– Правда, что ли? – не поверив мне, спросила мама у вышедшей из ванной комнаты Люси. – Он не сочиняет?

– Так нам сказали, – ответила она. – А выступление записали. Знать бы еще, когда покажут.

– Завтра уже десятое, – сказала мама, накладывая нам в борщ сметану. – А послезавтра вам идти в школу. Готовы?

– Понедельник – день тяжелый, – ответил я, – а при таких перерывах в занятиях он вообще будет убийственным. К хорошему привыкаешь быстро.

– Спасибо, Галина Федоровна, – поблагодарила Люся. – Изумительный борщ. Я по школе немного соскучилась. Это у него много занятий, а мне было скучновато. Хороших книг мало, а по телевизору была только одна интересная передача, да и та про нас.

– Надо же! – сказала мама. – Верно говорят, что с кем поведешься, от того и наберешься. Раньше я в тебе склонности к шуткам не замечала.

– Надо больше заниматься йогой! – наставительно сказал я. – Хочешь, я тебе покажу десятка три асан?

– Ольге показывай, – отозвалась Люся. – Она все, что от тебя исходит, готова выполнять хоть весь день, а я долго стоять на голове не собираюсь.

– Зря, – сказал я. – Все морщинки разглаживаются!

– Ах ты!

– Дети, быстро перестали! – сказала мама. – Доедайте первое, а я вам сейчас наложу второе.

– У меня в живот больше ничего не влезет, – отказался я. – Доем борщ и все! Не хватало еще растолстеть. Лучше накладывай Люсе. Можешь ей и мою порцию отдать.

– Это я тебе припомню, – пообещала подруга. – Я тоже наелась, спасибо.

– Теперь целуй! – сказала она, когда мы оказались в моей комнате. – И за выступление, и за вторую порцию!

– После борща не буду! – отказался я. – У тебя капуста на губах.

– Ах, ты! – она толкнула меня на кровать, а когда я не удержался и сел, навалилась на меня сверху и прильнула к губам.

Память всколыхнулась, и мои руки сами начали ее ласкать...

– Поняла теперь, о чем я говорил? – задыхаясь, сказал я, с трудом с собой совладав. – А если бы я не выдержал? Люсенька, нельзя же так, я все-таки не железный. Я слишком много помню, чтобы...

– Я поняла, – ответила она. – Но как же было хорошо, пока ты не прекратил. Ждать целых четыре года, да я раньше сойду с ума!

– Потому и говорю, что нужно прекращать, – сказал я. – До нашей дружбы ты жила спокойно и с ума не сходила. Правильно делают, что запрещают такую любовь. Что хорошего в том, чтобы хотеть и не мочь? Я теперь только о тебе и буду думать, разве что медитация поможет.

– Научи меня медитациям, – попросила она. – Раз ты их выполняешь, значит, они для чего-то нужны?

– Плохо, что я не подумал об этом сам, – сказал я, поднимаясь с кровати. – Это очень полезная вещь. Надо будет тебя еще многому научить. Если нам с тобой вместе жить, это может оказаться полезным. Слушай...

Последний день каникул я полностью провел с Люсей. Мы сидели в моей комнате, потом гуляли и снова уединялись у меня. Я впервые рассказывал ей о своей жизни, о мире будущего и отвечал на ее вопросы. По моей просьбе она захватила трико и показала, что и как выполняет. Поправив ошибки, я позанимался сам, а она посмотрела, и, когда я закончил, начала щупать мои мышцы.

– Прекрати немедленно, не то получишь по рукам! – сказал я. – Больше я вместе с тобой йогой не занимаюсь.

– Я просто не думала, что у тебя такие мышцы. Ну потрогала, что здесь плохого?

– Вот я сейчас тебя потрогаю в разных местах, тогда узнаешь. Эй, я пошутил, не буду я тебя трогать, и не надейся.

– Но хоть поцеловать?

– Ты меня и так завела, мне для полного счастья только поцелуев не хватает!

– Как завела? – не поняла она.

– Так говорят, когда ласками вызывают возбуждение, – пояснил я. – Все, оставили эту тему. Давай ты посидишь и подумаешь о своем поведении, а я немного попишу. А потом я пойду тебя провожать.

Она принесла с кухни табуретку, села со мной рядом и смотрела, подперев подбородок ладонью, как я заполняю страницу за страницей. Когда я закончил и отложил тетрадь, она придвинулась ближе и прижалась головой к моей груди. Я обнял ее и уткнулся лицом в волосы.

