и скучноватые поиски режима. Знали, что с первого раза опыт не даст ожидаемого эффекта. И все же… Все же в глубине души жила надежда: а вдруг «чудо» произойдет уже сегодня?

«Чуда» не было.

— Надо изменить условия, — сказал Николай. — Валерик, возьми камертон «си».

Данн, данн…

Юра пощипывал гитарную струну.

Тишина.

И вдруг — резкий стук в дверь.

— Кто бы это? — сказал Николай. — Мать сегодня поздно придет.

Он отогнул занавеску, посмотрел — и сделал знак рукой.

— Конфиденция, — тихо сказал Юра.

Инженеры отошли от приборов и задернули штору. Теперь за шторой, возле установки, остался только Валерка со своим камертоном да Рекс.

— Больше жизни! — крикнул Юра. Ударив по струнам гитары и приплясывая, он запел в бешеном темпе:

Николай открыл дверь, и вошел Вова. На нем была синяя полосатая пижама.

— Привет компании, — вежливо сказал он и оглядел галерею, задержав взгляд на голубой шторе и на обрезках проволоки, разбросанных по полу. Затем он обошел молодых людей и с каждым поздоровался за руку. — Гуляете? — произнес он. — Доброе утро. А я, Коля, к тебе на минутку. — Он вытащил из кармана ржавую пружину. — Подсчитай, какая в ней сила.

— А ты говорил, что перешел на электрические силомеры, — сказал Юра.

— Так оно и есть, — с достоинством ответил Вова. — А это, — он кивнул на пружину, — дружки зашли, просят помочь.

Николай быстро измерил диаметр пружины и проволоки, из которой она была свита, и несколько раз передвинул движок счетной линейки.

— Двадцать восемь килограммов.

— Спасибо. — Вова забрал пружину и двинулся к двери.

В этот момент за шторой раздался грохот. Инженеры переглянулись. Вова быстро обернулся и уставился на штору. Оттуда, стуча когтями, вышел Рекс, потянулся и обнюхал Вовины ноги.

— Пшел, пшел, — сказал Вова, отступая к двери. — Я этого не люблю.

Он вышел. Николай запер за ним дверь. Юра на всякий случай отбил еще несколько плясовых тактов и, щелкая басовыми струнами, запел:

Николай отдернул штору. Пьезо-весы с «ртутным сердцем» были сорваны с места. В лужице разлившегося раствора, среди блестящих капель ртути, лежал опрокинутый камертонный генератор. Рядом на столе сидел Валерка, белый, как молоко. Он держал у лица правую руку с отставленным мизинцем и смотрел на него остановившимися, широко раскрытыми глазами.

В тот вечер Привалов и Колтухов засиделись в институте после работы.

— Я перерыл кучу литературы, — рассказывал Борис Иванович. — Многое в экспедиции Бековича непонятно. Некоторые военные специалисты считали, что у него не было надобности дробить отряд в Хиве на пять частей. Кое-кто даже считал его предателем. Насчет Кожина тоже смутно…

— Постой, — прервал его Колтухов. — Не об этом ли Кожине упоминает Соловьев в своей «Истории»? Как он озоровал в Астрахани и въехал во двор бухарского посла на тележке, запряженной свиньями.

— Он, верно. Но учти, что Кожин — худородный дворянин, да еще с неуживчивым характером, а его сослуживцы по Каспию — князья; ясно, что они умаляли его заслуги и возводили поклепы. Кожин прежде всего крупный гидрограф. Он составил первую карту Финского залива. Да и на Каспии…

— Ладно. Не о Кожине речь. Ты нашел что-нибудь о Матвееве?

— Ничего. Никаких упоминаний. Но, поскольку его рукопись — документ подлинный…

— Верю, — сказал Колтухов. — Во все верю. И в электрические цирковые номера в храме Кали верю. Но насчет Бестелесного и прохождения масла через воду — врет твой поручик.

— Ты меня извини, Павел Степанович, но так же выразился бы Матвеев, если б ему рассказали про телевизор.

— Ничуть. Матвеев, вероятно, знал о предположении Ломоносова, что луч может отклоняться под действием электричества, и поверил бы. А вот когда я читаю в фантастическом романе, как телевизор будущего передает запах, — не верю. Запах — явление не волнового происхождения. Про это еще Лукреций писал.

— Вы с Лукрецием ошиблись, — улыбнулся Привалов. — Недавно установили, что запах по частоте колебаний занимает место между радиоволнами и инфракрасными лучами. Когда банку с медом закрывали крышкой, герметичной, но пропускающей инфракрасные лучи, пчелы через эту крышку чувствовали запах…

Колтухов хмыкнул.

— Растолкуй мне такую вещь, — очень внятно и медленно сказал он, — как этот Бестелесный питался? На чем сидел? Как ходил и почему не проваливался сквозь землю? Вот и все. Ты расскажи, а я тихонечко посижу и послушаю.

О таких деталях быта Бестелесного Привалов не задумывался. Машинально он запустил пальцы в шевелюру, чем немало позабавил собеседника.