Религиозная политика Диоклетиана

Особый интерес вызывает религиозная политика Диоклетиана. В наиболее явно отразилось его консервативное мировоззрение, идеологическая сущность всей его политики.

Прежде чем перейти непосредственно к описанию религиозной политики основателя Домината, необходимо коснуться проблемы духовной жизни Империи в I–III вв. Если в отношении политической свободы империя однозначно выступила в роли душительницы, то судьбы свободы духовной в условиях Принципата и раннего Домината были куда более благополучны. Надо сказать, что и по свободе гражданской в Риме скорбели мало — в последние десятилетия Республики она была крайне малосостоятельна и чаще всего порождала кровавые гражданские войны. Империя дала мир необъятному пространству римских владений, превратив их в единый Pax Romana, Римский Мир. И касалось это не только собственно римлян. Тем из завоеванных стран, в которых и без того не было никакой политической свободы и которые в первую очередь лишились только права разорять друг друга бесконечными войнами, империя дала благосостояние, которого они до сих пор никогда не знали[302]. Подданные империи "предпочитали безопасное настоящее исполненному опасностей прошлому"[303]. Буйства Калигулы и Нерона, жестокости Домициана и безобразия Коммода задевали лишь весьма узкий круг лиц, прежде всего придворное окружение цезарей-тиранов. Populus Romanus — римский народ Италии, не говоря уже о населении провинций, могли благоденствовать при злейших владыках Палатина. Гибель философов, писателей (Сенека, Петроний) никак не была связана с их творчеством, а произошла от неудачи чисто придворной карьеры. Свобода мысли, творческая свобода. утверждавшаяся еще в эллинистических государствах и которой были чужды полисы классической Греции ("они убили Сократа; они едва не убили Алкивиада. Анаксагор, Протагор, Феодор Атеист, Диагор из Мелоса, Продик из Цеоса, Стильпон, Аристотель, Теофраст, Аспазия, Эврипид, — все пострадали в большей или меньшей степени"[304]), утвердилась в Римской империи.

"До Константина Великого в римском кодексе не существовало ни одного закона, направленного против свободы мысли; в истории императоров не было ни одного процесса, который касался бы философских учений. Ни один из ученых не был подвергнут преследованию. Такие люди как Галиан, Лукиан, Плотин, которых сожгли бы в средние века, жили спокойно, под охраной закона. Империя открыла эру свободы в том смысле, что упразднила абсолютное владычество семьи, города, рода (полисное наследие — И. К.), заменив его властью государства. Ведь абсолютная власть давит тем больше, чем теснее круг, на который она распространяется. Древние республики и феодализм угнетали каждого отдельного гражданина несравненно сильнее, чем империя. Правда, были эпохи, когда Римская империя жестоко преследовала христианство, но, тем не менее, она не убила его. А в древних республиках (древнегреческие полисы, республиканский Рим — И. К.) распространение христианства было бы невозможно; если бы не сдерживающая римская власть, довольно было бы одного иудейства, чтобы окончательно его подавить. Фарисеям не удалось уничтожить христианство только благодаря вмешательству римских правителей… первые христиане действительно с большим почтением относились к авторитету римлян"[305].

Думается, сущностно эти мысли Эрнеста Ренана, высказанные еще в веке XIX, едва ли могут быть отвергнуты даже в наступающем XXI веке.

О безусловной исторической прогрессивности Римской империи эпохи Принципата пишет российский антиковед А. Б. Егоров:

"Объединение народов Средиземноморья в рамках единой цивилизации было исторически необходимым процессом, и после кризиса эллинистического мира и разгрома Карфагена такой объединяющей силой мог стать только Рим… а без Римской империи не могло быть и дальнейшего развития европейской цивилизации"[306].

И стало это возможным в том числе и потому, что духовная свобода в Pax Romana — римском мире — не только не умерла, но и получила дальнейшее развитие. Публия Корнелия Тацита смело можно назвать "певцом Империи и Свободы", ибо два эти понятия в эпоху Принципата отнюдь не всегда противостояли друг другу[307], а в эпоху Антонинов (исключая Коммода) стояли рядом.

