— Я могу уйти, — резко сказал Роберт.

— Ни в коем случае, ни в коем случае, — потребовал отец, — мы же всегда находили общий язык.

— Как хочешь, — холодно сказал сын. Он упрямо, как мальчишка, смотрел в потолок.

Обращаясь к Анне, чей взгляд блуждал между отцом и сыном, советник юстиции сказал, что уже не раз намеревался объясниться со своим сыном. Ведь и для него существует такое понятие, как честь семьи. И потому именно, что его сын здесь совсем недавно, мысли его еще витают вокруг семьи и детей. Тем более необходимо оставить чистым фамильный герб. Процесс есть борьба, не иск. Вот что хотел он сказать.

Анна и Роберт переглянулись. Старик как будто произносил речь перед трибуналом мирового суда. Тайное согласие всех любящих придавало им силы.

Впутывать же своего сына, уверял советник, повысив голос, в это дело, которое он как адвокат охотно — впрочем, какое там охотно, — ведение которого он продолжает и сейчас расценивать как свое, — впутывать сюда своего сына означает не что иное, как закладывать мину против себя самого.

— И мой сын этого не сделает, — говорил старик чуть не плача. — Я оспариваю ваши утверждения, мои господа. Это заговор противной стороны, которая хочет принудить меня сложить с себя полномочия ввиду заинтересованности. Они желают отделаться от меня, поставить меня в положение ненужного здесь человека.

Он сжал правую ладонь в кулак, неплотно сомкнув пальцы, и поднес, как бокал, к губам.

— Тут нет больше заинтересованности, — заявил он с воодушевлением, — здесь предмет обретает наконец свой окончательный вид.

Он, держа ладонь сложенной в кулак, отхлебнул из воображаемого бокала.

— Мама идет! — крикнул Роберт насмешливо.

Отец испуганно стал потирать ладони, как будто желая замять дело.

Анна засмеялась, но тут же прикрыла рот рукой. Роберт сидел в выжидающей позе.

— Как известно, — заговорил отец после короткого молчания, снова войдя в роль адвоката, — после шести лет брака, даже бездетного, чтобы предъявить иск о разводе, когда жизнь так коротка, требуется объяснение, основание для моего документа перед местной инстанцией.

Анна обратила внимание, что на лбу старого советника, когда он хотел придать какому-то пункту своей речи особый смысл, неизменно образовывалось множество мелких морщин в виде маленьких полукружий, которые точно копировали дуги приподнятых бровей.

— Возможно, — сказала Анна, — что с момента моего замужества прошло так много лет, как вы утверждаете. Я, во всяком случае, знаю только, что спустя четыре года — это был день на исходе сентября, краски деревьев сияли ярче обычного, когда посмотришь в сад, и синева неба казалась почти такой же металлической, какой она всегда бывает здесь, бурые каменные плиты так резко контрастировали с волнистой зеленью травы, и георгины пылали, они даже в сумерки еще пылали, я как сейчас это вижу…

В то время как Роберт восторженно смотрел на Анну, лицо которой озарилось светом, отец напомнил ей, что она, кажется, намеревалась сообщить что-то конкретное, мол, она начала с того, что по прошествии четырех лет замужества…

— Да, — сказала Анна, — тогда в первый раз ко мне снова пришел тот, другой мужчина, и с его приходом рубец моей души перестал болеть.

— Но-но, — живо предупредил советник юстиции.

— Я воспользовалась случаем, — запинаясь, продолжала Анна, — чтобы пригласить его. Написала ему письмо по поводу его новой книги, исследования, которое меня и раньше интересовало. Хассо всегда говорил только о своей врачебной практике.

— Конечно, — раздраженно поддакнул адвокат. — Но если бы даже при возобновлении этих отношений дело дошло до таких фактов, которые бы противная сторона могла использовать в качестве аргументов, это уже устарело, потому что…

— "При этих отношениях", — перебила его Анна, — вообще ни один "такой факт" не имел места.

— Ну тогда, — досадливо возразил советник юстиции, — это никуда не ведет.

