— Похоже, у меня появился ученик и последователь… — протянул Тамас. — Не многовато ли еретиков для одного Волта?

Холанн ничего не ответил. Он просто пошел прочь, не оглядываясь, не говоря ни слова. Наслаждаясь чувством ясности и полной отрешенности от любых сомнений и комплексов. А комиссар неожиданно усмехнулся, глядя ему в спину. Ливрейный слуга очень быстро переводил взгляд с Уве на своего хозяина, затем на комиссара и обратно. Руку он держал у набедренной кобуры с небольшим лазпистолетом, но не касаясь оружия.

— Я дам тебе выбор, — сказал Тамас телохранителю, с кривой усмешкой на губах. — Ты можешь остаться с ними… Или с нами.

Зеленый помотал головой, словно стряхивал воду с мокрых волос. Щеки и нос у него побелели от холода — разговор затянулся, а телохранитель был одет куда легче своих хозяев. Затем ливрейный молча шагнул в сторону от жирдяев. И снова. И снова. При этом он исподлобья глядел на администраторшу — именно на нее, а не на супруга — и в глазах слуги полыхнула застарелая, наконец‑то прорвавшаяся ненависть.

Холанн шел неспешно, размеренно, глубоко и ровно дыша. Позади Хаукон громко и четко скомандовал:

— Отделение, оружие к бою!

Почему‑то молчали беженцы из Адальнорда. То ли страх замкнул им рты, то ли они до сих пор не могли поверить, что вот так — просто и буднично — заканчивается их жизнь.

— Огонь.

Сам по себе выстрел из лучевого оружия бесшумен, только тихо жужжит система охлаждения. Восемь стволов гудели, как маленькая трансформаторная будка. И оглушительно шипела, стреляя облачками перегретого пара, влага, которую испаряли лазерные лучи.

— Прекратить огонь, — скомандовал комиссар. — Трупы сжечь. Оставшегося — в карантин. Сержант — по завершении работ доложить мне по воксу, далее вам надлежит отбыть трое суток на гаупвахте, за проволочку в исполнении приказа коменданта Холанна. Но я заменяю ваше наказание шестью часами работ над Химерами. Исполнять.

Холанн уходил все дальше. Он прошел недалеко от Гайки, которая дернулась было вперед, будто хотела подойти к коменданту. Но остановилась на полушаге. Уве посмотрел прямо в ее глаза, большие, разноцветные глаза, полные… ужаса. Не того страха, что заполнил зрачки администратора Адальнорда, но скорее отвращения. Туэрка смотрела на коменданта так, как если бы Холанн внезапно бросился к трупам и стал пожирать человеческую плоть.

Уве вспомнил свои чувства, что испытывал к механессе. Вспомнил надежды, робкие и тайные — о том, что может быть, со временем она ответит ему хотя бы тенью взаимности. И с отчетливой ясностью понял — сегодня он безвозвратно потерял то, что мог лишь надеяться обрести.

— Странный он… и страшный.

— Кто?

— Да комендант наш.

— Эт точно…

— Слышь… а чего его теперь Поджигателем кличут? А иногда — Горелым.

— Да тут история была… в общем прилетел к нам какой‑то хрен с бугра, из самого белогорода. Все как положено, семья, охрана, золото там и прочее. Да как начнет фанфарить! Даешь ему дорогу и транспорт чуть ли не до самой Терры!

— О как! И чего дальше? Комендант то чего сделал?

— А Поджи… ну то есть господин Холанн глянул на него, пристально так… И взгляд страшный, меня аж в холод кинуло. Глазищи жуткие, волос седой. Прямо не человек, а Инквизитор какой!

— А дальше?!

— Дальше… Щелкнул так пальцами и тихо — тихо говорит — "позвать сюда комиссара". И голос — прямо шипение, а не голос.

— Позвали?

— Конечно! Как тут не позвать. Сам комендант зовет, тот, кто священнику приказал танки очистить…

— А хрен белый то, что делал все это время?

— Хрен… бушевал, что ему еще оставалось. Да только на стволы то не попрешь. Ну вот, приходит комиссар, а Холанн ему и говорит — сожгите, говорит, этих изменников и трусов!

— Так прямо и приказал?!

— Так и сказал, я собственными ушами слышал.

— Чудеса какие… а я вот на вышке сидел, что к востоку. Мы ничего и не знали.

