Когда он улыбается мне, я замечаю впервые, что ему была проведена декоративная стоматологическая работа: на его верхней челюсти установлены позолоченные грилли [20] , которые повторяют надпись слова: Arrepiente.

Покаяние.

Двадцать штук в черном пластиковом пакете. Двадцать штук ударяются о мою бедренную кость, когда я иду по Бруклинскому мосту. Высокие опоры, которые поддерживают провода, тянутся вверх, словно длинные, худые пальцы, которые простираются к самому небу. Солнце зашло за горизонт уже на протяжении некоторого времени, и плотный слой облаков, который до этого затягивал небо, внезапно разрезает крошечный словно головка булавки свет незнакомой звезды. На улице так холодно, что когда я втягиваю воздух в легкие, он буквально обжигает их. Я думаю о многих вещах, когда иду по мосту.

Я начинаю думать о том, что собираюсь делать с деньгами, которые буквально жгут мне руку, когда иду по направлению к дому. Было бы просто словить такси и заплатить, чтобы меня подвезли к самому порогу дома, но я знаю, что я так не сделаю. Холод успокаивает мое сердце, и прогулка всегда помогала мне собраться с мыслями.

Джейк. Я могу дать деньги ему. Он в долгах, как в шелках по студенческому кредиту, как впрочем, и все остальные, а так же старается из-за всех сил выбиться в музыканты в Нью-Йорке, а это почти так же сложно, как и стать актером в Лос-Анжелесе. В девяти случаях из десяти этому просто не суждено случиться. Если я отдам деньги Джейку, он захочет узнать, откуда я их достал. Он очень любопытный. Его никогда бы не удовлетворил ответ, что это теперь твои деньги и ты можешь делать с ними все, что захочешь, и совершенно не важно, как они у меня оказались или же как я их заработал. Было бы миллион вопросов, на которые я точно не смог бы ответить. И все кончилось бы тем, что мы поругались бы или разъехались, а в данный момент никому из нас не нужна драма в жизни. Если бы у меня были родственники, к примеру, брат или сестра, я бы мог отдать часть денег им. Я нахожу идею о наличии старшего брата, на которого я бы мог равняться, достаточно приятной. Или же наличие младшей сестры, которую я бы мог защищать и оберегать. Только те, кто были единственными детьми в семье, могут понять тоску большинства из нас по отчаянному желанию иметь братьев и сестер. И даже не смотря на то, что я повзрослел, вещи совершенно не изменились.

Я думаю о Лоле, последней девушке, которую я трахал. Потратил бы я какую-то суму на нее, если бы мы еще трахались? Возможно. Я бы сводил ее на ужин. Может быть, купил бы цветы. Сделал бы какие-нибудь банальные, ни к чему необязывающие вещи: сводил бы ее в кино, и после этого мы купили бы горячие соленные крендели в магазине, который находится рядом с моим домом. Захотел бы я сбежать с ней в незапланированное путешествие по Южной Америке, чтоб осмелиться насладиться приключениями по Аргентине и Потагонии? Абсо-мать-его-лютно точно нет. Она не такая девушка, с кем можно было бы сделать это.

Велосипедисты проносятся мимом меня, мигая красными велосипедными фонарями, одетые в черные дутые куртки. Я не слышу сигналов велосипеда. Я слушаю тяжелый рэп, который качает в наушниках моего телефона, полностью отделяя меня от окружающего мира, и прибываю в одном из тех причудливых так-это-дерьмо-и-есть-моя жизнь состояний.

У меня на самом деле какая-то необычная жизнь. В моей жизни постоянно происходят странные непредвиденные вещи. Двадцать штук продолжают ударяться о мою ногу, когда я прохожу по мосту, совершенно не торопясь, наслаждаясь временем, даже не смотря на то, что остальные находятся в такой спешке, будто от этого зависит их жизнь.

У меня занимает два часа, чтобы добраться до дома. Я обнаруживаю, что пялюсь на свой дом с тротуара, рассматривая желтый свет, который горит из гостиной, прорезая темноту ночи. В это мгновение в моей голове проносится эхом голос моего отца, немного далекий и отстраненный, словно он на самом деле даже не может понять, зачем он вообще решился спросить у меня что-то подобное: «Почему, Рук? У тебя всегда было все, что тебе нужно. Почему ты сделал это? Зачем ты угнал чью-то машину?» Этого придурка на самом деле даже не разозлил тот факт, что я совершил кражу. Он пребывал в состоянии замешательства от того, что я совершил такое мелкое по своему масштабу преступление. Если бы я был пойман с поличным в инсайдерской [21] торговле или организации еще какого-нибудь корпоративного преступления, это было бы для него менее унизительно.

Я тогда ответил ему: «Потому что машины — впечатляющие. Вы можете обращаться с ними плохо. Вы можете водить их слишком быстро. Поцарапать краску. Влететь в дорожное ограждение. Поджечь и смотреть, как она горит до того момента, пока от нее не останется лишь неузнаваемый железный каркас.

Мой отец побледнел от того, что выяснилось, насколько я невежественен. В его свежеотутюженных белоснежных рубашках и со своим набором простых консервативных галстуков, выбор которых варьировался от дня недели.

Я уже тогда знал, что никогда не буду делать так, как хочется ему, несмотря ни на что. Он хотел безоговорочного повиновения. Послушания. Уважения.

А всего чего желал я — разрушать.