К этим пяти преимуществам я добавил бы еще одно, которое Шаллер не включил в свой список, хотя прекрасно о нем знает, да, собственно, и подразумевает как одно из условий групповой охоты. Я имею в виду широкий выбор охотничьих приемов, который открывается перед группой. Такова, например, своего рода погоня с подставами, которую применяют гиеновые собаки. Взрослое животное в одиночку или в паре с другим начинает травлю и бежит за намеченной жертвой, не давая ей остановиться. Поскольку зебра или антилопа, убегая, обычно описывает широкий круг, остальные собаки продолжают неторопливо трусить позади, внимательно следя за происходящим, а затем в нужный момент кидаются наперерез добыче и приканчивают ее. Еще пример: львы прекрасно умеют гнать добычу по направлению к прячущимся в засаде партнерам по охоте. С не меньшей сноровкой они ее окружают, так что, куда бы намеченная жертва ни повернула, ее встречает лев. Охотящейся группе иногда удается загнать дичь в тупик — на узкий мыс, в болото, на берег реки или в ущелье, откуда нет выхода. Гоминиды за миллионы лет своей охотничьей карьеры использовали все эти приемы.

Второй важнейший аспект группового поведения хищников состоит в том, что они делят добычу между собой. Правда, львы рычат, дерутся, иногда даже убивают друг друга возле туши (что указывает на неполную эволюцию группового поведения: они научились сотрудничать во время охоты, но не за пиршественным столом), однако гиены и гиеновые собаки ведут себя гораздо пристойнее. Гиеновые собаки в этом отношении чрезвычайно щепетильны. Молодые животные в стае бегут медленнее взрослых и, естественно, поспевают к добыче последними. Взрослые собаки, как правило, ограничиваются двумя-тремя кусочками, затем отходят и ждут, пока не насытятся молодые, и только тогда приступают к еде по-настоящему. Иногда к этому моменту от туши не остается почти ничего, и, оставшись голодными, они вынуждены вновь отправляться на охоту, но забота о молодом поколении очень важна для вида, у которого смертность среди взрослых особей, по-видимому, весьма высока. Пока щенки гиеновой собаки еще настолько малы, что не способны следовать за стаей и вынуждены оставаться в логове, они покусывают и тыкают возвратившихся охотников в уголки пасти, и те отрыгивают мясо. Одна охромевшая собака, которая не могла следовать за стаей, прибегла к тому же способу и тоже получала отрыгнутое мясо, то есть осталась в живых благодаря помощи других членов стаи.

Итак, сотрудничество и дележ добычи приносят плотоядным общественным животным большие выгоды. Те же выгоды мог обрести и гоминид, дерзнувший уйти от леса в открытую саванну. Чем дальше он заходит в саванну, тем больше у него шансов наткнуться на мелкую добычу, такую, как зайцы, неоперившиеся птенцы и новорожденные телята антилоп и других крупных травоядных. И не только стремление ловить и убивать этих существ будет в нем расти и укрепляться, но и — что даже еще важнее — у него появится стимул высматривать их, а также думать о том, где и как их искать. Постепенно он будет дерзать на большее, осознав, что в силах справиться с покалеченными и старыми животными и более крупных видов. Но чем крупнее дичь, тем настоятельнее потребность в сотрудничестве. В результате успешного сотрудничества он добывает больше мяса, а это открывает возможность и создает побуждение делиться добычей.

Тут снова начинает действовать положительная обратная связь. Чем больше пользы приносит данная форма поведения животному с мозгом, достаточно развитым, чтобы запоминать и в каких-то пределах свободно выбирать между теми или иными действиями, тем вероятнее, что оно попробует повторить действия, оказавшиеся удачными в прошлом. Каждая удачная охота усиливает стремление разыскивать новую добычу. Джейн Гудолл наблюдала это явление, изучая то нарастающую, то идущую на убыль зачаточную охотничью деятельность у шимпанзе Гомбе-Стрим. Случайно схваченный павиан вызывает прилив охотничьей энергии. Но шимпанзе плохие охотники — они слишком сильно возбуждаются и без толку суетятся, а потому последующие фиаско вскоре охлаждают их энтузиазм, тем более что вокруг вполне достаточно всякой другой пищи. И охота быстро "выходит из моды" до тех пор, пока новая случайная удача не возродит угасший интерес.

Не исключено, что в саванне, где гоминидов стимулировали более частые успехи, а может быть, и прямая необходимость с помощью охоты и поисков падали возмещать сезонное оскудение других источников пищи, повадка, не игравшая большой роли для выживания шимпанзе, преобразилась для гоминидов в нечто куда более важное.

Дележ добычи должен увеличивать шансы гоминидов на выживание не меньше, чем совместная охота. Всегда тяжело смотреть, как больной или искалеченный павиан старается не отстать от стада. Сородичи не кормят его и никак о нем не заботятся: они питаются главным образом семенами, травой, фруктами, корнями, и почти весь день у них уходит на то, чтобы насытиться самим. Поэтому больной павиан справляется со своей бедой сам, и пусть даже стадо переходит с места на место не торопясь, у него не остается сил на поиски корма, так как вся его энергия расходуется на то, чтобы не отстать. В результате он ослабевает еще больше, поспевает за стадом с еще большим трудом, становится еще слабее…

Но если бы такое заболевшее или раненое животное могло в течение нескольких критических дней отлежаться в каком-то месте, куда остальные члены группы возвращались бы с пищей, не исключено, что это спасло бы ему жизнь — особенно когда речь идет о гоминиде с его долгим периодом взросления и обучения, тем более, что, начиная питаться мясом, он, вероятно, должен был приобрести новых кишечных паразитов, которые на первых порах нередко вызывали у него разные болезни. Павиан, сломавший ногу или истощенный дизентерией, почти неизбежно погибает. Гоминид, оказавшийся в подобном положении, мог выжить.

Соедините особенности, присущие гоминиду, с совместной охотой и дележом добычи, свойственными плотоядным общественным животным, и вы получите (во всяком случае, вначале) существо, подобное австралопитеку: охотника, который охотится по-новому — на двух ногах и при помощи оружия. Под воздействием этого нового образа жизни его сметка непрерывно растет, и со временем охотником он становится на редкость искусным.

Но это "со временем" наступает медленно — так медленно, что, может быть, прошел очень долгий срок, прежде чем гоминид стал настолько сметливым, чтобы другие животные признали его опасным врагом. По мере того как росло его охотничье умение, скрытая опасность, которую он представлял, делалась все более явной, и в поздний период существования австралопитеков — два или более миллиона лет назад — этот ранний человек, почти наверное, уже был настолько ловким охотником, что его боялись все травоядные, кроме самых крупных. Могучие хищники, лев и леопард, еще видели в нем добычу. Быть может, стая гиен могла его одолеть: когда их много, гиены очень агрессивны. Но, возможно, охотник-гоминид сам был агрессивен. Вполне вероятно, что он конкурировал с гиенами и гиеновыми собаками — дрался с ними из-за их добычи, из-за своей добычи и из-за крупной падали. В подобных стычках исход, несомненно, зависел от численности и агрессивности.

Кости, найденные в местах обитания гоминидов в Олдувае, рассказывают, чем питались эти древние охотники. Четыре вида живут в Африке и сейчас — орикс, дикобраз, окапи и водяной козел. Два вымерли — сиватерий, предшественник жирафа с короткой толстой шеей и загнутыми рогами, и дейнотерий, древний слон с более коротким хоботом, чем у современных слонов, своеобразной нижней челюстью и загнутыми вниз бивнями