Когда же он этот шаг совершил, воодушевление его покинуло. Снова стоял он, тоскливо взирая на источник своих сомнений. До клавиш дотрагиваться уже не хотелось. Независимо от того, молчали бы они до сих пор или разразились бы звуками труб, призывающих на Страшный суд, решимость Гидеона была утрачена окончательно. «Может это чья-то дурная шутка? — думал он. — Но это была бы очень уж дорогостоящая и слишком изощренная шутка. С другой стороны, чем же еще это может быть, как не шуткой? Конечно, розыгрыш». И тут он как раз заметил нечто, как будто подтверждающее его последние умозаключения: строение из сигар, которое воздвиг Майкл перед уходом из квартиры. «А это еще что? — удивился Гидеон. — Снова какая-то бессмыслица». Он разрушил сигарную пирамиду. «Ключ? Что еще за новости? И зачем поставлено на самом виду?». Он обошел вокруг рояля и обнаружил в нем отверстие. «Ах, так вот от чего этот ключ! Совсем ничего не понятно». Произнеся вслух эти слова, он вставил ключ в отверстие, повернул и поднял крышку рояля.

Мы поступили бы очень неблагородно, если бы стали здесь описывать ужасные муки, пережитые Гидеоном этой ночью, перечислять все посетившие его безрассудные намерения и приступы отчаяния.

Когда за окном раздались птичьи трели, приветствующие новое утро, Гидеон находился в полном изнеможении. Взъерошенный, с покрасневшими глазами, он сидел в кресле, все еще не решив, что ему делать дальше. Бедняга встал и мрачно посмотрел на окно с приспущенной шторой, за которым на пустой улице в сером утреннем свете все еще поблескивали желтые огоньки непогашенных фонарей. Случаются такие утра, когда кажется, что город проснулся со страшной головной болью. Данное утро именно таким и было. Тем не менее, птичий будильник разбудил в Гидеоне какие-то остатки духа.

«Вот и день настал, — думалось ему, — а я все еще в прострации. Пора с этим кончать». Он запер крышку рояля, положил ключ в карман и двинулся на поиски чашки кофе. Идя по улице, он постоянно обращался к небу с речью, полной страхов, обид и жалоб. Обратиться в полицию, выдать ей труп, расклеить по всему Лондону листы с приметами Джона Диксона и Эзры Томаса, заполнить станицы газет заголовками: «Таинственное происшествие в юридических кругах — мистер Форсайт освобожден под залог» — это был, конечно, выход, и довольно безопасный, но чем больше Гидеон о нем думал, тем меньше он ему нравился. Не получат ли таким образом разглашения факты, не слишком лестные для его репутации? Даже дитя раскусило бы этих мошенников, а он развесил уши как… как последний лопух. Уважающий себя юрист никогда не вступил бы в разговор с клиентами, которые заявились столь странным образом, он же их со всем вниманием выслушал. Ба, если бы только выслушал! С ходу бросился выполнять их поручение, он, новичок в адвокатуре, не спросив совета у опытного коллеги. Он, по сути, взялся за дело, которым положено заниматься частному детективу. И, к сожалению, — тут он в очередной раз покраснел — взял у них деньги.

— Нет, — сказал он сам себе вслух, — вопрос совершенно ясен. Репутация будет полностью похоронена. За пять фунтов я перечеркнул свою карьеру.

Ни один интеллигентный джентльмен, поставленный перед альтернативой: незаслуженная виселица или заслуженный публичный позор, долго колебаться не будет. После трех глотков горячей, сильно пахнущей и мутной жидкости, которую на лондонских улицах принято считать напитком из кофейных зерен, Гидеон принял решение. Он обойдется без полиции. Должен быть найден другой выход, и для этого придется всерьез влезть в шкуру Роберта Скилла. Что сделал бы он? Как джентльмену следует избавиться от трупа, который попал к нему случайно, без нарушения закона с его стороны? Ему вспомнились известные из литературы или из газет похожие ситуации, в частности, нашумевшая история с неким горбуном. Но подумав, Гидеон решил, что этот способ ему не подходит, не сумеет он прислонить труп к стене дома на углу Тоттенхем-кортроад, не привлекая нездорового интереса прохожих. Мысль запихать тело в камин представлялась физически нереализуемой. Также не стоило брать в расчет варианты с выбрасыванием покойника из окна поезда или с крыши омнибуса. Более реальным казался план с наймом яхты и спусканием трупа за борт, но он для человека со скромными финансовыми возможностями был дороговат. Нанять яхту — дело само по себе не простое, а ведь пришлось бы еще и команду набрать, что уж совсем непреодолимо.

