III Укрощение белых медведей
Проснувшись, — пишет Пьетро Галиба, — я увидал, что нахожусь один на корабле.
Я звал своих товарищей, доктора, капитана, но никто не отвечал мне.
Нет более сомнения — я покинут один на Северном полюсе!
В глубоком отчаянии я бродил по всему кораблю, обшаривая все его углы и закоулки — нигде ни одного сухаря, ни одной жестянки с мясными консервами, даже ни одной капли вина.
Я подвергался двойной опасности: умереть от недостатка пищи и получить цингу за неимением вина, стало быть — опять-таки смерть.
Кроме того, они изволили забрать с собою и все огнестрельное оружие, которым я мог бы защищаться против диких зверей и добыть себе пропитание.
Положим, остались пушки; но не могу же я стрелять в медведей из пушек!
Однако оно, пожалуй, и недурно, что пушки остались, я выстрелю из них всех по очереди. Может быть, мои товарищи еще не успели отплыть далеко, то есть не настолько далеко, чтобы не услыхать пушечного выстрела. Ведь в этой местности звук разносится гораздо дальше, чем там… Быть может, услышат мою пальбу и возвратятся за мною.
Занятый этой заманчивой мечтой, я вошел в пушечное отделение.
Но там ожидал меня такой сюрприз, что мое почтение!
Когда я отворил дверь, меня встретил громадный медведь.
Полагаю, что он проник на корабль сквозь бойницу…
Это была великолепная белая медведица, с которой я уже раньше имел честь познакомиться.
Неделю тому назад я убил ее детеныша. В то мгновение, когда моя пуля уложила медвежонка, горящий пыж от заряда упал на спину матери и прожег там, в белой шкуре, дыру. По этому клейму я и узнал ее.
Я съел сыночка этой неуклюжей четырехлапчатой дамы; теперь она съест меня. Это очень естественно, но, тем не менее, очень скверно!
Я был совершенно беззащитен и безоружен.
Не помня себя, я кинулся в находившийся против меня физический кабинет и поспешно заложил за собой дверь всем, что только попадалось мне под руку.
Но этим путем мудрено было спастись. Медведица одним взмахом своей могучей лапы разобьет дверь, и тогда я погиб.
Да, я погиб; неоткуда мне ждать спасения!
Ну, пусть так!.. Однако, постараюсь хоть облегчить предстоящую мне мучительную смерть. Но каким образом?.. А вот как: попробую применить то самое средство, которым доктора усыпляют своих пациентов перед болезненной операцией. Благо, это средство тут… Да, я буду вдыхать хлороформ. Запаса здесь хватит на целую армию…
Только что я успел пропитать большую губку этим опасным усыпительным снадобьем, как медведица уже изволила продавить верхнюю доску двери, просунуть в образовавшееся таким образом отверстие громадную голову и оскалить зубы по направлению ко мне.
«Э! — подумал я. — Зачем же я-то стану вбирать в себя эту гадость?.. Лучше я угощу ею госпожу медведицу!»
Сказано — сделано. Губка полетела прямо в нос лохматому чудовищу.
В то же мгновение медведица лишилась чувств, замерев в крайне неудобном положении: голова и передние лапы находились по эту сторону двери, а остальное туловище с задними лапами обреталось на той стороне.
Она точно заснула и видела интересные сны, судя по улыбающемуся выражению ее морды и по движениям лап, которыми она как будто гладила кого-то.
— Вот видишь! — проговорил я, подойдя к ней в упор. — Я мог бы теперь преспокойно перерезать тебе горло, стянуть с тебя шкуру и заготовить впрок твое мясо, которого хватило бы мне месяца на два. Но я этого не сделаю.
Не сделаю, потому что я венгерец. Я крепко сижу здесь, хотя и не приведен сюда нашим родоначальником Арпадом, и мы с тобою поневоле стали земляками. Оба мы живем на земле Франца-Иосифа, и потому должны дружить… Ведь если я теперь съем тебя, то явится сюда вся твоя шайка, а так как я составляю меньшинство, то и меня живо съедят. А это будет очень скверно!.. Вот поэтому мы с тобою лучше войдем в мирное соглашение. Ты меня не трогай, а я тебя не трону, и мы совместно поищем третьего, которым оба и насытимся. Поняла?
Знаменитый укротитель лошадей Рарей обладал секретом, после него ставшим достоянием всех и каждого. Он умел превращать в какие-нибудь десять минут самую дикую лошадь в кроткую, послушную овечку. Весь секрет состоял в том, что он давал животному нюхать хлороформ. Этим оно мгновенно усыплялось, а пробудившись, снова становилось неузнаваемым и позволяло делать с собою все что угодно, пока слышало запах хлороформа.