— Это ведет нас как раз сюда, — сказала Анна, чувствуя, с каким напряженным вниманием следует Роберт за ее словами. Старая игра в треугольнике бильярдных шаров продолжалась. — Ведь тот, другой, — продолжала она, — в течение последних двух испепеляющих лет завладел мной, и я недооценила, какие права я предоставила ему тем, что и я владела им.

— И все-таки, — возразил советник юстиции Линдхоф, глядя немигающим взглядом, — все оставалось, как вы уже признались, в допустимых границах.

— Внешне и с бытовой точки зрения, пожалуй, что так, — сказал она, — но в моем воображении все происходило, как если бы оно было на самом деле, и — кто знает?

Роберт, который тщетно старался уловить отрешенность во взгляде Анны, вынужден был сдерживать себя, чтобы не выдать чувств, поднявшихся в душе.

— Сударыня, — наставительно произнес советник, — мечтания с юридической точки зрения не имеют ровным счетом никакого значения, не говоря уже о том, чтобы быть аргументом.

— Однако я очень страдала от внутреннего чувства вины, — сказала Анна, медленно проводя рукой по волосам.

— Ну, — ободрил адвокат, — это все личные, человеческие соображения совести, может быть заслуживающие внимания с точки зрения нравственности, но едва ли пригодные для использования их в качестве доводов противной стороной.

— Но Хассо, — упорствовала Анна так, как будто вела разговор сама с собой, — это, кажется, чувствовал.

— Разве вы с того момента отказывали своему супругу? — возразил адвокат.

Она подалась вперед в своем кресле и резко кивнула головой. Роберт, которому был хорошо знаком этот короткий и властный кивок головой, один из ее характерных жестов, замеченный им и в то памятное утро на площади с фонтаном, невольно присвистнул.

Советник юстиции повернул голову.

— В доме мыши? — осведомился он.

— Нет, — сказал Роберт, — только чувства.

— Ведь я не могла того, другого, — продолжала Анна глядя в пустоту, — с тех пор как ему снова принадлежала, пусть даже только в мыслях, я не могла его обманывать с Хассо. Есть только одна верность. И она сильнее смерти.

Роберт перевел дыхание. Анна сидела неподвижно, точно окаменевшая.

— С юридической точки зрения, — сказал советник юстиции, — это действительно глупая вещь, из которой суд по возможности заключил бы, что существовало нечто большее, чем душевная связь с другим мужчиной. На него в таком случае легло бы бремя доказательства обратного, что представляло бы особенную трудность, ибо неизвестно, когда дружеский партнер прибудет сюда, чтобы представить свои показания. А не было ли у вас, — продолжал адвокат, — я имею в виду перед вашим последним путешествием, возобновления отношений с вашим мужем — я полагаю, здесь нет ничего необычного.

Она молчала.

— Я имею в виду, — внушал старый советник юстиции, — может быть, это у вас из памяти только вылетело, бывает, что в силу особых условий здесь многое начинает представляться несущественным и лишним, не так ли?

Анна скользнула взглядом по напряженно-неподвижному лицу Роберта и пожала плечами.

— Во всяком случае, — сказал адвокат, — вы сначала помышляли соединиться с этим другим мужчиной после расторжения брака?

— Естественно, я часто думала об этом, — отвечала Анна несколько утомленным голосом. — Но чем ближе придвигался срок решения о разводе, тем сильнее я страшилась действительности, ведь она предварена была в моих мечтах.

— Понятно. Но, — сказал советник юстиции, роясь в своих записях, — вы ведь сами, кажется, говорили, что тот, другой, тоже был женат?

— Для нас не имели значения официальные формальности. Я любила его жену. Он, независимо от моего и нашего положения, хотел разводиться с ней, в чем я, правда, сомневалась — но, как теперь вижу, напрасно.

— После того как состоялась наша последняя с вами беседа перед решением суда, — заметил адвокат, — вы уехали в горы, никто ничего не знал о вас, о вашем местопребывании.

— Никто не мог знать, где я была, — подтвердила она. — Мне хотелось побыть одной, чтобы испытать свой будущий путь. Наконец, главным для меня было не столько оправдательный приговор в бракоразводном процессе, сколько оправдание себя самой.