– Ты меня поцелуешь? – спросила Люся, когда я ее довел до подъезда.

Вот неугомонная! Я взял ее за плечи, притянул к себе и, игнорируя подставленные губы, поцеловал в щеку.

В понедельник я поменял парту. Люба, сидевшая за одной партой с Люсей, не горела желанием с третьей парты пересаживаться на первую, но спорить не стала, а класс получил прекрасную тему для пересудов на ближайшие два-три дня. На большой перемене я пошел в туалет, расположенный на первом этаже, и увидел мать, выходившую из кабинета директора.

– Ты что здесь делаешь? – удивился я. – Вызвали из-за Тани?

– Пришло письмо из редакции, – пояснила мама. – Они хотят, чтобы ты к ним заехал. Я договорилась с директором о том, что завтра тебя освободят от занятий.

– А для чего я им нужен, не написали?

– Нет, просто пригласили, поэтому мы с тобой завтра съездим.

Поездка получилась интересной. Я вообще ездил в Минск очень редко и всегда вместе с матерью. Вышли в девять с минутами, чтобы успеть на десятичасовой поезд. Я, естественно, надел новый костюм, да и мама принарядилась. Пришли минут за пятнадцать до прихода поезда. Мама пошла покупать билеты, а я остался на перроне. На нашем участке железной дороги с год назад исчезли паровозы, которые издали было видно по длинному шлейфу дыма. Деревянные шпалы заменили железобетонными, пустили тепловозы, и мы перестали нюхать угольную вонь. На поезде до пригородного вокзала ехали всего сорок минут, а потом еще с полчаса добирались до издательства на троллейбусе и пешком. В тот кабинет, куда мама сдавала рукопись, была очередь из трех мужчин разного возраста.

– Молодое дарование? – спросил маму пожилой мужчина с бородкой и большим кожаным портфелем в руках. – А где рукопись?

Чем-то он мне сразу не понравился, а я редко ошибался в людях.

– Все мои рукописи уже в работе, – сказал я ему, опередив мать. – Сейчас вызвали для личной беседы.

Ей только дай поговорить. Не люблю, когда меня кто-то обсуждает, да еще в моем присутствие.

– Да? – удивился он. – И о чем рассказ?

– Я на мелочи не размениваюсь, – любезно ответил я. – У меня повесть, хоть и не очень большая. Вы, извините, профессионал, или любитель? Много книг опубликовали?

– Я не пишу книги, – ответил он, глядя на меня с удивлением. – Я пишу критические статьи.

– И хорошо платят? – спросил я, вогнав его в ступор.

– Гена, отстань от человека! – пришла ему на помощь мама. – Извините, пожалуйста!

Дверь в кабинет отворилась, выпустив какую-то женщину с прекрасной фигурой, которую все, кроме критика, проводили взглядом, после чего двое очередников зашли в кабинет.

– Наверное, соавторы, – сказал я матери. – Садись на стул, отдыхай.

Мы сели, а критик остался стоять, переместившись к двери кабинета. Минут через десять соавторы вышли, и он поспешно зашел в кабинет. Я подумал и занял его место.

– Ты чего вскочил? – спросила мама.

– Видела, как этот тип перекрывал проход к двери? – сказал я. – А он здесь, похоже, частый гость. Явно опасался, что кто-то попытается прорваться к редактору без очереди. Я терпеть не могу чего-нибудь ждать, ты же знаешь, поэтому никого без очереди пропускать не собираюсь. А ты сиди.

Едва я закончил фразу, как из-за поворота коридора быстрым шагом вышел мужчина лет сорока в очках с роговой оправой, который двинулся к охраняемой мною двери. Увидев, что проход перекрыт, он в удивлении остановился.

– Тебе что здесь нужно, мальчик? – спросил он меня.

– Мне абсолютно ничего здесь не нужно, – ответил я. – Это редактору от меня что-то понадобилось. А вы, извиняюсь, кто и по какому вопросу? Спрашиваю, потому что на прием сейчас моя очередь.

– Я член редакционной коллегии, – ответил он. – У вас есть пригласительное письмо?

– Да, конечно, – ответил я. – Сейчас покажу. Мама, дай письмо.

Он быстро прочитал письмо, кивнул и вместе с нашей бумагой скрылся за дверью. Через минуту он открыл дверь и пригласил нас проходить. Помещение, куда мы вошли, было не кабинетом, а, скорее, комнатой для совещаний. Кроме критика и члена редколлегии, там был еще симпатичный полноватый мужчина, который, наверное, и был редактором.

