— Ну вот так! — продолжал Луш, когда беглецы, за исключением Нотариуса и его самого, очутились в воде. — Уцепившись руками за борта пироги, держитесь крепко и плывите одними ногами, а я буду управлять вами и проведу в такое место, куда эти гады не доберутся.

Легкая пирога, послушно повинуясь рулевому веслу в искусных руках опытного каторжника, точно призрак проскользнула среди перепутавшихся корней и ветвей корнепусков и в несколько минут оказалась как бы поглощенной массой густой зелени.

Теперь, чтобы добраться до этих людей, нужна была особо счастливая случайность. Их спасла собственная смелость.

В это самое время с залива донеслись крики ярости и досады: арабы и надзиратели наткнулись на лодку, уносимую течением, — и каторжники явственно расслышали проклятия и угрозы одного из преследователей.

— А-а… Эти негодяи нырнули в воду, как кайманы; но завтра на рассвете мы оцепим весь берег, и ни один из них не уйдет. Если они не подохнут в этом иле, то, клянусь чертом, мы их сцапаем в тот момент, когда они вздумают выбраться оттуда! Эй вы, поворачивайте назад, на понтон! На сегодня покончим с этой погоней.

— Не шевелись никто! — прошипел чуть слышно, но внятно Луш. — Дудки, знаю я их: они будут сторожить нас здесь до отлива!

Прошел час, другой, но сила воли отверженных людей ни на одну секунду не изменила им: они остались неподвижны, одни вскарабкавшись беззвучно в пирогу, другие, более сильные, уцепившись за корни и повиснув на них.

Прилив давно уже достиг своей полноты, и теперь вода начинала уже спадать. Там, где только что плескались короткие желтые волны, теперь образовалось отвратительное месиво, по которому проворно бегали бесчисленные маленькие крабы с голубоватыми спинками. Корнепуски точно выросли из воды, вздымаясь на своих узорчатых пьедесталах, из корней, все восемь беглецов очутились теперь на иле, возле своей севшей на мель пироги.

Близился рассвет. Цапли и фламинго, почувствовав, быть может, близость человека, зашевелились.

— Ну, друзья, за работу! — прошептал Луш, до этого времени не проронивший ни слова. — Возможно, что они обыщут всю отмель; хотя она и покрыта илом, но почва под ним твердая на глубине метра, и по ней можно свободно дойти до нас!

— Это верно, — подтвердил Шоколад, — по отмели пройти можно. Я это место знаю; я подбирал здесь водяных птиц, убитых охотниками, которые гостилина китобойной шлюпке в заливе!

— А этого необходимо избежать во что бы то ни стало, — продолжал Луш. — Надо скрыть под илом, в этом мягком студне, нашу пирогу. Мы спустим ее на воду, как только стемнеет, а сами залезем по уши в эту вонючую тюрю при малейшем подозрительном шуме, предварительно обмазав илом наши шляпы и лица, так чтобы можно было пройти мимо в двух шагах, не заметив нас. Смотри и ты, Маленький Черныш, измажь хорошенько свою черную рожу, а то она блестит, как полированный сапог! Кроме того, господа с нежной, чувствительной кожей, как у Нотариуса, этим самым предохранят себя от болезненных уколов насекомых и мошкары.

Тем временем разом рассвело, как это всегда бывает в экваториальных странах.

Из-за ужасного преступления, сопровождавшего побег, администрация острога приняла самые энергичные меры к розыску преступников. Весь многочисленный персонал острога, забрав имевшиеся на судах свободные шлюпки и заручившись содействием муниципальной полиции, принялся за дело.

Одни обыскивали во всех направлениях окрестности рейда, другие, пешие, обшаривали длинными баграми илистые отмели берегов, смело подвигаясь вперед по этой вязкой, размытой илистой почве, в которую они местами уходили по пояс. Поиски продолжались все утро, несмотря на то, что были сопряжены с серьезной опасностью и при том страшно утомительны.

Было истинным чудом, что беглецов все еще не разыскали: много раз охотники за людьми проходили так близко, что слышны были их шаги и голоса.

Запрятавшись по уши в зловонную тину, дрожа от страха за свою жизнь, мучимые голодом, иззябшие до костей от длительного пребывания в воде, продолжавшегося без малого двенадцать часов, эти несчастные испытывали адские муки. Но вскоре их страхи должны были возрасти еще более: приближалось время прилива. Издали уже начинал доноситься шум прибоя, который должен был изгнать беглецов из их илистого убежища, как внезапный разлив и наводнение выгоняют из берлог и нор диких лесных зверей.

