— «Сто второй» исходное положение занял, приступил к работе. — Самолет-контролер включил киноаппаратуру.

— «Сто третий», нахожусь в квадрате двадцать шесть — двадцать восемь. Визуально наблюдаю «Сто первого» и «Сто второго». — Это экипаж вертолета.

Все идет по программе.

— Отстрел… Катапульта сработала нормально. — Снова пауза, пожалуй, самая длинная, самая томительная. — Кресло отделилось… — У Веденина гора с плеч свалилась. — Парашют раскрыт, система сработала нормально! — торжественно доложил командир «Щуки». — Работу с «Альбатросом» прекращаю.

— «Сто первому» выход из зоны разрешаю.

— «Сто второй», работу продолжаю, все в порядке, — напомнил о себе летчик самолета-контролера.

— «Сто третий», «Альбатроса» наблюдаю визуально. Все в порядке.

Пора было доложить Арефьеву, но он почему-то молчал.

— Запросите «Альбатроса», — не хватило выдержки у Веденина ждать. Тревога овладевала им все больше и давила на сердце, давила.

— «Альбатрос», вызываю на связь. — Руководитель полетов отвел в сторону микрофон, ожидая ответа. Но Арефьев молчал. — «Альбатроса» вызываю на связь, — повторил руководитель полетов. Тишина.

— Спросите, что наблюдает «Сто второй» и «Сто третий», — подсказал Веденин.

— «Сто второй» и «Сто третий», что с «Альбатросом»? Вы его слышите?

— «Сто второй» «Альбатроса» не слышит. Сейчас сделаю кружок, доложу.

— «Сто третий» «Альбатроса» тоже не слышит. Но вижу, снижается нормально. Все вроде в порядке.

— Какие-либо движения наблюдаете? — понял руководитель полетов причину беспокойства Веденина.

— Далековато. Сейчас подойду поближе.

— Я «Сто второй», прошел совсем рядом. «Альбатрос», по-моему, в порядке, руки на стропах, развернут по ветру.

Но успокоения к Веденину не приходило: почему Арефьев молчит? Даже когда доложил «Сто третий», что «Альбатрос» то ли махнул ему, то ли опустил одну руку, на душе легче не стало: «то ли» — не доказательство, даже не аргумент. Арефьев — дисциплинированный человек и знает, первым делом надо доложить о самочувствии и о поведении катапульты. Значит, что-то случилось.

— Что-нибудь с передатчиком, — высказал предположение руководитель полетов, чтобы успокоить Веденина.

Такие случаи ранее бывали: портативный передатчик отказывал и от резкого удара при раскрытии парашюта, и при приземлении. И все-таки… Арефьев нашел бы способ более точно и обстоятельно сообщить, в чем дело.

Веденин взял у руководителя полетов микрофон.

— «Альбатрос», вызываю на связь. «Альбатрос», я «Ноль первый», вызываю на связь. — Но и его голос остался безответным. — «Сто третий», что еще наблюдаете?

— Да все идет нормально, Юрий Григорьевич, — доложил летчик. — Положение рук, ног, головы… Если б что… Скорее всего передатчик…

— Ваша высота?

— Двести… Сто семьдесят, точнее. «Альбатрос» уже к приводнению готовится: ноги полусогнуты, по ветру.

— Катер далеко?

— Пока далековато. Ветер изменил направление, и «Альбатроса» понесло в другую сторону.

Еще и это! Прямо-таки по закону подлости: может, испытатель ранен, а когда теперь катер к нему подойдет!

— «Дельфин», «Альбатроса» наблюдаете?

— «Альбатрос» в поле зрения, — доложил Шубенко, — но связи с ним нет.

— Далеко до него?

— Порядочно.

— Поспешите к нему и сразу доложите о состоянии.

— Понял.

Веденин вернул микрофон. Разговор несколько успокоил его: никто не волнуется, а он ни с того ни с сего паниковать стал. Главное — испытатель жив: развернулся по ветру, руки держатся за стропы, ноги приготовились к приводнению. А связи нет — велика беда: на самолетах вон какие радиостанции, а иногда то их не слышно, то они Землю не дозовутся.

И все же как ни успокаивал он себя, наступившая тишина снова стала давить на уши, наполняя голову тревожными мыслями: что-то с Арефьевым неблагополучно. Он недвижимо и с напряжением ждал новых сообщений. Стрелка авиационных часов на пульте руководителя полетов будто нарочно мозолила ему глаза и почти не двигалась с места. Гнетущая, прямо-таки гробовая тишина. В динамике даже не трещало, как обычно, словно и этот приемник вышел из строя. Но на этот раз Веденин взял себя в руки и терпеливо ждал.

