Уже первые романы Купера — «Шпион», «Лоцман», «Осада Бостона», посвященные борьбе американского народа за независимость, против колониализма, не могли не подействовать на воображение мальчика. И это влияние было тем более сильным, что в годы детства Жюля Верна Купер воспринимался почти как французский писатель: он жил почти все время в Париже, одно время был консулом в Лионе. Его романы выходили во Франции многими изданиями, а в Америке его имя было почти неизвестно. И так называемая «школа Купера» именно во Франции получила полное развитие и великолепное завершение в творчестве талантливого Габриеля Ферри, чье влияние на Жюля Верна было глубоким и длительным.

Луи де Беллемар, бывший старше Жюля Верна на девятнадцать лет, сделался писателем очень поздно и совершенно случайно. Еще юношей он попал в Мексику и прожил там десять лет. Занимаясь коммерческой деятельностью, он делал для себя заметки, не придавая им никакого значения. Но по возвращении Беллемара в Париж эти путевые записки так понравились одному крупному издателю, что Беллемар написал на их основе целую серию приключенческих романов, поставив на них свой псевдоним: «Габриель Ферри».

В центре этой серии, где отважные искатели приключений показаны на фоне дикой природы, многоцветной и пышной, как дешевая олеография, находится роман «Косталь-индеец, или Красный Змей». Ее герой, индеец Косталь, гордый своим происхождением, преданный своему народу, обладающий природным умом и необыкновенной храбростью, хотя и не лишенный суеверия, совсем не похож на идеализированных индейцев Купера. Он не противопоставлен белым героям романа, но является смелым и верным союзником республиканцев, уроженцев Мексики, восставших против деспотической власти испанского короля. В этой борьбе народа за независимость и заключается пафос романа. «Да здравствует независимость! Смерть тирану!» — словно против своей Воли восклицает бедный студент-богослов дон Корнелио, присоединяясь к восставшим. Какое юное сердце не дрогнет при этих словах! Пусть Мексика давно стала республикой и испанцы изгнаны, но ведь есть и другие угнетенные народы и деспоты короли…

Но в книге Габриеля Ферри есть и другой, более глубокий пафос: «Быть может, всевышнему снова угодно будет показать, как поднявшаяся из праха и пыли рука наводит ужас на сильных мира сего!» Так говорит Валерио Траяно, скромный погонщик мулов, ставший, волей восставшего народа, полковником революционной армии…

Тема национальной борьбы с угнетателями, с тиранией занимала заметное место во французской литературе того времени. Особенно яркое выражение она нашла в творчестве Виктора Гюго. И она не могла не затронуть воображение молодого Жюля Верна.

Еще в 1826 году, за два года до его рождения, вышел в свет роман Гюго «Бюг Жаргаль», где автор в сочувственных красках рисовал восстание негров на острове Сан-Доминго, бывшем тогда французской колонией. В центре действия — один из вождей восстания негр Бюг Жаргаль, носитель высоких идеалов человечности, великодушия и благородства и в то же время исполненный пафоса революционного протеста против рабовладения.

Драма Гюго «Кромвель» тоже направлена против тирании, овеяна духом свободолюбия и ненависти к деспотии. Обвинительным заключением обществу звучит его рассказ «Клод Ге»… Однако восстание против общества не было темой одного лишь Гюго. К той же плеяде принадлежали романы Жорж Санд, драма Александра Дюма «Антони», «Таманго» Проспера Мериме.

Но все эти яростные атаки против существующего строя и его порядков не опирались ни на какую ясную положительную программу. Эти произведения могли зародить в душе юноши абстрактную любовь к свободе и такую же абстрактную ненависть к угнетению. А будущее? Каким оно могло рисоваться его незрелому уму, воспитанному в оранжерее? Что он мог себе представить, кроме полуутопической «Колонии на кратере», по роману Купера — содружества трудолюбивых людей, превращающих в цветущий сад пустынный остров Тихого океана?

Первым молодому провинциалу открылся Париж — еще полный сна, казалось, живущий только вчерашним днем, навеки застывший в своем ветхом величии. Таким, по крайней мере, его увидел Жюль Верн за краткие пятнадцать дней своей столичной жизни.

