«Гауптман, — подумал я, заметив на плечах незнакомца погоны с серебряным кантом и двумя продольно расположенными четырёхлучевыми звёздами. — А ему здесь чего надо и почему он ко мне обращается: господин барон?»

— Кто вы? — спросил я, приподнимаясь на локте.

— Хорошо вас приложило, герр Валленштайн, — гауптман взял меня под мышки, — это же я — Фридрих Мейнер — ваш ассистент.

Я поднялся с его помощью. Пока вставал, увидел, что вместо рубища на мне лабораторный халат, из‑под которого выглядывают заправленные в сапоги чёрные галифе, задравшийся рукав оголил обшлаг мундира.

Я завертел головой. На этот раз судьба забросила меня в какое‑то широкое и длинное помещение из красного кирпича, судя по запаху и металлическим столам, на которых обычно лежат жмурики, медицинскую лабораторию. По сводчатому потолку тянутся толстые пучки проводов, чёрные трубы и жестяные короба вентиляции с жабрами воздухозаборников. Через равные промежутки на полуметровых перекрученных проводах свисают зелёные конусы плафонов с потрескивающими грушами лампочек. От них на цементном полу круглые пятна жёлтого цвета.

Рядом со мной письменный стол с беспорядочно раскиданными бумагами. Вдоль правой стены ряд крашенных белым железных шкафов со стеклянными стенками, полочками и дверцами. Полки ломятся от разнокалиберных пузырьков и бутылочек с разноцветными жидкостями. Есть среди них и стеклянные банки с плавающими в формалине зародышами животных, чучела птиц и мелких грызунов.

У противоположной стены ряд одинаковых по размеру клеток из толстых — с большой палец — прутьев. В каждой автоматическая поилка, миска для корма и якорная цепь со строгим ошейником. Друг от друга и от лаборатории отсеки отделены перегородками зеленоватого бронестекла.

Всего я насчитал пять камер. Три из них пустовали, стёкла четвёртой с паутинками пулевых кратеров забрызганы кровью и заляпаны какими‑то ошмётками с пучками серой шерсти. Стреляли из крупнокалиберного пулемёта, что стоит в самом центре лаборатории на поворотной турели. Рядом россыпи золотистых гильз. Поливали не целясь, куда попадёт, косые стежки пулевых отверстий видны на стенах и потолке, на полу кучки битого кирпича и красноватая пыль.

Пятой клетке досталось больше всего. Неведомая сила разбила стеклянную броню, её осколки валяются тут же горой африканских алмазов. В нескольких местах толстенные прутья разорваны и угрожающе торчат бивнями мамонта.

В трёх метрах от массивной двери из лаборатории лежит оплывающий кровью труп в обрывках военной формы. От клетки к телу ведут глубокие царапины.

— Где мы? — спросил я, закончив глазеть по сторонам.

Мейнер зацокал, как белка, покачал головой, потом что‑то буркнул и вынул фонарик из кармана.

— Прошу прощения, господин штандартенфюрер, — он осторожно прикоснулся к моему лицу. Щёлкнула кнопка. В глаза хлынул яркий свет, я инстинктивно зажмурился, но цепкие пальцы крепко держали веки правого глаза. — У вас лёгкое сотрясение. Немного покоя, и всё пройдёт.

Ассистент выключил фонарь, отступил на шаг назад и стал собирать раскиданные повсюду бумаги. Похоже, они слетели со стола, за которым я сидел и писал, пока по какой‑то причине не свалился со стула.

Босяк у двери не давал мне покоя, вернее не он, а ведущие к нему полосы в полу. Заинтригованный, я приблизился, приподнял ногу мертвяка за щиколотку. Обычные человеческие ногти, в меру подстриженные, никаких намёков на звериные когти. Тогда что это за борозды и почему они заканчиваются там, где лежат ноги этого несчастного? Что здесь произошло?

Я почувствовал приступ нарастающей дурноты — удары головой об пол зря не проходят — пошатнулся и чуть не упал. Повезло, Фридрих вовремя меня подхватил, иначе валяться бы мне опять без сознания.

— Господин штандартенфюрер, вам надо срочно вернуться домой, — сказал Мейнер, помогая мне сесть на стул. — Нужен покой и отдых, иначе вам не выполнить работу в срок. Посидите здесь, я сейчас распоряжусь, чтобы машину подогнали к крыльцу и вернусь за вами.

— А — а-а… — я показал на клетки.

— Не беспокойтесь, — неверно истолковал мой жест гауптман, — я всё уберу и позвоню Гельмуту. Послезавтра лаборатория будет, как прежде. Думаю, выходной вам не помешает. Он зигнул, прищёлкнув каблуками, и направился к выходу.