Этот самый способ и я применил к медведице.
Пользуясь ее бесчувственным состоянием, я надел ей на передние лапы и крепко привязал две громадные кожаные рукавицы, употреблявшиеся матросами при маневрах.
Теперь она не могла пустить в дело свои когти — и то хорошо.
Мой опыт удался как нельзя лучше.
Когда хлороформированная медведица пришла в себя, она более не напоминала дикое чудовище, каким явилась предо мной. Открыв глаза, она начала потихоньку тявкать, как делают собаки, когда просят впустить их, а когда я подошел к ней, она лизнула мою руку, протянула мне лапу и терлась носом о мое колено.
Я даже не удивился этому. Если можно превратить страшного кабана в ручную свинью, то отчего ж не сделать из дикого медведя тоже ручного?
Я уже предвижу в недалеком будущем, как мой способ укрощения медведей произведет переворот во всем мире. Представляю себе такую картину. Прекрасные медведи стадами пасутся в лесах, а вечером, под звуки барабана и флейты, они будут возвращаться домой, по деревням, ласково поглядывая на своего любимого пастуха. Летом им будут остригать шерсть, а зимой станут откармливать их картофелем и пшеном. В «Пештском Ллойде» введут постоянную рубрику, в которой будет значиться: «Первострижная медвежья шерсть в спросе. Медвежий жир — в сильном повышении. Медвежьи шкуры — в большом требовании…» И в экипажи можно будет впрягать их. Настоящим солидным помещиком будет считаться только тот, который приедет в город на четверке белых медведей. А скотницы будут доить медведиц…
Ба, какая мысль!.. Какая мысль, в самом деле! Отчего бы и мне, бедному, брошенному в ледяной пустыне матросу, не покормиться медвежьим молоком?
Я сделал опыт, и он отлично удался: медведица охотно позволила мне воспользоваться ее молоком.
Белая медведица приняла меня на место своего детеныша — такого волшебного действия хлороформа еще никто никогда не представлял себе!
Однако, укрощен-то только один медведь. Что же я поделаю со всеми остальными, которые ревут, как сумасшедшие, там, на льду, вокруг корабля?.. Я слышу, они уже на палубе и обрабатывают опускные двери.
Моя медведица трепещет. Она, очевидно, боится за мою жизнь.
Я на скорую руку прозвал ее «Бэби» и сказал:
— Успокойся, Бэби! Авось, я как-нибудь полажу и с твоими соплеменниками.
Бэби кинула мне взгляд, полный искреннего сочувствия.
Я действительно надеялся, что полажу хоть с целой сотней белых медведей.
В нашем кабинете редкостей стоял длинный ряд больших стеклянных сосудов с широкими отверстиями. Все они были доверху полны спиртом. В некоторых плавали различные препараты и редкости, которые наши ученые собирали для европейских музеев, да, очевидно, забыли здесь впопыхах вместе со мной.
Между прочим, тут находился и розовый тюлень, о котором шло столько толков в научном мире.
Я взял две большие корзины, наполнил их банками и прикрепил к спине Бэби. Сам же я окутался шкурой белого медведя, несколько времени тому назад убитого одним из моих товарищей, опрыскал ее хлороформом, завязал себе нос и рот платком, пропитанным уксусом — без этой предосторожности я бы сам унаркотился до степени осла — и отворил дверь на палубу, показывая Бэби знаками, чтобы она двинулась вперед.
Она покорно пошла наверх.
Я рассчитывал, что медведи тотчас же завладеют корзинами, то есть, главным образом, банками с их лакомым содержимым. При этом я надеялся узнать их короля. Ведь, по всей вероятности, он выберет себе самый лучший кусок, то есть розового тюленя; этим он выдаст свое достоинство, и я поспешу подружиться с ним.
Остальных тогда нечего будет бояться.
Действительно, все произошло так, как я предвидел. Корзины, принесенные Бэби на палубу, мгновенно были опустошены.
Могучий медведь, 7 1/2 футов вышины, первым выбрал себе львиную долю. Несколько других, немного поменьше его — очевидно, приближенные — присвоили себе другие лакомства, а то, что было похуже — разные крысы и мыши, — досталось на долю обыкновенным медведям. Штук двадцать из них с громким ворчанием забрались на такелаж, выражая тем свое неудовольствие. За это оставшаяся внизу партия стала швырять в них пустыми банками и разной валявшейся у них под лапами мелочью.