— А разве у каждого из нас нет лассо?

Но Шарль, не дожидаясь конца этого разговора, кидается на своих преследователей с колом в руке. В другое время ни один из негодяев не остался бы жив, но молодой француз сильно ослабел за эти два дня беспрерывных мучений и страданий.

Тем не менее перепуганные мура и бразильцы разбежались, как зайцы, во все стороны, но затем тотчас же возвратились, окружив его с пяти сторон и угрожая своими лассо.

Шарль хватается за тесак, старается пробить себе дорогу и уйти из этого заколдованного круга, центром которого он теперь является. Он вторично бросается на врага, но вдруг останавливается, заслышав свист лассо.

Не успела ременная петля опуститься на его плечи, как он с удивительной ловкостью и проворством рассекает ее у себя над головой. Но второе лассо, а затем третье одновременно готовы опуститься на него. Он успевает рассечь второе, но третье захватывает его по рукам в тот самый момент, когда он готовится отпарировать летящую петлю обратным ударом тесака. Петля туго стягивает его плечи, прижимает руки к бокам и парализует всякую возможность движения. Нападающие приветствуют воем радости эту удачу.

Мура, пустивший лассо и держащий в руке его конец, сильно встряхивает его, и сотрясение, передавшееся Шарлю, настолько сильно, что тот не может устоять на ногах и падает, как подкошенный, на землю.

Тогда один из мулатов кидается к нему, полагая, что теперь ему легко будет справиться с этим человеком, и хочет связать ему ноги, но в тот же момент негодяй падает от сильного удара ногой в грудь, который ему наносит уже лежащий на земле француз. С глухим криком отлетев в сторону, враг остается сидеть на траве, дико вращая глазами.

Однако, вложив остаток сил в этот последний удар, Шарль уже не в состоянии сопротивляться остальным четверым. Одно мгновение он еще старается стряхнуть с себя эту горсть врагов, но вскоре наполовину теряет сознание и остается неподвижен.

Мура с криком торжества кидаются связывать его, затем принимаются плясать вокруг него, как безумные.

Но торжество их непродолжительно: грозный крик оглашает воздух и отдается по всей равнине. Мура в недоумении смолкают и прислушиваются, как бы не доверяя своему слуху.

Тот же крик повторяется снова, но уже ближе и заканчивается грозным ревом, напоминающим крик разъяренного ягуара.

Негодяи узнают военный крик грозных воинов мундуруку, самых отважных из всех Амазонских индейских племен и непримиримых врагов муру.

Не заботясь более о своем пленнике, охваченные на стоящей паникой, они бегут без оглядки, как стадо молоденьких пекари от преследующей их пантеры.

В этот момент необычайного роста индеец, совершенно голый, в военном снаряжении, сложенный, как древний гладиатор, быстрыми прыжками выбегает на равнину и, как гром, обрушивается на мулата, еще не пришедшего в себя от пинка, полученного им от Шарля и потому только не последовавшего примеру своих товарищей. Красавец индеец в третий раз издает свой воинственный клич и добавляет:

— Господин, это я!

Но Шарль едва в силах прошептать ему в ответ:

— Это ты, Табира?!

Мулат, схваченный одной рукой за шиворот, как паршивый щенок, падает на колени и молит о пощаде.

Но индеец, лицо которого искажено злобой, разражается демоническим хохотом. Наполовину придушенный мулат опускает голову, издавая глухое хрипение. Тогда индеец, выпустив его горло, схватывает за курчавые волосы и заносит свой тесак. Раздается глухой удар, и туловище падает на землю, мигом обезглавленное.

Табира отшвыривает от себя голову ногой с омерзением, затем склоняется к своему господину и перерезает лассо, которым тот был связан.

— Скажи, господин, хочешь, чтобы я убил и остальных? — спрашивает он.

Но молодой человек не может даже ответить.

Решительный индеец принимает его молчание за утвердительный ответ, поднимает с земли свой тесак и сарбакан и устремляется по следам беглецов.

Не прошло и получаса, как он вернулся, гордый и довольный, весь испачканный кровью, и снова склонился над Шарлем, который начинает приходить в себя.

— Табира! — говорит хозяин. — Это ты, верный друг!

