– Норд говорил, что нашёл меня по запаху.

– Она пахла шиповником. И с каждой минутой, проведённой рядом с ней, запах становился сильнее. Позже я пытался её разыскать, конечно, втайне от братства, но то оказывался слишком далеко от Афаллии, то партия требовала полного в неё погружения, то одно, то другое. Как оно обычно бывает? – новая усмешка, и я слышу печаль, разочарование, горечь презрения к себе самому, к собственной нарочитой занятости, за которой недосуг остановиться, вдохнуть глубоко, увидеть мир вокруг, играющий красками живыми, яркими. – Годы шли, я безуспешно искал Розу, но, как теперь понимаю, не слишком усердно. Я не особо торопился – возможно, где-то в душе попросту не знал, что буду делать, если вдруг всё-таки найду. Что скажу, что предложу. Правда, Роза знала, что я из братства, и, по-моему, не питала иллюзий на сей счёт. Однажды я поймал себя на мысли, что если Роза действительно человек, то наверняка ныне или пожилая женщина, или вообще умерла. Что она могла выйти замуж, нарожать детей, а может, у неё и внуки уже есть. И я прекратил поиски.

Стрекот цикад в высокой траве за плетнём. Далёкое уханье совы в лесной чаще.

Свет фонаря скользил по тонким линиям золотого цветка, оставшегося памятью о той, кого, возможно, уже не было среди живых.

– Когда я был за гранью, – словно в ответ на мои мысли продолжил Беван, – я видел тени, духи или души умерших. Серые, безликие, похожие друг на друга. Или я их запомнил только такими, не знаю. Но одна из них приблизилась ко мне… Уверен, это была она. Роза. Я помню её глаза цвета молодой листвы, как она смотрела тогда, на маскараде, и там, за гранью. А это означает лишь одно – Роза действительно умерла. Надеюсь, она прожила долгую, интересную и счастливую жизнь. По крайней мере, я пытаюсь поверить в это.

– Думаешь, она была одной из нас? – спросила я после недолгого молчания. – Я имею в виду, из служительниц Серебряной богини?

– Не знаю. Она рассказывала, что у неё есть только отец, а своей матери не помнит и не знает, где родилась. И у неё была необычная сила. Похожая на нашу, то есть на силу братства.

– Она колдунья?

– Уверяла, что нет, – мужчина тряхнул головой, будто отгоняя ранящие сердце воспоминания. – Впрочем, какое это теперь имеет значение?

– Никакого, наверное.

Мне по-прежнему непривычно видеть такого Бевана. Дело не только в одежде странника, в бороде. Даже спустя годы меня удивляет, что он решился уйти из братства. Не из-за любимой женщины, не из-за ребёнка, не под влиянием привязки. Просто решился, и всё. На моих глазах.

Или не просто? Быть может, надеялся всё же найти эту девушку? Верил вопреки доводам собственного рассудка. Но смерть меняет многое. Порой меняет всё.

– Ты ещё ведёшь свои путевые заметки? – переменила я тему.

– Иногда, – Беван отхлебнул вновь из фляги. – В дороге как-то не особо разгуляешься с кучей тетрадок, поэтому приходится экономить бумагу.

– Я пишу письма Норду, – призналась я неожиданно. – В Эллоране он иногда оставлял мне короткие записки, и однажды я подумала, что было бы здорово написать ему письмо. Я писала полночи, тайком от Лиссет. Ужасно боялась, что она застанет меня и не поймёт, почему я пишу тому, кто этого письма не получит, не прочтёт. Естественно, я их никуда не отправляла, даже никому не показывала, только писала, подчас целые страницы, особенно когда было грустно, или плохо, или хотелось поделиться с ним. Мне казалось, он бы понял. Например, когда Эсти впервые начала толкаться, и сильно так. Когда сказала первое слово. Когда впервые продемонстрировала, что справляется со своим даром лучше, чем её мамочка. Когда мне удалось отразить атаку, пусть бы и во время тренировки. Глупо, да?

– Не глупо, – возразил мужчина, протягивая мне флягу.

Отказываться я не стала, хотя повторного приступа кашля сдержать не смогла. Что Беван туда налил?!

– И я страшно ревную Дрэйка. Понимаю, что он далеко, я не видела его почти три года, не знаю, что с ним происходит, но порой начинаю представлять, какие красавицы его окружают и все они желают его внимания. А Дрэйк всё-таки мужчина…

– Шелли, парная привязка исключает измену, забыла?

– У нас не парная, а тройная, – поправила я. Надо признать, после третьего глотка неизвестный алкоголь пошёл лучше. И в голове появилась приятная кружащая лёгкость.

