– Вы рассказывали… – подбодрил Дин.

– Правда? – миссис Кин выглядела озадаченной и чуть встревоженной, будто проснулась в незнакомой постели.

В конце концов она села.

– Вы рассказывали, – напомнил Сэм, – что вам кажется, будто в последний раз вы видели своего мужа пятнадцать лет назад.

– Точно, – припомнила она. – На следующий день после Дня рождения Ритчи, – она заглотила остатки бурбона. – Той ночью Дэвис пошел на работу, как обычно, но вернулся совершенно другим человеком. Замкнулся. Он больше ни разу ко мне не притронулся.

Она потрясла головой, перекладывая пустой стакан из одной руки в другую. Дину стало ее очень жалко: совершенно одна в идеально чистом доме, таком же пустом, как ее стакан.

– Я знаю, что-то случилось той ночью, – продолжала она. – Но он никогда не говорил об этом. На следующий день он заставил нас всех покреститься. Я не возражала, потому что так легче, чем пытаться отговаривать его, хотя я никогда не была верующей. С его похорон я не была в церкви. Гроб, разумеется, был закрытый, потому что голову так и не нашли, – она внезапно взорвалась горечью и злостью: – В смысле, для чего? Чтобы послушать горстку самодовольных лицемеров, которые скажут, что на то была воля божья? – она издала задушенный жесткий звук, который, вероятно, задумывался смешком. – Божья воля? Я не хочу иметь ничего общего с богом, позволяющим подобному случаться с его последователями.

«Леди, – подумал Дин. – Вы и половины не знаете».

? Кастом – транспортное средство, изготовленное в единственном или крайне малом количестве экземпляров.

? Джеймс Крокетт и Рикардо Таббс – детективы, герои сериала «Полиция Майами: Отдел нравов».ГЛАВА 5

Пограничник Мануэль Леон не знал, как относиться к новому напарнику. Чарли Химес был порядочным парнем, но чересчур сдержанным: не шутил попусту, не говорил ни слова, если дело не касалось работы или ответа на прямой вопрос. Он был единственным черным в команде Рио-Тихуаны, да к тому же старше всех на добрый десяток лет. А Леон оказался самым младшим. Они были, словно Матт и Джефф[1]: Химес высокий и тощий, а Леон низенький и плотный. Командир прозвал их Рокки и Буллвинклем[2]. Но, несмотря на непохожесть, они неплохо работали вместе вот уже четыре дня. Химес ввел его в курс дела, и хотя Леон предпочел бы напарника, с которым можно иногда подурачиться, Химес был метким стрелком, завоевал черный пояс по бразильскому джиуджитсу и провел больше всех арестов в подразделении. Он был в лучшей форме, чем половина мужиков вдвое его младше. Леону могло повезти меньше.

Их участок Тихуаны и рекой-то выглядел только с натяжкой – скорее грязный ручеек химических отходов и неочищенных сточных вод, бегущий по широкому бетонному каналу, испещренному дохлыми псинами, палеными шинами и использованными шприцами. Вонь была кошмарная, но это никогда не мешало попыткам пробраться сквозь грязь на американскую сторону. Химес утверждал, что постепенно к запаху привыкаешь, хотя Леону верилось с трудом. Никаких душей в мире не хватало, чтобы вымыть память об этом благоухании из его головы.

Вскоре после полуночи они заметили троицу торчков, сбившихся в кучку на американском берегу реки. Мужчина в футболке с нечитаемым логотипом дэт-метала[3] и грязных джинсах, с длинными спутанными волосами и многочисленными ярко-красными пятнами саркомы Капоши[4] на лице и руках. Две женщины. Одна чересчур полная и до боли молоденькая – ребяческая черно-розовая футболка с паршивым рисунком «Хелло, Китти»; сильно раздутый живот, выпирающий между краем футболки и обвисшим поясом рваных розовых леггинсов; блеклые розовые волосы, на добрый десяток сантиметров черные от корней; мертвые, полные безнадежности глаза. Лет шестнадцать максимум. Если она пользуется одним шприцом и черт знает чем еще с приятелем, то, скорее всего, уже ВИЧ-положительна. Леон понадеялся, что она просто толстая, а не беременная. Вторая женщина была в толстовке с поднятым капюшоном (черные вьющиеся волосы выбивались по краям), джинсах и пыльных туристических ботинках. Видимые участки кожи казались мертвенно бледными на резком натриевом свету. Первые двое полностью увлеклись чем-то, наверное, готовили героин, но женщина сидела неподвижно, словно изваяние, и, казалось, наблюдала за пограничниками.

