Почему мне так приятно называть её, даже про себя, госпо-жой? Почему мне так приятно, я бы даже сказал, сексуально приятно ощущать её именно моей госпожой? Ведь она не ведёт себя со мной высокомерно, не кричит на меня, не смотрит на меня свысока? Да и при всём желании, эта хрупкая дюймовочка ростом не выше полутора метров и весом в сорок кило, физи-чески не смогла бы смотреть свысока на достаточно рослого, под метр восемьдесят, атлетически сложенного, спортивного

сильного юношу? Далее, почему мне не хочется, допустим,

71

сжать её в своих объятьях, до хруста в костях (что, кстати, очень любят многие женщины!), а пасть перед ней на землю и цело-вать, даже не коленки, а аккуратные, такие аппетитные ножки! Облизать каждый пальчик на её детской ступне, даже обцело-вать её туфельку на высоком каблучке, как, не снимая с её нож-ки, так и отдельно взятую?

Почему, когда я смотрю на её остренький, как гвоздик, длин-ный каблучок, мечтаю, чтобы этот каблучок вонзился в меня, же-лательно направляемый ножкой в туфельке с этим каблучком? Выше ножек и туфелек я пока даже не мечтаю подняться. Мечта о поцелуе в губки, как тогда при тосте на брудершафт, вызывает

меня даже не страсть, а боль, шок, и у меня как тогда, начина-ет темнеть в глазах. Читал, читал я про всё это во втором томе «Мужчины и женщины» в очерке приват-доцента Альбрехта фон Нотхафта из Мюнхена, а также в переводах статей венского про-фессора Крафт-Эбинга! И, кажется, называется всё это мазохиз-мом, по имени писателя-славянина, Леопольда Захер-Мазоха, и свойственно это, в первую очередь, славянам-полякам, кем я и являюсь! Да и фетишизмом отдают мои чувства к отдельно взя-тым туфелькам и каблучкам моей прекрасной госпожи Веры!

Какая жалость, что я не захватил с собой хотя бы второй том моей настольной книги «Мужчина и Женщина»! В отличие от иль-фопетровского Васисуалия Лоханкина, который, цитирую: «книгу спас любимую притом!». Насколько он оказался мудрее и преду-смотрительнее меня, этот человек, роль которого в русской ре-волюции неоспорима!

Ехали мы по залитой ярким, но не жарким солнцем, красавице-Москве, пробок, таких как сейчас, тогда и в помине не было. Еха-ли через высокие мосты, улицу, где по обе её стороны стояли стены лесов и, наконец, свернули направо, потом налево, и по-ехали по лесной, но благоустроенной дороге. Остановились мы

красивых высоких ворот, от которых направо и налево шла бе-тонная стена, той же высоты, что и ворота. Человек, выбежавший из сторожки возле ворот, открыл их, и мы въехали на участок, заросший высокими деревьями, но с дорогой между ними, и скоро подъехали к крыльцу небольшого двухэтажного особняка

72

красного кирпича с лестницей на застеклённую веранду посре-ди его. По бокам особняка стояли совсем маленькие, как неболь-шие дачные домики, флигельки, тоже выстроенные из красного кирпича. Впечатление было такое, что постройки эти позднего сталинского времени, безусловно, послевоенные, и выстроены для какого-то важного лица.

Птичка-Вера выпорхнула из автомобиля, приветливый чело-век из сторожки открыл дверь на веранду, и мы вошли туда. Вера открыла окна, чтобы проветрить помещение, и пригласила меня присесть на диван за стол на той же веранде. Человек из сторож-ки – Василий и водитель Сергей помогали Вере разобраться по хозяйству. Вскоре стол на веранде стал гораздо живописнее из-за свежих цветов в вазе и таких же продуктов на тарелках. Вера сама зашла в комнату, принесла бутылку виски и вина из холо-дильника, баллон с газировкой, видимо, для меня, памятуя мои мучения при питье коньяка. Накрыв стол, Сергей и Василий уда-лились, как мне показалось, в один из флигелей, а мы с Верой остались вдвоём. Вера сделала звонок по телефону, который сто-ял тут же на веранде, и с кем-то поговорила вполголоса. Я услы-шал только слова «мама» и «приехали». Потом Вера быстренько спустилась с веранды по лестнице и, как мне показалось, зашла в другой флигель.

Минут через пять Вера опять была со мной, она поводила меня по дому, показала помещения. Она делала это так, как буд-то намеревалась поселить меня здесь, с собой вместе. С веранды дверь вела в большую комнату с круглым столом посреди её. Из большой, две двери вели в небольшие комнаты, друг против дру-га – одна из них – спальня, а другая – рабочий кабинет. Прямо с веранды лестница вела на второй этаж, который был существен-но меньше по площади, этакой башенкой, где, как сказала Вера была комната для гостей с удобствами. Вера мельком показала мне свою спальню, и, подробнее рабочий кабинет с библиотекой, книги в которой располагались на настенных полках, располо-женных от пола до потолка. Книг было много и меня поразило то, что многие из них были старинные. Зачем молодой Вере ста-ринные книги, например, энциклопедия Брокгауза-Ефрона? Я

73

подошёл поближе к полкам и, буквально, замер от изумления и радости – рядом с Брокгаузом-Ефроном красовался золочёный, любимый мной, трёхтомник «Мужчина и женщина»!

– Вера, – почти закричал я, – Вера, у тебя, оказывается, есть моя, можно сказать, настольная книга! А я так сожалел, что не взял её, по крайней мере, второй том – мой любимый!

Вера серьёзно посмотрела мне в глаза и уверенно спросила:

– Глава двенадцатая?

– Да, – упавшим голосом подтвердил я, – барон Альбрехт фон Нотхафт, приват-доцент из Мюнхена, «Болезненные проявления полового влечения», знаю близко к тексту!

Вера подошла ко мне и едва достав, положила руки мне на плечи.

– Мы – люди оттуда! – голосом, не допускающим сомнение, провозгласила она свой вердикт, и указала на упомянутый вто-рой том, – ты Евгений, кем будешь?

Я забегал глазками, – только не признаваться!

Вера придвинула меня вплотную к себе и ещё раз грозно спросила:

– Итак, Женя, кто ты?

упал перед ней на колени и слабым заикающимся голоском принялся умолять:

– Прости, госпожа, хочешь бей, хочешь, убей меня, но не гони от себя, я умру без тебя! Я, раб твой на всю жизнь, я люблю тебя, накажи меня, если я виноват, но не гони от себя!

почти упал на пол, я целовал ей сперва колени, затем опу-стившись губами ниже, я почти впился поцелуем в её ножку, обутую в так любимую мной белую туфельку, я не мог оторвать-ся от этих поцелуев. Что-то неведомое раньше, овладело мной, наслаждение разливалось по телу, и я просто убил бы того, кто попытался бы оторвать мои губы от ножек Веры. И почему-то я повторял одни и те же слова, от которых Веру одолевал непрео-долимый истеричный смех:

– Бей меня, госпожа, я виноват перед тобой, бей меня!

Вера наклонилась, подняла мою голову, поцеловала в запла-канные глаза. Я заметил, что и у неё на глазах были слёзы.

74

– Ты что, правда хочешь, чтобы я наказала, побила тебя? – се-рьёзно спросила она.