И в ту же минуту Гидеон вспомнил о лодке своего дяди. «Предположим, что некий композитор (скажем, по фамилии Джимсон) не переносит лондонского уличного шума. А ему приходится торопиться с окончанием оперы, нет, лучше оперетты под названием… э-э… «Апельсиновый чай». Музыка Джимсона, молодого маэстро, одного из самых перспективных представителей новой британской школы, энергичный рокот барабанов в первых тактах увертюры и так далее». В голове у Гидеона уже сложился полный образ Джимсона и его музыки. И тогда что может быть естественней приезда Джимсона на лодочную пристань с концертным роялем, где он может снять лодку с пассажирской каютой, чтобы завершить там работу над партитурой «Апельсинового чая». Правда потом будет трудней объяснить его исчезновение и оставленный в лодке пустой внутри рояль. Впрочем, и тут при желании можно что-нибудь придумать. Например, Джимсон не смог справиться с какой-нибудь сложной фугой и в приступе бешенства решил избавиться от свидетеля своей творческой неудачи, спровадив его в речные волны. Психологически это так правдоподобно для современных молодых музыкантов!

— Черт меня побери! Так я и сделаю! — воскликнул Гидеон. — Именно Джимсона мне и не хватало!

Поскольку мистер Эдвард Хью Блумфилд заявил, что намерен поселиться в окрестностях Мейденхеда, для маэстро Джимсона было естественным обратить свое внимание в противоположном направлении — к Падвик-вилидж. Он помнил, что как-то неподалеку от этой деревеньки видел на реке старую, заросшую водорослями прогулочную лодку на приколе среди зарослей вербы. В те беззаботные времена, когда он плыл по реке под более легальным именем, вид этой развалины затронул в нем какие-то романтические струны. И сейчас, уже почти полностью закончив сочинять свою нынешнюю «легенду», он чуть было не подверг ревизии весь замысел, желая более уподобить его приключениям Роберта Скилла, но, по счастью, остановился все-таки на первоначальном варианте.

Внешне Джимсон выглядел как скромно одетый и воспитанный молодой человек, но обладающий общительным характером, и для него не составило труда разыскать владельца упомянутой лодки. Еще легче удалось уговорить хозяина передать лодку в его временное распоряжение. Плата была установлена почти символическая, действие договора начиналось немедленно по внесению аванса и получению ключа, после чего Джимсон вернулся ближайшим поездом в город, чтобы заняться организацией транспортировки рояля.

— Я вернусь завтра утром. Мне необходимо побыстрее закончить свое сочинение, — заявил он хозяину лодки как можно более уверенным тоном.

Ровно в полдень следующего дня Джимсона можно было увидеть шагающим по дороге из Падвика к Хевиншему. В одной руке он нес корзинку с провиантом, а в другой кожаную папку, содержащую, как следовало понимать, партитуру оперетты «Апельсиновый чай». На дворе стоял сентябрь, в темно-сером небе проносились стайки ласточек, а в оловянном зеркале Темзы отражалась осенняя листва. В Англии это самая благодатная для души пора, и наш композитор, хотя и не лишенный неприятных хлопот, шел посвистывая. Выше по течению от деревни Падвик места можно назвать пустынными. На противоположном берегу взгляд упирается в стену деревьев какого-то частного парка, за их верхушками видны трубы каминов скрытого в парке поместья. Та же сторона, где стоит деревня, поросла вербами. В их зарослях и стояла на якоре прогулочная лодка, полуразрушенная и полусгнившая, столь кишащая комарами и крысами и так твердо гарантирующая ревматизм решившимся поселиться здесь смельчакам, что сердце самого отчаянного из них могло бы дрогнуть. С берегом лодку соединяла доска, и втаскивая ее на борт, Джимсон испытал чувство, будто он поднимает мост, ведущий к осажденному замку. Местное крысиное население давало о себе знать стуком когтей под палубой и редкими всплесками за бортом. Когда Джимсон со скрипом повернул ключ в двери каюты, картина, представшая перед ним, была не менее удручающей, чем вид снаружи: толстенный слой пыли, запахи нечистот и сырости делали это место мало подходящим даже для настоящего композитора, поглощенного работой над своим творением, что уж говорить о молодом джентльмене, угнетаемом страхами и ожидающем прибытия трупа.