– Отвлекающий маневр, – сказал Химес, когда они направили внедорожники вверх, на край канала.

– Отвлекающий?

– Нелегалы платят наркоманам, чтобы те ширялись у реки, – объяснил Химес. – Так они отвлекают наше внимание от переправы.

Он поднял щиток шлема и поднес к глазам компактный бинокль, чтобы лучше рассмотреть происходящее. С минуту он молча вглядывался, потом передал бинокль Леону. Тот навел фокус и сконцентрировался на руках мужчины. Как и следовало ожидать, тот высыпал что-то из крохотного пластикового конверта в металлическую пробку. Толстушка, прижавшись к нему, держала одноразовую зажигалку и шприц. На обкусанных ногтях поблескивал лак с искорками, а палец украшало дешевое колечко в форме звезды.

– Будем брать? – спросил Леон.

– Можно попробовать, – отозвался Химес. – Но они, наверное, сбегут на мексиканскую сторону.

– И что? Будем просто смотреть?

Леон так усиленно приглядывался, что когда что-то внезапно изменилось, выглядело это, как быстрая перетасовка и смазанное движение. Он опустил бинокль и прищурился на троицу торчков. Нет, их уже осталось двое – и оба лежали лицом вниз в маслянистой воде, а вокруг лениво растекались алые струйки. Толстушка, кажется, оказалась без головы.

– Какого…

Он развернулся к Химесу и увидел, что вторая женщина стоит прямо за ними, между двумя автомобилями. Она была почему-то голая. Необъяснимо, конечно, но не более удивительно, чем то, как она взлетела на вершину пологого бетонного берега за те полсекунды, которые понадобились, чтобы опустить бинокль. Ее подбородок и грудь были влажные от крови. Ее глаза не отражали свет, только поглощали его, не отдавая взамен ничего. Она что-то держала – сбитый с толку мозг поначалу принял это за грязную красную швабру. Но когда Леон разглядел на швабре мазки розового, то понял, на что смотрит на самом деле. На человеческий позвоночник, к которому все еще крепилась голова, и свалявшиеся розовые волосы задевали босые ступни женщины.

Леон посмотрел на напарника. На всезнающего крутягу Химеса, на счету которого было больше всего арестов в подразделении. Тот не вытащил оружия. И вообще ничего не сделал. Просто смотрел на женщину с каким-то заторможенным ужасом, как самоубийца смотрит вниз с крыши. Как будто знал, что сейчас случится. Как будто заслужил это.

Когда женщина уронила позвоночник и прыгнула на Химеса, словно дикое животное, Леон отшатнулся от своей машины: от увиденного в мыслях словно короткое замыкание случилось. Умнее было бы ударить по газам и уехать, но Леон не думал. Не мог думать. Всё, что он мог, это пятиться, подняв руки и мотая головой в бесконечном безмолвном отрицании. Потому что женщина менялась: ее форма и весь облик мерцали, как пламя, расплываясь в воздухе в то время, как она мощнейшими челюстями вгрызалась в Химеса, а на бесчисленных треугольных зубах блестел, как у гремучки, яд.

Леон споткнулся и шлепнулся на задницу, а то, что было женщиной, отшвырнуло в сторону то, что было головой, и завопило. Этот звук, этот мучительный яростный вопль был самым кошмарным из всего, что когда-либо слышал Леон. А потом случилось кое-что настолько странное, даже более странное, чем предыдущие невообразимые моменты, что Леон почувствовал, будто его разум с хлопком трескается, как сломанная кость. В своем роде это было почти облегчением: не надо пытаться искать в чем-то смысл. Потому что в том, что происходило перед ним, не было никакого смысла.