Эхо его быстрых шагов заметалось от стены к стене, отразилось от потолка, звенящим потоком упало на пол и растеклось по нему, затухая в тёмных щелях под шкафами. Щёлкнул замок, протяжно скрипнула дверь, гауптман скрылся в коридоре, оставив меня наедине с мертвенной тишиной лаборатории.

С минуту я сидел, собираясь с мыслями. Имевшихся фактов не хватало, чтобы понять, в каком году я нахожусь: до начала Второй мировой или уже во время Великой Отечественной? Спросить у Фридриха, когда вернётся, или подождать, пока всё само образуется?

Во я дятел‑то! Чего туплю?! Так, когда я очухался, Мейнер ринулся собирать бумаги с пола. Надо посмотреть, что там написано: любой уважающий себя учёный всегда записывает тему эксперимента, место проведения, номер и дату.

Я подошёл к столу, перебрал ворох бумаг, и — вот оно счастье! — нашёл первый лист с аккуратной записью чернильной ручкой: «1942–12–07 Берлин. Проект „Вервольф“, вакцина Љ 1284».

Сразу вспомнился ночной лес, я сижу у костра и рассматриваю рисунки в записной книжке. Монстры, какие‑то уроды, волколаки. Судьба забросила меня в шкуру барона не просто так. Наверное, сейчас он близок к научному прорыву, и я должен ему помешать. Так, пока я Валленштайн, надо срочно устроить какую‑нибудь диверсию.

Я кинулся исследовать лабораторию на предмет каких‑нибудь рубильников, электрических шкафов, пультов управления и прочих штуковин в этом роде. Как в компьютерных играх: уничтожь такую‑то хреновину и будет тебе счастье вроде перехода на следующий уровень или бонус в тысячу очков.

Одновременно с поисками я лихорадочно соображал, а что, в сущности, даст мне диверсия? Ну, выиграю день, максимум, два, а потом опять всё пойдёт по накатанной и с высокой вероятностью, что без меня.

Гауптман далеко не дурак, раз работает в секретной шарашке — вряд ли созданием мифических монстров занимается открытая лаборатория Берлинского или какого — там университета — да и будь он полным кретином, сопоставить факты не составит особого труда. Ушёл — оборудование работало, вернулся — нет. Кто виноват? Правильно — тот, кто остался. А кто был в лаборатории, пока заботливый Фридрих — или как там его — искал автомобиль для начальника? И снова бинго! Барон Отто Ульрих фон Валленштайн, то бишь, я. А раз так, извольте, герр барон, проследовать прямиком в застенки папаши Мюллера, где и поведайте ему, как всё произошло, а после получите достойное наказание в виде отправки в Заксенхаузен.

Перспектива предстать пред светлые очи самого группенфюрера СС меня не прельщала, поскольку я справедливо рассудил: на свободе от меня будет больше толку, чем в застенках гехайме штатсполицай или просто — гестапо. Я тотчас прекратил поиски и вернулся к столу. Как оказалось, вовремя. Едва я сел на стул, дверь отворилась, и на пороге появился Фридрих.

— Господин штандартенфюрер, прошу, «опель» ждёт. О лаборатории не волнуйтесь. Как только Гельмут починит камеры, я позвоню, а пока отдыхайте и набирайтесь сил. — Фридрих вскинул правую руку: — Хайль Гитлер!

— Зиг хайль! — рявкнул я неожиданно для себя и прищёлкнул каблуками.

«Нифигасе заявочки! Этак ещё немного и я аллилуйю этому ефрейтору запою».

Шок от столь быстрого вхождения в образ мгновенно прошёл, ассистент даже не успел ничего заметить, а если бы и заметил странности в поведении патрона, думаю, списал бы их на удар головой об пол и потерю сознания. Сотрясение мозга — это не насморк, без последствий не обходится.

Быстрый анализ ситуации привёл к утешительному результату. Во — первых, у барона давно уже выработался стойкий рефлекс на фашистское приветствие, и тело самопроизвольно реагировало на такие вопли, а во — вторых, не заори я в ответ, и всей моей конспирации сразу пришла бы крышка. А так и дело спас, и сам не засветился. Подумаешь, психопату австрийскому заздравную крикнул. Я же знаю, чем в итоге дело кончится, и кто по кому панихиду справит. Да и ничего со мной не случится, если я несколько раз вытяну руку с воплем: «Хайль!» Не навсегда я здесь оказался, перекантуюсь денёк — другой и обратно рвану.