— Точно не трогали? — спросил Холанн, он и сам чувствовал, что вопрос прозвучал глупо, но не удержался. Хотелось говорить, о чем угодно, только чтобы слышать звук человеческого голоса, пусть даже своего. Разогнать гнетущую тишину, повисшую вокруг. Здесь, на отшибе, словно само небо помрачнело и сдвинулось ближе к земле, выстуживая ее ледяным дыханием.

— Тут у нас гауптвахта, — негромко сказал Тамас. — Для самых проштрафившихся. Ставим их в караул, на охрану восемнадцатого. И рядовые боятся этого наказания больше всего на свете. Никто по собственной воле сюда не полезет. Дотроньтесь до печатей, поймете сами.

Холанн повел плечами под комбинезоном, ему стало неожиданно зябко. Захотелось вернуться обратно, к солнцу и обычной суете Волта. Над ухом что‑то тихо загудело — сервитор носильщик шагнул ближе, теперь шум его дыхательного компрессора был единственным звуком, нарушавшим тишину в этой части базы. Все прочие отдалились, увязли. как в вате. Комиссар Тамас с неожиданным любопытством посмотрел на киборга, вглядываясь в безликие линзы оптического аппарата живой машины…

— Это не опасно, — успокоил Хаукон. В доказательство сказанного он снял перчатку. затем тронул одну из печатей. — Видите, со мной ничего не случилось.

Холанн медленно, очень мелкими шагами подошел ко входу в ангар. Ворота были обычными, тоже металлическими, по размерам пригодные для пропуска даже тяжеловозов со сланцевых карьеров. Когда‑то их покрывала синяя краска, но теперь от нее остались только редкие блеклые хлопья на ржавом, буро — коричневом фоне. Створки соединяла толстая черта сварного шва. Хорошего, сделанного на совесть шва. Кто‑то намертво заварил ворота, чтобы никто не смог попасть внутрь.

Или вырваться наружу?

Печати тоже были необычными, Уве никогда таких не видел. Большие, круглые, с тарелку величиной, из какого‑то светлого, с серым отливом материала, совсем не потемневшего от времени. Печати шли сплошной чередой по всему шву на воротах, а также с равными промежутками опоясывали ангар по периметру в две линии — на уровне глаз Холанна и под самой крышей.

— Серебро, — произнес за спиной высокий мальчишеский голос.

— Что? — не понял Уве, оборачиваясь.

— Это серебро, — повторил механик. Он снял рюкзак и положил прямо на снег. Из‑под капюшона выбилась неуставно длинная прядь светлых, соломенного цвета волос.

— А… — ответил Холанн, не зная, что тут еще можно сказать, и вновь повернулся к воротам. Только сейчас он заметил. что помимо традиционной аквилы по нижнему краю печатей идет какой‑то текст, глубоко выдавленный в металле. Холанн знал Высокий готик с пятое на десятое, ровно настолько, чтобы читать официальные преамбулы на особо важных документах. Но надпись оказалась несложной. На печатях раз за разом повторялось одно и то же.

Именем Его, словом Его, волей Его

Закрываю тебя навеки или до срока

Ради блага живущих и во их спасение

Уве медленно расстегнул ремешок на запястье, стянул перчатку. Холодный воздух куснул пальцы множеством коротких острых иголок, выстудил кровь и скользнул выше, почти к самому локтю. Холанн коснулся печати, провел по ней ладонью.

Комендант ждал чего‑то невероятного, необычного. Ждал, несмотря на то, что Тамас уже показал пример без всяких видимых последствий. Но сначала не было ничего, серебро оказалось холодным, впрочем, никак не холоднее всего остального. Обычный металл, гладкий, с четкими твердыми краями там, где впечатались символы и буквы.

А затем он почувствовал…

Это было похоже на шепот. Очень далекий, очень тихий шепот, неслышимый, но в то же время отчетливый. Прерывистый и отчаянный, но одновременно монотонный, словно зов автоматического маяка на космическом скитальце, потерпевшем бедствие тысячелетия назад.

Не трогай его…

Не смотри на него…

Не думай о нем….