– Этот? – перестал улыбаться редактор, разглядывая меня даже не с удивлением, а с подозрением. – Я вас помню, но я думал, что ваш сын учится в выпускном классе, а вы привели какого-то мальчишку!

– Считайте, что я обиделся! – сказал я редактору. – Не на мальчишку, а на все остальное. Я тебе говорил, мама, что нужно было идти в «Детскую литературу», там отношение к авторам более уважительное. Да и женщину в том издательстве не заставили бы стоять. Забрать, что ли, свою рукопись? Как ты думаешь? В договоре предусматривались условия его расторжения автором?

– Извините, прошу вас сесть, – редактор показал маме рукой на стул. – Сколько вам лет, молодой человек?

– Четырнадцать, – ответил я. – Почему вас так заинтересовал мой возраст?

– Представленная вашей матерью вещь написана взрослым человеком, – сказал он. – Написана очень необычно и несомненно талантливо. И мне совершенно непонятно, почему авторство приписывают вам.

– Приятно, когда ко мне обращаются на «вы», – сказал я. – Может быть, вы будете вежливым и в остальном? Например, пригласите меня присесть на один из ваших стульев. А то вы все сидите, а я здесь вроде бедного родственника.

– А не боишься за нахальство вылететь из этой комнаты? – с любопытством спросил редактор.

– Я только добиваюсь уважительного отношения, – ответил я, пожимая плечами. – Если вам это не нравится, верните рукопись, и я уйду.

– Часть рукописи уже в наборе, – сказал он. – Сборник утвержден, и никто вам рукопись не вернет.

– Тогда для чего меня сюда позвали?

– В книге применяются английские слова там, где вполне можно было бы обойтись русскими, – сказал член редколлегии. – Например, английское слово «спейс».

– Коротко и красиво, – возразил я. – И используется в сложных словах. Попробуйте поставить вместо него слово «пространство», и что получится? В науке и технике подобное применяется сплошь и рядом. Или кто-то нашел это непатриотичным? Давайте тогда и из физики выбросим всякие там гаммы и беты и заменим их буквой «ы».

– Ладно, – сказал редактор. – Давайте все-таки определимся с авторством. Ты умен, но у написавшего книгу большая эрудиция и не твой уровень знаний.

– Вы уже оценили мой уровень знаний? – по-английски спросил я. – Когда только успели? На рукописи стоит мое имя и моя подпись, что вам еще нужно? Эрудиция? Я не против, можете ее проверять.

– Молодой человек сказал, что не против того, чтобы мы проверили его эрудицию, – в сокращенном виде перевел член редколлегии, который, очевидно, в отличие от редактора, хорошо владел английским. – Проверим, Валентин?

– Ты у нас занимаешься наукой, ты и проверяй, – сказал редактор. – Федор Юрьевич, давайте займемся вашим вопросом позже, сейчас не получится.

– Ничего, Олег Петрович! – сказал редактору критик. – Позже, так позже. С вашего позволения я здесь немного задержусь. Любопытно, знаете ли.

– Хорошо, – согласился  редактор. – Оставайтесь. Сергей, начинай, только постарайся уложиться в десять минут.

– Ваше имя я уже слышал, – сказал я очкастому Сергею после того, как ответил ему на два десятка самых разных вопросов. – А как вас по батюшке?

– Сергей Давыдович, а что?

– Не понимаю я, Сергей Давыдович, какое отношение к моей эрудиции имеет последний вопрос? Я что, в повести где-нибудь использовал интегралы?

– Все в порядке, Валентин, – сказал член редколлегии. – Я не знаю, откуда он такой взялся, но книгу он написать мог.

– Можешь написать для нас еще что-нибудь? – спросил редактор.

– Сюжет у меня есть, – ответил я. – Но повесть будет раза в четыре больше, и мне потребуется примерно полгода.

– Сейчас Сергей Давыдович отведет тебя к тем, кто занимается составлением сборника, – сказал мне редактор. – У них есть замечания по тексту и варианты замены. Посмотрите вместе. Твоя повесть идет первой, поэтому и сборник назовем по ней. Повестей там больше не будет, одни рассказы. Иди, а я пока поговорю с твоей мамой.