535

Весной, в апрельский полдень, когда шел первый дождь, в дом доставили маленькую светлоголовую девочку в грязном платье, замурзанную, уревевшуюся. Голосила навзрыд, призывала маму, никто не мог унять. Привезла малышку суровая женщина из дорожного райотдела, с лицом в равнодушной косметике. Девочку нашли одну, спящую на вокзале. По виду года полтора или меньше, по одежде, платью, рваным чулочкам нетрудно установить прошлое. Брошена. Ни отца, ни матери. Подкидыш. Но почему в таком возрасте? Бросают, подкидывают обычно грудных. Девочка кричала, захлебывалась слезами, рвалась ото всех. На ее истошный крик отзывались уже голоса других наших страдальцев. Маргарита Федоровна морщилась, регистраторша зажимала ухо. Женщина-лейтенант сидела каменной бабой.

— Да успокойте же вы ее! — вскричала наконец Маргарита Федоровна. — Да это что за девочка, за визгуша! Сил нет! Таня? Лидия Петровна?!

Тогда я взяла истерическим визгом кричащую девочку, погладила по ходуном ходившей спинке, девочка смолкла, припадая ко мне, давясь, всхлипывая, протяжно произнося что-то похожее на «мм-а-а-а».

— Признала! — улыбнулась регистраторша. Маргарита Федоровна отняла ладони от висков. Всю жизнь работая в домах с младенцами, главная плохо переносила их крик. Я не напоминала Маргарите Федоровне, что знаю

еще по родильному. Меня она, конечно, не помнила. Прошло столько лет. Да и зачем напоминать женщине, от которой в лучшем случае дождешься лишь удивленного взгляда.

— По виду девочка здорова, — говорила она. — Конечно, проверим.. Милиционерка с каменным равнодушием подписала бланк. Приемка

закончена. Можно уезжать.

— Не знаете ли вы Лобаеву Зинаиду, кажется, Алексеевну? — спросила я вдруг у этой кентаврши, складывающей бумаги в портфель.

— Кто такая? — вопрос, не глядя на меня.

536

— Служила у вас, в дорожном.

— У нас много служило. Не знаю, — и, бросив казенное «до свиданья..», вышла.

Едва девочку взяли от меня в приемник на санобработку, она снова подняла такой визг, что ворчали и бывалые детдомовские няньки:

— Паровозница!.. До чего громка! Такой крикуши поискать!

Весь день на этаже слышался крик и плач новенькой. «Изойдет криком.. Заболеет, — думала я. — Может быть, пойти, взять на руки, поносить. Успокоится..»

Пришла в палату, где, встревоженные, возбужденные криком, голосили еще несколько младенцев, и девочка, давясь рыданием, тотчас потянулась ко мне.

И опять на руках, была тепленькая живая тяжесть, замолкшая тотчас, как стала гладить по спинке. Девочка обхватила меня за шею, прижималась щекой. Вымытые, в желтизну белые, овсяные волосики щекотали мою щеку, когда, вздрогнув, слегка отстраняясь, она глядела кругленькими, облачного тона глазками. Упрямое любопытство, полуудивление пополам с сомнением. И все это же недоверчивое: ма-а-а..

Поносила девочку по коридору, вернулась в палату, передала няне, и та попыталась ее уложить. Не тут-то было, девочка снова заголосила..

— Неуспокойка это.. — ворчала нянька. — Бывают, средка.. Бывали. Так и заревется, бедняга. И ничем! Был случай. Без матери эта не может.

К вечеру новенькой действительно стало худо. Уже хрипела, билась в судорогах, захлебывалась, — и главврач объявила, что случай из непонятных. Не было в практике. Надо срочно в больницу, в стационар.. Маргарита Федоровна уже взялась звонить.

Я схватила ребенка на руки. Голова девочки клонилась. Но она замолчала. Дрожала. Дышала тяжело.

— Если.. я возьму ее? — спросила я вдруг молчаливых сестер и Маргариту Федоровну.

537

— То есть.. Как?

— Возьму на воспитание. Как дочь.

— Ну что вы, милая? Шутите?

— Всех не возьмешь..

— Завтра опять кого привезут.

— Я всех и не смогу. А эту, может быть, выхожу. Вы видите, у меня она не плачет.

— Ну-у, если вы серьезно... Это, конечно, благородно!.. Но-о..

— Вы возражаете?

— Нет.. Но-о.. — она положила трубку. — Не получится ли.. Впрочем..

— Маргарита Федоровна умела говорить странными полуфразами, из которых можно было все понять, кроме стопроцентного отрицания или утверждения. — Ну-у. Это.. Тогда.. Пожалуй.. Если товарищи.. Алексей Иваныч..

Девочка снова обняла меня за шею, молчала, глубоко всхлипывала, успокаивалась.

— А она ведь будто и похожа на тебя, Лида! — простецки сказала-объявила нянька.

— Или вы похожи на ее мать..

— Ведь вот молчит, а чо делала? Орала — страсть! Прижалася вот и молчит. Хитра девка! Сразу мать нашла.

— Смотрите.. Не поторопитесь.. Обратно.. Но-о..

— Здесь дети многие с дурной наследственностью.

— У девочки все в норме. И кровь, и.. Но-о..

— Она похожа на вас, Лидия Петровна!

Так у меня появилась дочка. Вечером она поела на моих руках. А потом уснула и всю ночь спокойно спала рядом на раскладушке. Рано утром

услышала ясное, тягучее: «Ма-а-а».

— Как зовут тебя?

Недоумение, пристальный взгляд.

538

— Ты-ы.. Забы-а..

— Забыла, дочка. Как?

— О-ня.

— Соня?

Нечто вроде улыбки с отрицающим сомнением.

— О-о-ня!

— Аня?

— О-оня.

Странное имя, но я не рискнула больше спрашивать.

— Почему ты так плакала?

— Ты ушла-а. Ты — ма-а?

— Мама. Я твоя ма-ма.

И еще сомнение, сомнение, сомнение... Покорно опущенная голова.

— Мма-а.

— А ты — Оня! — решила подыграть.

— Оня! — утвердительно повторила девочка.

Не искала другую работу. Не думала теперь о себе. С утра до ночи была занята заботой о приемной дочери, как-никак приходилось совмещать и свои обязанности сестры, и уход за полуторагодовалой девочкой. Первые дни я старалась держать ее при себе, но Оня — так и звала ее, не разобрав все-таки настоящего имени, может быть, ее звали Тоней или Анисьей, но в документах, позднее оформленных на меня, она и была названа Антониной