— Думаю, здесь все в порядке… — тяжело дыша сказал Холанн, отступая на шаг, затем еще на один. И еще. Рука онемела. Уве торопливо взялся натягивать перчатку, но скользкая ткань не слушалась. Механик с высоким мальчишеским голосом и длинными светлыми волосами молча помог. Увидев ее совсем близко Холанн понял, что это не юноша, а молодая женщина, почти девочка. Поверх дыхательной маски без защитных очков на коменданта взглянули яркие зелено — голубые глаза. Когда она повернула голову, капюшон чуть сдвинулся и стало заметно, что помимо соломенных волос у девушки большие оттопыренные уши. Впрочем, это ее совершенно не портило.

— Будете проверять целостность всех печатей? — отрывисто спросил Тамас. — У Туэрки с собой необходимые инструменты.

— Н — не стоит, — хрипло сказал Холанн. И уже более твердо взяв себя в руки выговорил. — Да, я думаю, все в порядке. Необходимые бумаги оформим позже. Здесь… неудобно.

— Да, склонен согласиться, здесь холодно и вообще… — отозвался Хаукон Тамас, в его голосе не было ни капли сарказма. Комиссар снова внимательно взглянул на молчаливого и неподвижного сервитора — носильщика, замершего памятником самому себе.

— Спасибо, — тихо сказал Уве девушке с большими глазами и ушами. Она кивнула и закинула за плечи рюкзак. Холанн ощутил странный укол в сердце, непонятное чувство, которого ему еще никогда не приходилось испытывать. Вдруг ему стало очевидно, что ей совершенно не следует таскать такую тяжелую ношу… Но сказать Уве ничего не успел, его опередил комиссар.

— Давайте возвращаться, — подытожил Тамас. — Глянем на лазарет и пойдем дальше по вашему списку.

Боргар был очень молодым Арбитром, молодым относительно среднего возраста, конечно. Но много повидал и думал, что уже ничто не сможет его удивить, а тем более устрашить. Весь страх и ужас, что были отпущены ему, Владимир отбоялся в детстве, побывав в руках культистов. Он ожидал всего, от пустого зала до подпольной лаборатории или запретного алтаря с человеческими жертвами.

И все же, всматриваясь в передаваемое черепом изображение, делая пикт за пиктом, Владимир закусил губу, радуясь, что в каре он один. За исключением сервитора связи, который все равно никогда и никому не расскажет, как болезненно исказилось лицо командира при виде логова культистов. Исказилось от секундного приступа неконтролируемого, инстинктивного страха.

Было отчего ужаснуться.

Роте А наконец‑то повезло, культистов удалось застать врасплох. То ли враги рода человеческого настолько освоились здесь, что чувствовали себя в полной безопасности, то ли по какой‑то иной причине, но основная боевая сила противника оказалась в ином месте. Еще сыграло свою роль то, что энфорсеры появились в дальней части склада, которая очевидно не использовалась и даже не была освещена. Рота продвинулась тихо и незаметно, скрываясь в тенях, за опорными колоннами и частично демонтированными подъемниками.

То, что она увидела, на несколько секунд парализовало волю Дживс.

В свое время это действительно был склад, причем большой — ниши для каров — тяжеловозов, направляющие стойки для подъемных платформ с особо массивными грузами. Прямоугольные, ныне намертво заваренные люки в высоком — метров под двадцать — потолке. Здесь даже было настоящее электрическое освещение (впрочем, на три четверти вырубленное), а не колбы со светящимся газом. По углам еще лежали небрежно сметенные куски пластмассовых коробок и крепежной ленты.

Сейчас склад был превращен в нечто среднее между полевым госпиталем, хранилищем протеиновых полуфабрикатов "третьей перегонки", камерой показательных казней и медицинской лабораторией. У дальней стены, противоположной той, откуда появились энфорсеры, возвышалось нечто вроде алтаря с большими электрическими разъемами и непонятными деталями. Алтарь курился едва заметным дымком, ударившим в одорореспиратор Дживс тяжелым запахом сожженной органики. Рядом с сооружением стояло две самых обычных тачки с лопатами и большой металлический короб на колесиках. Одна из сторон была откинута на петлях, открывая большую кучу даже на вид рыхлого и жирного пепла. Из серых хлопьев торчали черные, обугленные обломки костей.