— Эй? Если там кто-то есть...

Я задерживаю дыхание. Ни звука, ни звука, ни звука...

Коридор заполняет звон разбитого стекла. Я закрываю руками рот, заставляя себя молчать. Раздаётся вторая волна дребезга стекла, на этот раз ближе. Затем третья. До меня доходит — это тонированные стеклянные окна дверей кабинетов. Кто-то разбивает их по очереди.

— Чёрт.

Я опускаюсь на четвереньки, быстро забираясь под стол. Я не могу понять, что происходит. Несколько мгновений назад я читала письмо, ошеломлённая грубостью и хладнокровием своего бывшего мужа, а теперь, из ниоткуда, кажется, будто кто-то крадётся по музею с оружием в руках. Голос, который я слышала только что, зовущий на помощь, не казался голосом человека в беде; он звучал как голос кого-то погружённого в очень интересную игру в кошки-мышки. Он звучал издевательски и зловеще. Каждый мой инстинкт побуждал меня спрятаться от владельца этого голоса.

— Брось, милая. Я знаю, что ты здесь. Женщина за стойкой сказала, что ты единственная хлопотунья в здании. Ты мне всё портишь, — шипит голос. С выгодной позиции под столом я вижу кусочек панели из матового стекла в двери; я пытаюсь не кричать, когда на другой стороне останавливается высокая, тёмная фигура.

— Доктор С. Коннор, — произносит голос. — Почему-то я уверен, что ты как раз тот человек, которого я ищу.

Чёрт. Чёрт, чёрт, чёрт. Я пытаюсь думать, пытаюсь просканировать свой мозг, вспомнить, что у меня стоит на столе. Какое-нибудь оружие? Что-нибудь, чем можно защититься? Нет. Там ничего нет. И в моих ящиках ничего нет. Год назад Али купила мне крохотный перцовый болончик, чтобы прицепить на ключи, но он звенел и раздражал, так что я сняла его с кольца. Комнату заполняет звук разбивающегося стекла, и появляется рука в перчатке, тянущаяся через образовавшуюся дыру в стене, ища дверную ручку. Я не могу остановить ошеломлённый крик, который вырывается у меня изо рта. Дверь даже не заперта. В смысле, зачем мне запирать её в таком месте, как музей? Это должно быть безопасное место. Оно должно быть под охраной двадцать четыре часа в сутки. Дверь распахивается, и в поле моего зрения появляется пара пыльных коричневых ботинок. На правом ботинке шнурки коричневые, что меня удивляет, учитывая, что левый зашнурован чёрными.

— Доктор С., мне нужно мгновение вашего времени, — говорит голос. — Вы можете мне помочь, или мне придётся заставить вас предложить мне свою помощь?

Мне не нравится тон голоса этого мужчины. Я крайне напугана. Каким к чёрту образом я выберусь из этого? Моя сумочка лежит на полу рядом со мной, возможно, упала, когда я вскочила, чтобы спрятаться под столом. Мои вещи разбросаны по всему полу — помада, расчёска, зеркало, блокнот, серебряная ручка, которую купил мне отец, когда я закончила колледж. Мой телефон тоже лежит на расстоянии вытянутой руки. Я хватаю его, как раз когда мужчина заходит в кабинет, еле слышно рыча.

— Тупая дура, — рявкает он. — Ты правда думаешь, что я не знаю, где ты? Вставай, сучка. Сейчас же вставай, пока я не подошёл и сам не поднял тебя на ноги.

Медленно, болезненно медленно я вылезаю из-под стола. Моё сердце стучит во всём теле, пульс неровный и сбивчивый. Только раз в жизни я была напугана сильнее, чем сейчас. Такой ужас я испытывала только в ту краткую секунду перед тем, как моя машина ударилась о воду столько лет назад, и чувствовать это снова было ошеломляюще. Я не могу реагировать должным образом. Я не могу мыслить трезво. Я могу только подняться на ноги и поднять руки в воздух.

Я молча молюсь, чтобы мужчина в чёрной лыжной маске передо мной не обыскивал меня. Не нашёл телефон, который я только что просунула за пояс своей юбки на пояснице. Я набрала Али, первого человека в списке моих контактов. Первого человека, о котором подумала. Прошёл ли звонок? Я позвонила бы в 911 сама, но не было времени. Мне едва хватило времени набрать одну цифру на клавиатуре — быстрый набор на мою подругу — а затем кнопку вызова.

Мужчина в маске делает шаг вперёд и хватает меня за руку. Его пальцы как тиски. Дыхание с запахом кофе.

— Хочешь умереть?