— Ну теперь вот знаешь. Так, о чем я… а, вот. Так прямо и приказал — сжечь всех, как предателей. Тамас насилу уговорил просто расстрелять. А потом уже сжечь тела.

— Суровый…

— Да, такой вот он. Холанн Поджигатель.

День пятьдесят второй

— Итак, они будут прорываться… — сказал Александров.

За круглым столом под иллюминатором радиорубки собралось лишь четверо. Комиссар, комендант, медик и танкист — механикус. Священник уже покинул мир живых и оставалось надеяться, что его посмертное бытие окажется не столь ужасным, как агония. А Туэрка сказалась больной и устранилась от решения любых вопросов, выходящих за рамки решения сугубо технических проблем.

— Они будут прорываться, — повторил вслед за медиком Иркумов, постукивая костяшками крепких пальцев по столу. И уточнил. — Это точно… они?

— Да, — отозвался Александров. — Сообщение составлял городской мортус, он использовал кое — какие обороты, которыми мы обменялись в рабочей переписке еще… до начала всего этого. Сообщение не поддельное.

— Ясно, — качнул головой танкист.

— Мы ответим? — спросил Александров, ни к кому конкретно не обращаясь. Собственно, его слова даже вопросом назвать можно было с большой натяжкой. То ли предположение, то ли мысль, высказанная вслух пустой стене.

— Нет, — коротко сказал комиссар Тамас, сжимая ладони в кулаки. Он сидел, выпрямившись, положив руки перед собой, будто готовясь вступить в драку с любым, кто осмелился бы оспорить его решение.

— Почему? — спросил блеклым, невыразительным голосом Холанн.

Медик почесал густую бороду, свалявшуюся в подобие войлока от постоянного ношения защитной медицинской маски. Танкист отвел глаза и вздохнул. Но первым ответил все‑таки именно Иркумов.

— Уве, они не дойдут.

— Почему? — повторил комендант.

Щеки Холанна, и ранее не пышущие упитанным румянцем, посерели и обтянули челюсти так, что казалось — еще немного и проступят зубы. Скулы заострились, глаза ввалились в темные провалы глазниц. Комендант очень коротко постригся, безжалостно избавившись от тщательно лелеемой челки, почти что побрил голову на военный манер. Теперь казалось, что седая щетина присыпала голову, словно невесомый пепел.

— Несколько тысяч человек, к тому же разделенных на две группы, с транспортом, собранным с миру по нитке, — начал терпеливое разъяснение танкист. — Сначала им надо обойти по какой‑либо из концентрических трасс вдоль границы застроек и объединиться, потеряв время. Или не объединяться, но тогда арбитр и губернатор пойдут поодиночке, это еще хуже. Скорость движения конвоев будет определяться самыми медленными машинами, то есть карьерными самосвалами. Плюс заснеженные дороги, которые уже два месяца никто не чистит. Даже если у них найдутся тяжелые бульдозеры, общая скорость продвижения составит от силы километров пятнадцать, скорее всего еще меньше. По пути их будут непрерывно атаковать поднявш…

Танкист снова вздохнул, будто устыдившись оговорки и сказал прямо:

— Мертвецы их будут атаковать. Скорость еще больше упадет, а тем временем подтянутся орки. Большой гражданский конвой на открытой местности, растянутый и медленный — самая лакомая цель. Рано или поздно зеленые подобьют и остановят головные машины, а остальные не смогут сойти с трассы. И все… Мы не сможем им помочь. Но сложим головы сами.

— Не сможем… — эхом повторил медик, а комиссар снова промолчал, не меняя ни позы, ни бесстрастного выражения лица.

— Мы не ответим… и не пойдем им навстречу? — уточнил Холанн. Ответа он не дождался. Молчание повисло в рубке, тяжелое и черное, как смог над Танбрандом до бедствия. В нем уже угадывалось решение, продиктованное страхом и неуверенностью. Решение жалкое и недостойное… но обещавшее жизнь и безопасность.

Уве закрыл глаза и глубоко вдохнул. Представил путь беженцев, которые скоро покинут Танбранд, в отчаянной попытке спастись. Перед его внутренним взором прошла череда картин, нарисованных щедрым воображением. Разбитые машины, сброшенные с дороги, расстрелянные орочьими шутами. Обгорелые остовы грузовиков, куски обшивки, сорванные измененными руками нежити. И люди… те, кто до последнего верил в спасение. Простирающие в немом проклятии темному небу замерзшие, обледеневшие руки из наметенных сугробов.