Воды больше нет. В общем не очень страшно — запас у меня есть. Но канализация тоже не работает, а вот это очень плохо… Живу как сквиг в стойле, я видел таких у чернорабочих на нижнем ярусе фабрики. Хорошо, что жара спадает потихоньку. И пепла почти нет. Но эта гадость все равно уже повсюду. Я стал много кашлять, это, наверное, вредно. А главное — опасно, меня могут услышать. Не хочу, чтобы кто‑то меня услышал. Лучше подожду полиции.

Где же полиция? Где пожарные? Где хоть кто‑нибудь?

Перестрелка уровнем выше. Крики, шум. Страшно. Потом кто‑то ходил по соседнему блоку и кого‑то звал.

Освещение совсем никудышное. И становится холоднее…

Холодно. Похоже отопление совсем не работает. С одной стороны, это хорошо — расходуется меньше воды. С другой — у меня совсем нет теплых вещей. Использовал все, что есть дома, даже занавеску с алтаря Бога — Императора. Думаю, он не обидится.

Может быть все‑таки выйти потихоньку? Поискать воды, и что‑нибудь теплое?

Ну, когда же нас спасут?!

Сегодня по блоку ходила женщина и стучалась во все двери. Просила помочь найти ее сына. Я не открыл, хотя показалось, что у моей двери она стояла особенно долго. Оказывается, все это время сосед справа тоже скрывался, как и я. Он открыл.

Я умный. А он — нет.

Но не понимаю, зачем звать и просить открыть, если можно просто вломиться? Кажется, я уже писал про хлипкие двери…

Холодно, хочется есть. Я начинаю глупеть… мысли вялые, даже такие ужасные вещи, как происшествие с соседом, уже не вызывают почти ничего.

По — моему, они его едят…

Молюсь. Тихо, почти про себя. Боюсь, что кто‑то меня услышит. Они совсем рядом.

Никогда не верил в Бога — Императора. Никогда не видел, чтобы вера в него и молитва кому‑то хоть в чем‑то помогли. Но может быть они просто плохо молились? Я молюсь хорошо, вспоминаю все литании и нужные слова.

Даруй мне неподвижность и спокойствие, пока враги мои воют и алчут поблизости.

Ушли. Кажется.

Или нет?..

Точно ушли. Бог — Император помогает! Но стало совсем холодно, из еды только две банки осталось.

Вдруг включилась сеть оповещения дистрикта. Сначала я решил, что сам Бог — Император снизошел, чтобы спасти нас.

А потом нет. Похоже, это просто какая‑то неполадка. Сервитор или автомат крутят одну и ту же запись, точнее обрывок. Вот она:

" — Сорок восьмой, сорок восьмой, ответьте первому. Что у вас там творится?

— Первый, первый, нужно подкрепление. Толпа прет по проспекту. Держим перекресток, баррикада готова. Без открытия огня не удержим.

— Сорок восьмой, с пятидесяти метров предупредительный и если немедленно не отступят, сразу на поражение.

— Первый, вас понял, с двухсот метров предупредительный, со ста на поражение.

— Сорок восьмой, доложите обстановку. Сорок восьмой, доложите обстановку!

— Первый… (неразборчиво)… прут напролом (неразборчиво)… снесли (неразборчиво) раненых (неразборчиво) помогите (неразборчиво)

— Сорок восьмой, повторите.

— Сорок восьмой, повторите.

— Сорок восьмой ответьте первому."

Вот и все.

Передача оборвалась. Без нее оказалось еще хуже, чем с ней. Так была хоть какая‑то иллюзия человеческого присутствия.

Наверное, богимператор смеется надо мной.

Совсем потерял чувство времени. Свет стал регулярно гаснуть. Вентиляция больше не продувается. Появился какой‑то гнилостный запах. Как будто плесень завелась… Если бы у меня был хотя бы самый маленький вокс… Их запрещено иметь, но все равно было легко купить. Сейчас я мог бы попробовать поймать передачу. Чью‑то. Не может же быть так, что я единственный, кто остался во всем районе?..

Нет, я не один. Но лучше бы был один. Не знаю, что может издавать такие звуки… Кажется, это двумя или тремя квартирами правее.

Холодно. Еда закончилась. Импи ненавидит меня. В таком вот порядке.

Я богохульствую, проклинаю труп на золоченом троне. Пусть хоть как‑то откликнется, хоть что‑то сделает!