Он звучит заинтригованным, будто ему на самом деле интересен мой ответ. Будто я могу сказать, да, я хочу умереть, по какой-то неизвестной, неожиданной причине. Я качаю головой, не в силах найти голос, и незнакомец в маске тяжело вздыхает.

— Хорошо. Делай, что говорят, и, возможно, я не сделаю тебе больно. Согласна?

— Чего вы хотите?

— Я спросил... ты согласна?

Паника. Страх. Ужас. Я киваю.

— Да. Да, я согласна.

— Отлично. Теперь иди.

Он резко, с силой тянет меня, и я ударяюсь бедром об угол стола. Меня охватывает боль, и я вскрикиваю, но на парня в маске не влияет мой дискомфорт. Я не вижу выражение его лица под чёрной шерстяной лыжной маской, но у меня складывается впечатление, что он даже может улыбаться.

— Отведи меня в хранилище, — говорит он мне.

— Хранилище? Здесь нет никакого хранилища.

Моя голова откидывается в сторону, когда он ударяет меня. В моей голове вспыхивает яркая боль, размывая зрение, и в ушах звенит. Я пытаюсь прижать руку к щеке, но мужчина по-прежнему держит меня, и моя рука резко останавливается.

— Не глупи, сучка. Мы оба знаем, что в этом месте кучи бесценного искусства и дерьма. А теперь отведи меня в хранилище.

— Я же вам сказала. У нас нет хранилища. Я не могу отвести вас в место, которого нет.

Он наклоняется вперёд, нависая надо мной, и меня охватывает острая и давящая нужда сжаться, сделать себя как можно меньше.

— У тебя острый язык, док. Не особо умничай, ладно? Не хочу, чтобы мне пришлось затыкать тебя навсегда. Теперь скажи, что тебе жаль.

— Что?

— Извинись. За то, что соврала мне.

Я смотрю на простую вязку шерстяной маски на его лице. Я смотрю на водянистую голубизну его радужных оболочек, на кровяные ниточки разорванных капилляров в его глазах, на белую корочку засохшей слюны в уголках его рта. Его губы тонкие, злые, изогнутые в злобные узкие линии.

— Я не могу...

Я не заканчиваю предложение. Меня словно бьет молнией. Или, вернее, молнии вырываются из моей головы, когда мужчина берёт меня и ударяет спиной о стену. Секунду я ничего не вижу. В моём животе поселяется чувство невесомости мира. Я слышу странный, сиплый звук, когда кислород безуспешно пытается попасть в мои лёгкие.

Его рука обхватывает моё горло. По бокам моей головы поднимается странное колющее чувство, по щекам, по вискам, горячее, твёрдое, неприятное и пугающее. Всё сразу.

— Извинись, — рычит он.

— Простите. Простите. Простите.

— Лучше. Намного лучше. А теперь, сними свои туфли.

Он отпускает меня, и поток крови, устремившийся в мою голову, вызывает головокружение. Медленно, я снимаю чёрную лодочку сначала с левой ноги, затем с правой. Я стою в чулках, дрожу, несмотря на жару, от вентиляции в полу.

— Идём, док.

Мужчина держит мою руку, будто он мой любовник. На этот раз он обводит меня вокруг стола, тянет вокруг угла, чтобы я снова не ударилась. Его внезапная забота странная, учитывая тот факт, что он только что ударил меня головой о стену.

В коридоре мои ноги в чулках скользят по начищенному скользкому полу. Мужчина толкает меня налево, еле слышно ворча.

— Что там внизу? — требовательно спрашивает он.

— Ин... инженерия. Система контроля всего музея. Водные насосы и... Я не знаю. Воздушные кондиционеры.

Он разворачивает меня лицом к противоположной стороне.

— А это что?

— Склад. Старые выставочные объекты. Серверы наших информационных систем.

— Что насчёт денег?

— Деньги увозят каждую ночь. Их оставляют в банке. Ночное хранилище. Здесь их не хранят.

— Чушь.

Между моих лопаток прижимается что-то твёрдое и круглое. Страх, который я испытываю в этот момент, поглощает всё. Он возвращает меня обратно, наконец, обостряя зрение. Мир будто возвращается в фокус, становясь одновременно светлее и ярче. Он не хочет слышать правду. Правда его злит, что в свою очередь заставляет его причинять мне вред. Я больше не хочу, чтобы он причинял мне вред, так что поднимаю руку, быстро говоря, пока он ничего не сделал.

— Наверху. Наверху, на четвёртом этаже. Там держат немного денег. И немного драгоценностей. Какие-то египетские артефакты, которые одолжили для музея в Каире, —