Прошла одна тягостная минута, вторая, третья… Руководитель полетов встал с кресла, закурил. Дежурный штурман вертел в руках навигационную линейку, бесцельно передвигал хомутик с одного места на другое. Тоже нервничал.

Наконец летчик вертолета доложил:

— «Альбатрос» приводнился. — И замолчал.

Руководитель полетов бросился к микрофону. Веденин знаком руки попросил его подождать.

Пауза слишком затянулась.

— Запрашивайте, — кивнул Веденин.

— «Сто третий», почему замолчали? Как «Альбатрос»?

— Парашют отстегнул? — подсказал вопрос Веденин.

— Парашют отстегнул?

— «Альбатрос» на воде. Парашют, похоже, не отстегнут… Точно, не отстегнут…

Дальше Веденин не слушал. Сорвался с места и, прыгая через ступеньки, сбежал вниз. Кинулся через летное поле к «Пчелке». Техник, завидя главного и поняв его намерение, начал сворачивать сумку с инструментом.

Двигатели запустились, едва он включил тумблеры, и Веденин порулил напрямую, не ожидая прогрева. И взлет начал не с ВПП, а, можно сказать, прямо со стоянки. Дорога была каждая секунда. Он не знал еще, что будет делать дальше, чем может помочь Арефьеву, но знал, что должен быть там и сделать все возможное, чтобы спасти испытателя. Если он жив еще…

До моря, квадрата двадцать шесть — двадцать восемь, рукой подать. Но это когда не надо. Теперь же, несмотря на то, что он выжимал из двигателей все возможное, самолет, казалось, полз как черепаха; берег, показавшись из-за гряды невысоких гор, приближался еле-еле. А тут еще встречный ветер остервенело дул к берегу и швырял самолет то вверх, то вниз.

А на пляжах уже и яблоку негде упасть — все в ярких купальниках и плавках, с загорелыми телами…

Купол у парашюта Арефьева тоже яркий, огненно-оранжевый, чтоб видно было за несколько километров. Где же он? Море небесно-голубое, прозрачное; кажется, видно дно… А огненно-оранжевого купола — нигде. Не мог же он так быстро утонуть… Даже если намок и погрузился в воду, скафандр испытателя удержит его…

Ага, вон где кружит вертолет. Значит, там и катер. Точно. Позади белых бурунов не видно, значит, катер стоит. Веденин отдал штурвал от себя и двинул сектор оборотов от себя до упора… Двигатели пронзительно завыли, волны быстрее понеслись навстречу. И все-таки катер приближался медленно. Очень медленно. Веденин хотел было запросить у Шубенко об обстановке, но сдержался: там сейчас не до его разговоров.

Подлетая ближе, он рассмотрел недалеко от катера лодку и три человека в ней. Один сидел на веслах, а двое, свесившись с борта, тянули в лодку испытателя. Что-то у них не получалось: Веденин подлетел уже к катеру, а они все возились. Он понял, в чем дело: испытатель запутался в стропах. Значит, он жив, что-то предпринимал?

В одном из спасателей на лодке Веденин узнал Измайлова, второй — матрос, видно по форме.

«Пчелка» пронеслась над катером и лодкой слишком быстро, Веденин убрал обороты двигателей до минимальных, положил ее в крутой вираж… А Измайлов и матрос все еще никак не могли втащить Арефьева в лодку.

«Что у них ножа, что ли, нету? — с возмущением подумал он. — Столько копаются, а человек, возможно, кровью истекает».

«Пчелка» снизилась до самой воды и чуть ли не касалась крылом волн. Теперь хорошо было видно и испытателя в его кипенно-белом скафандре с закрытым гермошлемом (Измайлов тоже не догадался открыть щиток), и его спасателей, и рулевого. Волны с силой ударялись о нос — рулевой хорошо держал лодку против ветра, — брызги с ног до головы обдавали Измайлова и матроса, грозя опрокинуть маленькое и беззащитное суденышко.

Наконец спасателям удалось поднять Арефьева в лодку, и рулевой подналег на весла. Следом тянулся огненно-оранжевый след — купол парашюта.

Долго и трудно поднимали «Альбатроса» и на катер — видно, состояние его тяжелое, — и Веденин, стиснув зубы, ждал, когда ему доложат или когда можно будет задать вопрос.

Ждать пришлось долго: испытателя уложили на палубе, и Измайлов, склонившись над ним, что-то делал; ему помогал все тот же напарник, матрос, — то бегал в каюту, то подавал инструменты из медицинской сумки. Шубенко не отлучался от руля и от радиостанции. Веденин не выдержал, спросил: