Мол, ты, конечно, дорогая Персефона, замужем, и Аидушка твой, положа руку на сердце, не рахат-лукум чисто внешне, но это же не смертный приговор. Муж — он дело такое, не стенка, и пододвинуть можно. Я, вот тоже замужем за красавцем неписанным (напомню, супругом Афродиты был хромоногий и уродливый Гефест, получивший ее в жены обманом), но все как у всех, первый официальный любовник, второй, третий. Четкий график, расписание приемов.

Други, не знаю, как у вас, но у меня мнение об Афродите, чем больше я узнаю ее биографию, складывается вполне определенное. Та еще дамочка была, гулящая, но не буду отвлекаться, как говорится, сердце красавицы склонно к изменам и переменам.

В общем, принесла как-то раз богиня любви и красоты младенца в подземное царство. Персефона опешила: «Ты чтой-то нагуляла не от мужа?!» Афродита такая: «Да, нее. Была там одна смертная. Она подчиняться мне отказалась, вот я ее в собственного отца и влюбила. Ну, не без помощи Эроса, конечно. Вот девчушка и понесла… наказание. Дорогая, будь добра, приласкай малютку, обогрей до поры до времени, а там и разберемся, что делать дальше. Дитятко Адонисом звать».

Вот так незаметно пролетело еще восемнадцать лет. Глянула как-то Персефона на подросшего малютку и поняла, что и точно пришла пора приголубить и обласкать. Вышло, конечно, не совсем по-матерински, но уж как получилось. И не точно чтоб адюльтер и походы налево у греческих богов были чем-то эксклюзивным, но Аидушка занервничал, когда понял, что в затылочной части отрастает что-то твердое и ветвистое. Оно, конечно, когда у соседа и брата такие же новообразования на голове, с одной стороны, успокаивает, но стресс-то олимпийский все равно остается, а тут как на грех под руку Тантал подвернулся, вот Аид первый раз пар и спустил.

Вьюнош сей борзый был смертным сыном Зевса от левака и до того, как попасть в подземное царство, умудрился достать весь Олимп. Приходил к богам на пиры, как к себе домой, хлопал панибратски по плечу, топтался по сандалиям и хлебал амброзию как воду. Мало того, потом хвастался смертным, что в покои папахена дверь с ноги открывает, а божественный напиток ему сам Ганимед как простой служка подносит и спасибо потом говорит за то, что не побрезговал.

Обнаглел Тантал и до того, что подговорил своего дружбана Илиса спереть золотую собаку, охранявшую вход в пещеру, где родился Зевс. Заглянул как-то громовержец в собственный роддом и офигел: охранная сигнализация не тявкает — выносите, люди добрые, из дома, что хотите. Позвал тогда Зевс Меркурия в кроссовках на волшебной подошве и приказал: «Делай, что хочешь, но собачку верни». «Дак, чего же ее искать-то, если все и так знают, кто свои ручки смертные к пропаже приложил?» — пожал плечами гонец. «Да ты гонишь! Это все зависть в вас говорит, что сын земной у меня такой красивый и ладный вышел, будто богом родился», — распсиховался громовержец.

Делать нечего, пришлось Меркурию на землю пехать, в царство Тантала. Тот стоит, дверь на цепочке держит: «Чего, гонец, приперся? Аль потерялось что — так следить надо за вещами, когда в помещение входишь. Не в труд кроссовки-то бессмертные о землю грешную протирать?» «Да, не говори, собачка тут такая золотая не пробегала?» — сморщился Меркурий от наглости. А из-за двери: «Тяв-тяв-тяв».

Услышал Зевс любимого песика и тоже на землю метнулся: «Сынуль, ты че робишь-то?!» А Тантал бух на колени: «Ой, папахен, извиняюсь. Решил проверить, точно ли вы, боги, все знаете!» Простил Зевс земного сына для первого раза, хоть и атата сделал. А дальше — чем глубже в лес, тем толще партизаны.

