— Сережа! Ты его не слушай! Это все — мелочишка. Живцы.. Жильцы.. — золотозубый расстегивает широкий рот. Глаза масленеют.

— Ну, ты конечно! Ты — крупный! Де-ло-вой. Мы тут молчим. Владимир Варфоломеевич смотрит на Мишу-Сережу. Глаза жалеют.

Будто бы жалеют. Тяжелые, без стыда, глаза всезнающего, удачливого плута. Ему хочется хвастнуть. Возможно, даже передо мной. Уже хорошо выпил, и самодовольство прет, но он удерживается, ждет вопроса, и вопрос появляется.

— А ты с чем? — совой вопрошает Сережа.

— Да мало ли.. Гос-споди..

— Мебелишка? — догадывается Миша.

— Яблочки...

509

— И эхх.. Я-бы-ло-чи-ка, — подпрыгивает Сережа. — Да на тарелоч-ке.. Да нна-до-ела мане же-на, а пой-ду к де-воч..

— Не засыпься! — предупреждает Миша. — Счас на балке строго. Сам видал, менты каких-то цветочников трясли. Хотели на моей машине в часть. Да отговорился. Заказан, мол, и скорей.. ноги.

— Хм, детки. Яблочки же через магазин прошли. Они там про-да-ны. У магазина выручка вся, чеки выбиты, все до копейки. Учить меня.. Директорше в лапку, приемщикам, кассирше.. Кап-кап.. Что ей, трудно сто раз по кассе постучать? Осталь-ное — ба-зар и по-ку-па-тель. Я же не виноват, что в магазине они полтора, а на туче четыре с полтинной? Раз вы платите — вот вам товар. Там у меня две Маньки со справками. Реализуют колхозную продукцию. Все в чине. Все не в обиде.

— Бе-хе-ес-ес.. — не то вздыхает, не то предупреждает Самохвалов.

— Да пусть копают: им ведь тоже лишнее дело заводить в убыток. Им ведь надо явное. А если все документы? Все законно? Все печати? Ну, идите, проверьте.. И яблочками магазин торговал. Свидетели есть. Покупали. Я ж тоже для людей стараюсь. Вот ты — бедный. Иди, стой в очереди. А у тебя густо — бери на туче. Лучший выбор. Пожалуйста.

— Лов-кач! — восхищается Сережа.

— Да дело не в ловкости. Лов-кость.. Это, Серега, для карманников. Щипачишек. Тут! Тут надо вот малость побольше других иметь. И шевелить. Рожками, рожками.. Ты пойми, всякой милиции-полиции даже не вор нужен, доказательство нужно, что ты — не он. Закон нужен, порядок, бу-ма-га.

Обычно я не принимала участия в застольях. Наотрез отказывалась от выпивок. «Она у меня не пьет!» — подтверждал и Самохвалов. Копалась на кухне, делала вид, что занята, готовлю. Разговоры их были тошны. Сама же думала только: что я наделала, куда попала со всей своей интуицией, а главное, как выбраться, куда деться? Вечный вопрос, вечная моя проблема. Друзья за столом, возможно, и не нуждались в моем присутствии — так им было, кажется, даже лучше, уютнее, меня они воспринимали как, скажем,

510

домработницу или прислугу, ну, рангом повыше, вроде бы как бы жена. Костина жена. И скорее всего — временная. Я поняла, что кроме официальных жен у Самохвалова были-живали и еще какие-то женщины. Друзья же вообще особенно ни с кем не церемонились, кроме Володи золотозубого, Владимира Варфоломеевича. Он был галантен. Привозил мне с базара гвоздички, всегда две красные (полная любовь) и белую (верность!), розочки в целлофане, вручал с подобающей к случаю улыбкой. Владимир Варфоломеевич улыбался всегда. Серые резиновые губы на малинового тона лице растягивались, и улыбка то сверкала богатыми денежными подарками, то притухала, но все равно светилась денежным обещанием; все время подтверждала: я — человек широкий, тороватый, щедрый, я к вам с добром. Золотозубого едва переносила и всегда думала, как много всякой гнили, грязи таится за такой благополучной вывеской-личиной.

По праздникам троица являлась с женами. Очень разными. Одинаковыми. Жену Миши звали Муся. Официантка из «Ермака», круглая, тучная, с молочной кожей, через которую Муся светилась всеми своими соками. У нее был маленький вдавленный ротик — «клюквинка» — и небольшие, но зорко-внимательные черные глазки. Миша обожал супругу, подходил к ней, был как-то словно постоянно присоединен, часто обнимал, подходя сзади, и, уж простите, они почему-то напоминали двух спарившихся лягушек. Жена непоседы Сережи была завпарикмахерской. Стареющая щеголиха, много старше мужа, все искусственная — от чересчур красивого парика до макияжа, будто рисованного японской кистью. Она благоухала духами и пудрами, и я даже не могу себе представить, какой она могла быть без всей ее косметики. Жена золотозубого бывала редко. Костляво-плоская женщина в глухих темных платьях. За столом сидела, почти не прикасаясь к еде, не вступая в разговор, глядя на всех равнодушными глазами человека, занятого своими болями, болезнями и связанными с этим перспективами. Золотозубый обращал на нее внимания не больше, чем на мебель. Супружество их было для меня недолгой загадкой.

511

В дождевой августовский день, когда уже попахивало осенью, Владимир Варфоломеевич встретился мне под выступом-свесом гастрономовской крыши. Мы поздороровались. Взгляд золотозубого был ясен и трезв. Улыбка горела вечерними лампочками.

— Льет, а? — сказал он, стряхивая со шляпы дождевые капли, глянув в небо из-под свеса, где несло облачную муть. — Нда.. Никакой погоды не стало.. Как там Михалыч? Нда.. А что, Лидуша, все так вот и будете продолжать с ним? — был прямой вопрос с обозреванием меня с ног до головы.

— Не понимаю вас, Владимир Варфоломеевич.

— За-чем.. Так официально. Для вас, Лидочка, я всегда Володя или Вова. Вовка. Как хотите. А что понимать? Всем же ясно, и вам ясно, с Костюней у вас не то, не сошлись. Я не могу ошибиться. Что? Любовь?

— Зачем же вам?

— А затем, дорогуша, что ты мне нравишься! И мне больно. И я тебе предлагаю просто, честно. Брось Самохвалова — иди ко мне.

— То есть.

— А то есть, — улыбка стала щедрее, — ты знаешь, есть восточная пословица: «Лучше быть любовницей султана, чем женой сапожника».

— Вы и есть султан?

— Все может быть. Х-ха..

— Надолго?

— Ты о чем? Дорогая? — Взгляд.

— Надолго ли в султанах? Раз вы напрямик, я — тоже. Люблю определенность.

— Хвалю.. Люблю, когда прямо. Надолго же ничего не бывает. Все не вечно. Диалектика. Но.. Если друзья не заложат, а они не заложат, врагам я козыри не показываю, как, впрочем, и друзьям — тоже. Яблочки-персики, Лидочка, — это фу-фу. Друзья не заложат потому, что они не захотят быть со мной вместе в одной предвариловке. Это просто не в их интересах. А моя

512

игра, Лидочка, чистая, как.. С чем бы сравнить? Ну, как рулетка. Если так, то иди на базар и бери за хвост любую торговку. Но ведь не берут? Не за что? Это к слову. Видишь ли, дорогая, я знаю людей, знаю жизнь. И я сразу понял, кто ты. Еще в ресторане. Ты же де-вочка, по сути. Ведь так? Когда я валял ваньку, я приглядывался к тебе. И вот теперь все знаю. И я такую хочу. Мне надо твоей косы, чистой воды, воздуха, интеллекта. Надоели пиявки, стервы, дешевки, дуры! Ну?