Правда, и охотившиеся за ними люди тоже принуждены были отступить. Они при этом оцепили весь берег как со стороны суши, отрезав всякий доступ с отмели, так и со стороны моря или, вернее, залива. Люди же, находившиеся в лодках, теперь, благодаря приливу, могли подойти гораздо ближе, до самой зеленой чащи камышей, водорослей и корнепусков.

— Мне кажется, нас выкурят! — пробормотал угрюмо Шоколад, с трудом выбираясь из тины. — Придется пуститься вплавь, если не хочешь утонуть, стоя на месте; а как только мы поплывем, нас и сцапают, голубчиков!

— Не сразу! — отозвался Луш. — Пусть каждый из вас ухватится за корни как можно крепче, чтобы повиснуть на них в первую минуту, когда подойдет первый вал, и при том не высовываясь слишком заметно из воды. Мы провели уже двенадцать часов в тине, теперь проведем еще столько же в воде… Ну, живо! .. Ведь другого выбора нет! .. Эх! Вот счастье-то привалило! Этого я никак не ожидал.

— Что такое?

— А вот там видишь, на расстоянии не более ста метров впереди, на заливе между камышами и кустами, коричневая кровля… Это, наверное, рыболовная лодка Аннамита!

— Ну, так что же?

— Молчи! Ставь пирогу так, чтобы ее подняло волной, да не забудь про абордажные палаши… Ну, а теперь за мной, ползком к заливу… к рыболовной лодке! ..

И все семеро каторжников, безобразно перемазанных илом и тиной, повинуясь команде своего предводителя, стали ползком пробираться в указанном направлении. Но вот набежал первый вал прилива и в один момент покрыл их; они с отчаянием уцепились за корни, перевели дух и снова направились дальше.

— Эй, — заметил один из них, — нас всего семеро вместе с Лушем!

— Это Нотариуса не хватает! — отозвался последний. — Ну, тем хуже для него! Остальные — вперед!

— Ах, вот он… Он ударился головой о корни; его оглушило, но я не хочу оставлять здесь беднягу! — сказал Шоколад, взваливая его себе на плечо.

Но вот набежал второй, затем третий вал; каторжники пустились уже вплавь и достигли края залива.

Луш не ошибся. Это действительно была крытая лодка с темно-коричневой крышей из листьев.

На носу стоял невозмутимо спокойный Аннамит, занятый починкою своих сетей.

Каторжник бесшумно нырнул у самой шампанки и затем, поднявшись на руках, поднес под самый нос азиата острие своего абордажного палаша.

— Ни звука, не то я тебя мигом выпотрошу!

Человек, к которому были обращены эти слова, с недоумением обернулся и залепетал:

— За что ты хочешь убить меня, господин Луш? ..

— Заткни свою глотку! Нас здесь восемь человек беглых, спрячь нас в твоей скорлупе. Если надзиратели станут тебя спрашивать, не видал ли ты нас, ты скажешь, что не видал. Если ты только проронишь одно лишнее слово или подашь какой-нибудь знак, то помни, что прежде, чем нас задержат, я заставлю тебя проглотить мой палаш по самую рукоятку… Понял?

Аннамит утвердительно кивнул головой. Вслед за Лушем и остальные беглецы, мокрые и облепленные тиной и илом, один за другим взобрались на лодку. Шоколад волочил за ворот блузы бесчувственного Нотариуса, которого он не хотел покинуть.

В один момент все они зарылись под сети, циновки и всякое тряпье, валявшееся под навесом плавучего жилища Аннамита, среди груды рыболовных снастей и домашней утвари, — а рыбак как ни в чем не бывало продолжал чинить сети.

Весь этот маневр мог остаться незамеченным благодаря только тому, что лодка буквально врезалась всем своим корпусом в небольшую бухточку залива.

Теперь беглецам нечего было больше опасаться, кроме обыска на судне. Впоследствии же они узнали, что именно с этого и началась охота за ними. Не найдя на лодке ничего подозрительного, власти и их подчиненные не подумали даже, что беглые, умиравшие от голода, утоляли его теперь сырою рыбой из запасов Аннамита. Сами преследователи, измученные и усталые, возвращались на понтон с безуспешных поисков, считая, что разыскиваемые ими негодяи утонули.