Молодой уроженец Нанта должен был прослушать курс права, сдать первые экзамены, и в эту поездку он даже не успел осмотреть город. В памяти лишь остался туман, обволакивающий остроконечные кровли домов с высокими фронтонами и башнями, вросшие друг в друга крыши, ажурные решетки, увитые плющом балконы, позеленевшие статуи в нишах, таинственные изображения на гербах…

Юный мечтатель, в соответствии с домашними наставлениями, остановился у мадам Шаррюель, тетки отца — чопорной и старомодной дамы, в полуразвалившемся доме (N 2 по улице Терезы, вблизи Тампля). «Колодец без воздуха и без вина», — писал юноша родным. Но дома бывать почти не приходилось. С самого утра юноша, наскоро позавтракав, убегал на левый берег Сены, в Латинский квартал, чтобы возвратиться лишь поздно вечером.

В эти темные вечера громада Тампля, неожиданно для запоздалого пешехода возникающая из тумана, невольно возвращала к прошлому, когда здесь король Генрих II был убит на турнире с Монтгомери. Огромная ротонда, полуразрушенная и таинственная, ныне населенная старьевщиками, была сердцем этого квартала. Казалось, что здесь все еще продолжается XV век и что сейчас на темной мостовой появится королевский палач или ковыляющая стая страшных бродяг…

Перед самым отъездом Жюль все же побывал на площади Вогезов. Начинающий поэт хотел видеть дом N 6, где с 1830 года жил Виктор Гюго, властитель его мечты.

Уснувшие стены, высокие окна, наглухо закрытые белыми жалюзи, дремлющие крыши старых домов, окружающих площадь, — все это заставило Жюля вспомнить, что он в самом сердце старого Парижа.

В этом уснувшем мире, где лишь чудовищные дымовые грубы казались бодрствующими, оживали тени людей, некогда обитавших на площади, носившей тогда название Королевской. Дом N 6, именовавшийся раньше отелем Геменэ, принадлежал Марион де Лорм. Кардинал ришелье, Корнель, Мольер, мадам де Савиньи жили в соседних дворцах. Площадь в те годы была местом встреч элегантного общества… Молодому Верну это прошлое казалось таким живым, таким могущественным! Вероятно, он не смог бы поверить, что королевская Франция доживает свой последний год.

Лето Жюль провел в Провансе, у представителей старшего поколения семьи Вернов. Это был заслуженный отдых после успешно выдержанного экзамена. Зима должна была пройти в усиленных занятиях, в подготовке к последнему экзамену. В феврале 1848 года Жюль должен был получить ученую степень лиценциата прав и звание адвоката. Двадцатилетний адвокат мэтр Жюль Верн! Контора Берн и Верн на Кэ Жан Бар!

В феврале 1848 года весь Нант был потрясен известиями из Парижа: на улицах столицы баррикады, король бежал в Англию, во Франции провозглашена республика!

С лихорадочным возбуждением молодой Жюль Верн следил за событиями этого великого года по доходившим в Нант столичным газетам, по слухам, по рассказам приезжих из Парижа. Все это было смутно и неопределенно и не вмещалось сразу в его голову. Перед ним сразу открылось два новых измерения — прошлое и будущее Франции. За спиной возник призрак девяносто третьего года, великий и ужасный, по определению Виктора Гюго. Впереди смутно сверкали очертания грядущего, которое молодому мечтателю казалось лишенным пятен, как солнце, по мнению Аристотеля.

…10 ноября 1848 года, в девять часов вечера, почтовая карета компании «Мессажери Паризьен», запряженная четырьмя першеронами, тронулась со своей стоянки на площади Граслен. Последним впечатлением путешественников был гранитный фонтан на площади рояль с большой мраморной статуей, аллегорией города Нанта, и тринадцатью бронзовыми 'статуэтками, изображающими тринадцать рек, впадающих в Луару на территории города.

Карета должна была прибыть в Тур рано утром, чтобы поспеть к первому поезду, отправляющемуся в Париж. Среди пассажиров экипажа было двое молодых людей, уезжающих в столицу для окончания образования: Эдуар Бонами и Жюль Верн.