– Пусть нам многого нельзя, – сказала она, – но все равно я счастлива. Единственное, что тревожит, это опасность для тебя, когда ты пустишь в ход свои тетрадки.

– Этого не избежать, – ответил я. – Постараюсь быть осторожней, но многое будет зависеть не от меня. Я не только хочу прожить с тобой жизнь, вырастить детей и нянчить внуков, но чтобы и у них была такая возможность. Знаешь, как было горько осознавать, что мои внуки вряд ли доживут до старости? Или их дети. Человек в положенное время должен умирать, давая место другим, а человечество должно жить. Давай я тебя провожу, а то твои родители будут недовольны. Как ушла утром, так дома и не появлялась. А завтра будь готова испытать то, что я испытал после публикации статьи в «Комсомолке».

Я здорово ошибся, и слава богу! Почти все одноклассники, живущие в городках, смотрели на каникулах наше выступление и встретили нас с восторгом. Куда только девалось былое отчуждение! Меня даже от избытка чувств несколько раз стукнули по плечу. Это было странно, но приятно. А во вторник в школу на «Запорожце» приехал кто-то из отдела культуры Минского облисполкома и привез наши дипломы лауреатов республиканского смотра самодеятельных искусств. Как и говорил Тикоцкий, мы получили первое место, причем за «Качели».

– У меня нет слов! – сказала Зинаида, передавая нам бумаги. – Теперь вы через пару месяцев поедете в Москву вместе с теми, кто занял вторые и третьи места.

– Да, нам говорили, Зинаида Александровна, – сказал я. – Постараемся победить и там.

К концу недели ажиотаж вокруг нас потихоньку сошел на нет, а в воскресенье наше исполнение «Погони» передали и по местному и по центральному телевидению. За весь январь я никого не заинтересовал, а в начале февраля обо мне опять заговорили: в продажу вышел сборник. По договору с издательством мне полагался один экземпляр, но я еще раньше через Валентина договорился, что за мой счет мне их оставят десяток. Рассчитываться и забирать книги я уехал с мамой, предварительно отпросившись в школе. Деньги я, естественно, отдал родителям, пять экземпляров книг передал в школьную библиотеку, а остальные оставил себе с целью раздать родственникам. Одну книжку, как и обещал, принес в класс. К концу января я полностью закончил свои записи и стал думать, как подкатиться к Машерову. Через месяц с небольшим нынешний первый секретарь Мазуров уедет в Москву, и его место займет Петр Миронович. Хоть он отличался простотой в общении, после повышения подобраться к нему будет гораздо трудней. Беда была в том, что я был повязан по рукам и ногам своим возрастом и школой, а родителей мог использовать только втемную. Для начала я хотел анонимно передать письмо, составив его так, чтобы оно тут же не очутилось в мусорном ведре. В нем же я хотел описать два крупных природных бедствия, которые должны были произойти в самое ближайшее время. Безусловно, о них будут говорить по телевидению и опишут в газетах. Одно из них – это торнадо, опустошившие Средний Запад США. Одиннадцатого апреля тридцать семь торнадо нанесли огромный ущерб, убив почти три сотни человек и ранив больше пяти тысяч. Другое – это землетрясение в Чили. Двадцать восьмого марта в половине пятого вечера землетрясение в семь баллов уничтожило четыре сотни человек. По шестьдесят пятому году, кроме ураганных ветров в Бангладеш, у меня больше ничего не было. Но ветра были ближе к лету и длились долго. Такой ветер с мутным прогнозом на май-июнь можно предсказать даже случайно, а попробуйте предсказать землетрясение с точностью до нескольких минут и число жертв. Для передачи нужно было две вещи: знать домашний адрес Петра Мироновича и иметь возможность смотаться в Минск. Я мог, ни во что не посвящая родителей,  рискнуть и съездить в Минск в воскресенье. Только куда ехать? Письмо было написано и лежало за ковром. Помощь ко мне явилась в лице Валентина. В среду десятого почтальонша принесла от него телеграмму следующего содержания: буду одиннадцатого утро заберу. Куда и для чего не сообщалось. Я позвонил Люсе, чтобы она завтра, принарядившись, шла не в школу, а к нам, а сам с телеграммой на следующее утро, до начала уроков, сбегал в учительскую.