Ничего…

Кашель усиливается. Мне плохо. Наверное, все‑таки простудился. Надо выйти, найти одежду, еду и хоть какие‑то лекарства.

Боюсь.

Попробовал открыть дверь, но страшно. Почти повернул ручку, чтобы отпереть замок, но не смог. Наверное, надо начинать с малого…

Отмерил метр до двери. Положил по пуговице через каждые десять сантиметров. Если каждый час приближаться по одной пуговице с твердым намерением открыть замок, то, наверное, я смогу привыкнуть к этой мысли.

Две пуговицы прошел.

Но у меня же нет часов…

Головная боль, кашель все сильнее, грудь горит огнем. На тряпке, в которую кашляю, розовые пятна. Меня бросает то в холод, то в жар. Что делать?

Запах плесени все сильнее. А мне все хуже. Кажется, я уже не смогу открыть дверь, даже если бы и решился.

Буду ждать. Кто‑то обязательно должен прийти и спасти меня.

Облегчение… Странное, какое‑то внезапное облегчение. Я определенно тяжело болен, слабость просто ужасная, но при этом просветление в голове и легкость во всем теле.

Завтра попробую выйти. Надо только понять, когда это завтра наступит. Подожду, в общем.

Кажется, температура у меня еще больше повысилась, но я по — прежнему чувствую себя достаточно неплохо. Тянет в сон, но заснуть по — настоящему не получается.

Открою дверь, выгляну чуть — чуть.

Ведь мне уже почти совсем не страшно.

Не страшно. Не страшно. Не страшно. Не страшно. Не страшно. Не страшно. Совсем не страшно!

Открыл.

Я бы помолился, чтобы никогда этого не видеть, но молиться некому. Богимператор не помогает. Помню, говаривали про каких‑то подвальников, служителей запрещенного культа. Они там поклонялись кресту и еще чему‑то… Но я не знаю, что и как там делается.

Пальцы не слушаются… Грифель рвет бумагу и ломается. Что‑то с пальцами. И я будто раздвоился. Одна часть рвется наружу, а другая хочет остаться здесь. Хоть в какой‑то безопасности.

Кто‑то ходит снаружи. Тяжело ходит. Топает.

Бурчит. Непонятно бурчит.

Пришел в себя и увидел, что исписал десятка полтора листов непонятными значками. Они что‑то значат, но у меня будто какая‑то преграда в голове. Иногда я почти понимаю, что они значат… Изорвал те записи на самые мелкие клочки, эти листки пугают меня больше всего, даже больше того, кто бродит по блоку. Не хочу знать, что они значат.

Кажется, я вижу в темноте. Нет, не совсем в темноте… просто все как будто в оранжевом пульсирующем цвете. Предметы то очень яркие, контрастные, то расплываются и совсем плохо видны. И голос что‑то нашептывает на ухо.

Ясность… Вот, что страшнее всего. Нет, странее. Страшнее страннее страшнереаннее…

Я почти не могу ходить, ослаб от голода. Я мерзну. Пальцы едва шевелятся. Но в голове все спокойно и отчетливо. Я будто смотрю со стороны на самого себя. И сам себе подсказываю, что нужно делать. Перечитал свой с позволения сказать, "дневник", в нем почти нет ошибок…

Что со мной? Бред? Так не бывает, не может быть.

Никто не спасет, не поможет. Будьте прокляты проклинаю всех проклинаюпроклинаюпроклинаюбудьтепрокляты смерть вамвсем смертьсмерть какмнеплохоголова моя голова все оранжевоеи красное

Шуршит. И стонет. Наверное, хочет войти. Просит? Не открою.

Все красное. И очень отчетливое. Пятна на руках. С каждым приступом кашля кровавые брызги.

Конец. Наверное, конец.

Кажется, начинаю понимать. Я будто вижу весь Танбранд, как скелет в ретгеновском излучении. И становится смешно… Я так ждал помощи… И так заблуждался. Никто не поможет. Кто ты, кто показывает мне все это?

Ты друг?

Да, да… единственный друг. Говори же!

Мы общаемся! Наконец‑то хоть кто‑то пришел ко мне! Я не понимаю слов, да и слов то нет. Скорее знание, оно приходит откуда‑то извне, но в то же время возникает внутри меня. Пронизывает само естество. Он тоже не слышит меня, но когда я пишу, то вынужденно обдумываю каждую букву, и Он тоже видит ее вместе со мной. Моими глазами. Моим новым чудесным зрением.