Христианство могло зародиться как действительно мировая религия только в условиях Римской империи, где Pax Romana сам естественным образом приходил к мысли, сходной с основополагающим постулатом св. Павла: "Несть [перед Богом] ни эллина, ни скифа, ни иудея". Собственно, это относительно обожествляемого императора четко зафиксировал эдикт Каракаллы 212 г. — все подданные императора независимо от этнического происхождения равны перед ним, все они римские граждане. Однако решительное столкновение христианской церкви и императорского Рима было неизбежным. Христианин не мог признать Бога-императора и приносить ему жертвоприношения и потому христианство существовало в империи, живя своей собственной жизнью, воздавая "Богу — богово, а кесарю — кесарево". Но вся беда заключалась в том, что значение императорского культа возрастало параллельно с ростом числа христиан и неприятие важнейшего идеологического обряда империи все большим и большим числом ее подданных было чревато роковыми потрясениями. Собственно, крупнейшее гонение на христиан при Деции (249–251 гг.), как известно, произошло именно из-за нежелания христиан приносить цезарю присягу, сопровождавшуюся жертвоприношением бого-императору. Компромисса здесь быть не могло. И в этом таилась величайшая опасность для языческой античной цивилизации. "Imperium Romanum, каким мы знаем его, каким все лучше узнаем по истории римских провинций, это поразительнейшее творение в монументальном стиле, — оно было только началом, строительство было рассчитано на века, которые оправдали и подтвердили бы его… С тех пор так не строили — немечтали строить так, sub specie acterni (под знаком вечности — И. К.). Организация была столь крепкой, что выносила и дурных императоров: случайной личности ничего не поделать с таким замыслом, — вот самый первый принцип архитектуры большого стиля. Но она была недостаточно прочной, чтобы противостоять наихудшему виду порчи — христианину"[308].

Разумеется, совершенно необязательно (скорее, и не нужно) соглашаться с немецким философом в характеристике христианства как наихудшего вида порчи, но то, что только оно было силой, способной сокрушить античную цивилизацию — это несомненно.

Здесь не следует путать судьбы античности и империи. Империю христианство не убило — Византия пережила Западный Рим на тысячелетие. А вот цивилизация античная с торжеством христианства умерла.

Время правления Диоклетиана и вошло в историю не только рождением политической системы Домината, но и крупнейшим в истории прямым столкновением языческой античности с крепнущим христианством.

Здесь особо надо отметить, что сама система Домината, основанная на поклонении как божеству личности императора, с одной стороны, была совершенно, казалось бы, несовместима с христианством, не могущим признавать царствующего августа за Бога, с другой стороны, божественная природа государства становилась символом небесного строя, отраженного в мире.

"Этой эволюции государственного самосознания соответствует, ее вдохновляет, но и ею в свою очередь вдохновляется религиозное движение греко-римского мира в сторону монотеизма, то есть веры в единого Бога. Неоплатонизм Плотина — это лебединая песня греческой философии, восточные культы, "герметическая" письменность — все главные духовные и умственные течения эпохи — провозглашают Единое Начало, Одного Высшего Небесного Бога"[309].

Так что Доминат в сфере политической неизбежно должен был привести и к монотеизму в сфере духовной жизни империи, а наиболее сильным и наиболее сильным и распространенным монотеистическим культом в Риме было в те времена христианство… Мирного же его утверждения в империи не могло быть не только, возможно и не столько по причине вопиющей нелояльности христиан к императорскому культу, за что они, как отмечалось, в правление императора Деция и подверглись гонению, но и по причине антагонизма духовного: христианство, усвоившее десять ветхозаветных заповедей и стоящее на нравственной основе постулатов Нагорной проповеди, в принципе не могло в конечном итоге ужиться с в высшей степени формалистической римской религией, не включавшей в себя понятие морали. Стоит привести глубокое наблюдение Е. В. Федоровой, что у римлян "отношения с богами носили характер откровенной сделки по принципу "я дал тебе, чтобы ты дал мне": я принесу тебе жертвы с соблюдением формальностей ритуала, а ты должен выполнить мои просьбы; если ты этого не будешь делать, то и я не буду приносить тебе жертвы и буду искать себе других богов. Чужим богам римляне поклонялись охотно, если считали это для себя выгодным, и презирали лишь религиозный экстаз, свойственный некоторым иноземным культам, особенно восточным; бесноваться и вопить казалось им делом ненужным и унижающим человеческое достоинство; ведь по их мнению, богам не нужны чувства людей, богам нужно лишь нечто материальное, нужна конкретная "взятка" в виде пролитого вина и рассыпанных муки и зерен, в виде крови и дым от сожженных под открытым небом внутренностей, жира и костей жертвенных животных (мясо богам не жертвовали, его съедали сами, так что боги в конечном итоге получали лишь то, что людям все равно не нужно). Недаром латинское слово religio означает "связь", то есть формы связи с теми силами, которые стоят вне человека и могут ему вредить, а латинское слово cultus имеет общий корень с глаголом colere, основное значение которого "возделывать землю", т. е. богов, принося им жертвы, как будто бы "обрабатывают руками", также как и землю"[310].