— Это я, господин! Пойдем отсюда, теперь нам нечего больше опасаться!

— Ты их всех убил?

— Мура — черные коршуны, которые осмелились поднять руку на белого, возлюбленного мундуруку! Табира только отомстил за своего друга и казнил подлых хищников. Теперь все кончено, будь спокоен; они больше не вернутся. А кафузы, друзья черных коршунов, тоже умерли. Пойдем же, господин, с твоим верным индейцем. Надо спешить, время уходит, а ведь там есть еще и другие! ..

— Дай мне хоть поблагодарить тебя, мой славный друг!

— Благодарить? За что? Разве ты не брат мундуруку? Разве ты не кормил, не поил и не берег наших стариков, наших женщин и детей, когда мы, мужчины, были на тропе войны? Разве ты не сражался против их врагов? Теперь ты слаб, но рука Табиры сильна, и она поддержит тебя, и если нужно, то даже понесет тебя!

С этими словами Табира внимательно осмотрел рану Шарля и одобрительно покачал головой.

— Эти мура — глупые свиньи! Счастье, что им не знаком вурари (кураре). Господин ранен стрелой, отравленной ядом пипы; ему нечего опасаться!

Пипа — очень крупная американская жаба отвратительного вида.

— Пипа — не смертельный яд, — продолжал индеец, — особенно для человека, которому были сделаны прививки против змеиного яда. Табира знает травы, которые уймут лихорадку и опухоль! Господин скоро опять будет здоров!

Утешив таким образом раненого, он достал из своей походной сумы лепешку из кассавы и маленькую флягу с арума.

С жадностью уничтожив лепешку и сделав несколько глотков тафии, Шарль почувствовал себя гораздо сильнее и бодрее, и оба друга отправились отыскивать подходящее место для ночлега, оставив труп бразильца-мулата на съедение диким зверям и термитам.

Согласно настойчивому желанию Табиры, этот труп, равно как и тела остальных врагов, должны исчезнуть бесследно. Быть растерзанным ягуарами или объеденным муравьями считается в глазах индейцев с берегов Амазонки верхом злосчастья. Вот почему мстительный мундуруку не пожелал избавить своих заклятых врагов от этого посмертного изгнания.

На ходу индеец срывал какие-то травы и растирал их листья и стебли руками, изготовляя род пластыря, который он и наложил на рану своего господина.

Быстро наступила ночь. Табира своим тесаком срезал немного разных трав, сделал из них густую и мягкую подстилку, и оба друга заснули на ней крепким сном.

Усталость и страдания, перенесенные Шарлем за эти два дня, так подействовали на его организм, что он проспал до самого восхода, не просыпаясь.

Между тем лечение Табиры было столь действенно, что за ночь боль значительно ослабла, опухоль спала, и рана не имела уже столь ужасающего вида.

Теперь для заживления раны нужно было всего несколько дней.

Подкрепив свои силы поутру кое-какими кореньями, собранными на рассвете, Шарль и Табира двинулись в путь.

По пути Шарль узнал от своего спутника, как тот покинул усадьбу, как отправился разыскивать своего господина, как он сперва напал на след мура и каторжников, затем на след дикого коня, к которому был привязан его господин.

Все это, конечно, отняло у него очень много времени, особенно если принять во внимание расстояние до того места, где было совершено на Шарля дерзкое нападение.

Но несмотря на свое поразительное чутье, на свою неутомимость и легкость на ходу, он, как мы видели, чуть было не опоздал. Шарль в сущности был обязан жизнью только той случайности, что негодяи непременно хотели захватить его живым.

Расстояние, отделяющее их от серингаля, уменьшается с каждым часом. Шарль давно уже в знакомых местах. Он спешит, чтобы сократить еще более последние минуты пути, разделяющие его и его близких, которых он чуть было не лишился навсегда.

И его сердце, сердце супруга и отца, трепещет от радости при мысли о свидании, на которое он боялся даже надеяться! Все его существо стремится туда, где его ждут родные, тревогу и опасения которых за себя он спешит успокоить… Вот, наконец, большие деревья рощи, в которой прячется его жилище. Пальмы, манговые деревья, апельсины, бананы…