– Не суть важно. Будь вас там хоть трое, хоть дюжина, но, кроме как со связанными, больше ни с кем нельзя и не получится при всём желании. Предохранительный механизм.

– А я всё равно ревную. Ещё в пансионе нам говорили, что нормальный здоровый мужчина не может долго усмирять естественные потребности…

– Как же жрецы, приносящие обет безбрачия? – Беван отобрал у меня флягу. – Дирг побери, хорошо, что ни Дрэйка, ни Норда поблизости нет, иначе не миновать бы проблем на мою смертную шею. Спаиваю тут, понимаешь, их женщину да к тому же неодетую.

– Сами-то сколько пили, никакой трезвенности не напасёшься…

Беван закрыл флягу, положил на скамейку, встал и, обняв меня за плечи, помог подняться.

– Давай баиньки, Шелли.

– А ты?

– А я ещё посижу.

Мужчина отвёл меня в спальню, проследил, как я ныряю обратно под одеяло. Подоткнул края и, улыбнувшись, вышел. А я забылась тёмным вязким сном без пугающих сновидений.

* * *

Мне кажется, я не смогу. Моё сердце разобьётся, разорвётся от одной лишь мысли, что придётся оставить Эстеллу, что я не увижу её в течение неизвестного количества времени. Что моя дочь будет жить, есть, спать, играть без меня.

Я стараюсь держаться, не показывать своих чувств при Звёздочке, напоминаю себе постоянно, что многие женщины не проводят со своими детьми всё время. Работают, ведут хозяйство, а среди аристократок и вовсе не принято заниматься собственным ребёнком, особенно если есть няни и гувернантки. Но прежде я никуда не уезжала, даже не уходила далеко и теперь едва могу совладать со страхом и болью расставания. Тайя заверяет, что всё будет в порядке, что она всегда на связи и если обстоятельства сложатся наилучшим образом, то волчица сразу же привезёт Эстеллу ко мне.

Мы покидаем общину спустя два дня после появления Бевана, ранним утром, пока Звёздочка спит. Беван и Лиссет выводят меня из дома чуть ли не силой, потому что я не могу заставить себя отойти от детской кроватки, не могу насмотреться на такое любимое, беззаботное личико спящей дочери. И всю дорогу до империи тихо плачу по ночам.

Путь фактически через половину материка долог, однообразен. Едем в основном поездом с пересадками, и я теряю счёт дней, проведённых под монотонный стук колёс. Границу империи пересекаем по своим документам, не скрывая настоящих личностей, что немало меня удивляет, однако Беван в ответ на мой вопрос поясняет насмешливо, что нынче пограничные территории государства так размыты и не определены, что даже картографы вряд ли знают, где какую линию чертить. На документы никто и не смотрит толком – возможно, через полгода граница Эллорийской империи опять сдвинется, отпустив на свободу некогда завоёванную страну. Прибрежная Виатта, родина Катаринны, единственное королевство, сохраняющее лояльность благодаря брачному союзу с правящей династией, и единственное место, где можно безопасно въехать на территорию империи. Впрочем, контроль там строже и потому мы едем через север, через одну из добивающихся независимости стран, встревоженную, гудящую роем настороженных пчёл. Военные действия официально не ведутся, на всех углах плакаты с призывами сохранять спокойствие, не поддаваться на провокации и не вступать в отряды освободителей, чья деятельность объявлена вне закона. Некоторые плакаты разрисованы надписями «Долой тиранию императора!», «Мы – не рабы!» и пожеланиями, которые не пристало читать благовоспитанной леди. Наше путешествие до старой территории самой империи обходится без эксцессов, но я впервые испытываю облегчение, что Эстелла осталась в общине, вдали от этого хаоса и хрупкого иллюзорного перемирия.

Жизнь на старых территориях ровнее, привычнее. Чем дальше граница, тем сильнее ощущение, будто ничего и не происходит, будто всё течёт по-прежнему. Эллорана прекрасна в горделивом своём великолепии, в превосходстве над прочим миром, над другими городами и странами. Столица безмятежно сияет огнями, окутанная сгущающимися вечерними сумерками. И я удивляюсь неизменности её, внешней невозмутимости. Удивляюсь, что я всё же вернулась, хотя мне казалось порой, что я больше никогда не приеду в империю. Удивляюсь блеску вывесок и витрин, запруженным автомобилями и дымкой выхлопных газов дорогам, спешащим по своим делам людям. Замечаю рассеянно, что женские юбки и стрижки стали короче. И замираю на мгновение, осознав заново мысль, что Дрэйк где-то здесь, в городе.