Решил Тантал позвать бессмертных на свой пир на землю. И велел приготовить особое угощение — собственного зажаренного сына Пилопса в качестве второго. Только прикоснулась губами Гера к кушанью, как сразу яство на землю выплюнула и на выход с вещами побежала. За ней и все остальные оскорбленные боги устремились — так их еще никто не унижал. Тут и Зевсу уже крыть нечем было. Пришлось отдать Тантала Аидушке на расправу, а того подговорила Гера, ненавидящая пасынка от земной женщины. Пообещала богиня царю мертвых за мстю жуткую и страшную наладить подпорченные отношения с другими олимпийцами. Три дня и три ночи ходил Аидушка, перебирая в голове варианты один другого жутче, а потом как заорал: «Эврика!» и к себе домой рванул. С тех пор стоит Тантал по подбородок в воде, но только протягивает губы для глотка, как питье пропадает. Висят над головой у Тантала грозди краковской колбаски, сырок с плесенью чистой слезой наливается, картошечка жареная со шкварочками румяной корочкой манит, хлебушек бородинский аромат источает, но только бывший земной сын Зевса тянется за снедью, как все исчезает. Даже килька в томате и гречка с луком. Скажите, не адовы муки?! «А догадываетесь, за что пострадал Тантал? Правильно, нельзя бесконечно испытывать терпение богов, хоть оно у них и олимпийское», — подытожила Броня.

Мне же из всех жертв Аидушки ближе всего пришелся Сизиф. Быть может, за счет гидовского варианта окончания этой истории. А, возможно, и за счет того, что у большинства из нас в крови любовь к плохишам и великим комбинаторами, типа Остапа Бендера. И если этот литературный герой знал четыреста сравнительно честных способов отъема денег, то царь Сизиф попытался всего лишь дважды сплутовать с собственной смертью. И ведь почти получилось.

Пришел к Сизифу как-то в гости бог смерти Танатос. Мол, собирайся, царь, в дорогу дальнюю, пришло твое время к речке Стикс прогуляться. А тот: «Вах, уважаемый, куда торопишься? Давай, шашлычок-машлычок под коньячок. Кальянчик, девочки, мальчики, музычка. Один раз живем. Банкет за мой свет». Вот и развесил уши Танатос, а пока развлекался, Сизиф его к стулу цепями и приковал.

Смотрит Аидушка в бухгалтерские книги и глазам не верит — дебит с кредитом не сходится. Прибытку новых душ в хозяйстве ноль, а по бумагам, вот они должны быть, как миленькие. Да и просятся эти самые души, особенно больных и смертельно раненных героев и воинов, быстрее от мучений избавиться, только не проходят почему-то в царство.

Тогда и послал Аидушка на землю могучего бога войны Ареса, чтобы разобрался, что за фигня творится. Тот Танатоса освободил, Сизифа приволок, но и здесь царь облапошил Аидушку. Велел Сизиф втихаря жене своей родственников на похороны не звать, в газетах некрологи не размещать, ленточки траурные на фотографии не нацеплять, кутью не готовить. А раз так, выходит, живой он по всем параметрам.

Тут Аидушка уже не утерпел и взорвался по полной. «Сизиф, ну не охренел ли ты вконец? Ты меня за придурка держишь или как?» А царь опять: «Вах, дорогой, зачем так нервничаешь? Давай снова, крутим, вертим, под каким наперстком? Шучу, уважаемый. Баба моя дура. Не поняла ничего. Отпусти меня на землю, я ей все объясню».

А на земле Сизиф вновь зажил счастливо и весело, и совсем уже назад торопиться перестал. Пришлось снова Танатоса отправлять, только чтобы больше царским сказкам не верил, залил ему уши Аидушка воском. С тех пор смерть глуха к людским просьбам, и только лишь самые искренние мольбы могут растопить ее сердце. Про наказание Сизифа, думаю, в курсе все — тащить тяжелую каменюку в гору, и вот, когда дело почти закончено, глыба срывается вниз.