Лорс переждал после этого нервного выкрика ровно столько, сколько следовало, и с небрежной милостивостью сказал, останавливая мяч и глянув на часы:

— Что ж, немного можно…

Улов оказался большим, но пока что не очень богатым: культура паса лишь у немногих была на уровне. Что выявит сетка, которую Лорс собирался повесить завтра? Лорсу приходилось видеть деревенских на соревнованиях в городе. Они редко могут блеснуть «обработкой» мяча: приемом подачи и распасовкой. Зато нападение через сетку у них иногда бывает мощным. Точность разбега, высота прыжка, расчет мяча, координация, резкость удара — все это идет больше от природы, чем от спортивной техники.

Вышли на площадку, на этот безобразный каменистый пятачок среди буйного весеннего бурьяна.

— Кто хочет играть, завтра сюда с лопатами, — предупредил Лорс и ввел мяч в круг; а завтра он покажет этой деревне на прощание, что такое игра через сетку.

Как ни истосковался он по игре, ему скоро прискучило: мяч был больше на земле, чем в воздухе, потому что ребята играли в кругу плохо.

Вдруг эта неравная, скучноватая игра стала для Лорса необыкновенно увлекательной: он увидел, что к площадке идет Аза. Вначале он так смешался, что потерял мяч неуклюже, словно новичок. Но заметил краем глаза, как насмешливо улыбнулась Аза, пристраиваясь в круг, и обозлился. Черт возьми, уж тут-то никто не сможет над ним посмеяться… Это вам не клуб, где Лорс все время чувствует себя лишним.

Как он заиграл! Даже без броска шутя «вытаскивал» самые трудные мячи, а сам посылал «аптекарские»: точно на игрока и удар как раз такой силы, какой терпим для того или иного партнера. Все взвешено, как в аптеке!..

Ему было радостно увидеть, что Аза отлично чувствует мяч — он это понял по первому же ее пасу. И сразу дал ей высокий, удобный пас для удара, почему-то подумав, что эта девчонка по своему характеру не из тех, кто упустит случай ударить, не из тех, кто любит мирные, безопасные перекидки мяча.

Он не ошибся. Аза выпрыгивала на удар смело и решительно, без не редкой даже у ребят боязни загубить мяч, сконфузиться. Если удар получался у Азы неточным, ее лицо вспыхивало гневным румянцем. «Вот злюка!» — подумал Лорс с уважением (он не терпел в игре равнодушных). И еще он подумал: при всей силе, энергии, решительности движений сколько в этой Азе, в ее гибкой фигуре женственной мягкости…

После великого безделья человек способен на великие деяния. Расшвыривать клубный хлам Лорс взялся с таким же подъемом и азартом, как играл в волейбол.

Наведя порядок в кладовых, он почувствовал, что у него продолжают чесаться руки. Что бы еще сделать?

Лорс вдруг увидел на стене плакат: «Культуру — в массы». Он его раньше не замечал. Висел плакат как раз в том углу, куда тетя Паша сметала весь мусор из зала. Крыша над ним протекала больше всего, и плакат был в желтых подтеках. Вокруг него карточным веером располагались такие же замызганные таблички: «Не сорить», «Не курить», «Не плевать».

Лорс плюнул и сорвал плакат «Культуру — в массы», а за ним все таблички.

Разорив сгоряча этот угол культурных заповедей, Лорс спохватился: а что же он оставит Эдипу? Что-нибудь в клубе все-таки должно быть? Если не призывы к чистоте, то хотя бы чистота.

Он принес лист фанеры, на котором вывозил хлам из кладовых. И теперь на этом же листе поволок за порог всю гору мусора, накопившегося в зале.

Лорс буйствовал. Не раздумывая, он кидался на все, что ему здесь не нравилось. Вот что противнее всего — эти вонючие амбарные лампы! Он сволок их со стен, сорвал и грязные, уродливые полочки, на которых лампы стояли.

Забрел сонный Пупыня и предложил, шмыгая носом:

— Сыграем в шашки?

— Некогда, Пупыня, некогда. Я все-таки не пожарник!

Пупыня обвел профессиональным глазом зал и присвистнул:

— А где лампы? Танцевать в потемках будем? Хе-хе!

Лорс прикусил губу. Что наделал, идиот! Горожанин несчастный. Увидел в кладовке электрические лампочки и решил, по городской привычке, что остается только вкрутить их. В отключенную сеть! Хорошо хоть, что нетанцевальный день… Прибивать снова полочки?

Лорса вдруг осенило.

— Иди к своим пожарникам, — приказал он Пупыне, — скажи: всех до единого буду целую неделю бесплатно на танцы пускать, только пусть восстановят электричество. Не позже, чем завтра к двум часам. Понял, Тишка?!

— Ага. Сессия райсовета будет?

— Может, и сессия. Это пока государственная тайна. Иди. Света не будет — завтра лучше не показывайся.

«А будет свет, — подумал Лорс, — совсем плохо станет выглядеть этот многоцветный орнамент вокруг сцены!»

Подновить его совсем нетрудно. Как заиграет рисунок! Пусть любуются и вспоминают Лорса.

Он запер двери клуба, чтобы никто не мешал. Развел краски всех нужных цветов. Зажег и расставил перед сценой все четыре лампы. Соорудил из столов и табуреток подмостки. И начал орудовать кисточками.

Орнамент был шириной в две ладони, трехцветный, — он отнял много времени и красок. Однако шел он по гладкому фанерному порталу, и краска бралась легко. И то закончил Лорс далеко за полночь. Потребовалось целых две заправки ламп керосином.

Лорс ушел в конец зала и посмотрел на сцену. До чего же она стала хороша! Как нарядно заиграл орнамент, расцвеченный синим, желтым и черным. Теперь оставалось подрисовать герб над сценой. Никто не увидит его завтра таким блеклым!

Лорсу хотелось есть и спать. Он докурил все свои окурки. Его мутило от керосинового чада.

Ничего, он набил руку и кисть на орнаменте. Герб можно подновить быстро. Лорс отмыл кисти керосином, развел свежие краски. И полез под потолок.

Сооружение было «четырехэтажное»: на столе стол поменьше, потом табуретка на табуретке. Рядом еще одна комбинация табуреток — для лампы и красок.

Даже с этой почти трехметровой высоты кисть не очень свободно доставала до герба. И каким же огромным оказался он вблизи! Хуже всего, что нарисован он был прямо на шершавой, едва загрунтованной штукатурке. Пришлось действовать тонкой кистью, втирать краску в пупырышки штукатурки. Особенно кропотливо было выводить золотые зерна колосьев.

Шелохнуться на табуретке нельзя, поэтому немеют, совсем отекли ноги. Хочется пить, но не слезешь же из-за этого. Даже самая тонкая кисть кажется пудовой, приходится то и дело опускать руку.

Зато Лорс даже вблизи видел, каким прекрасным стал герб. Осталось обновить алой краской звездочку на самом верху…

Только Лорс сделал последний мазок, как замаслившаяся ручка кисти выскользнула из онемевших пальцев.

Пусть бы себе и летела теперь кисть вниз. Однако поневоле сработала привычная спортивная реакция — Лорс на лету схватил кисть. Но зацепил при этом и столкнул табурет с лампой… И сам потерял равновесие.

Мелькнуло в глазах и через миг померкло многоцветье сияющего герба с золотом колосьев.

Лорс полетел вниз.

Очнулся он от нестерпимого жжения: левая рука горела как в огне. Сквозь закрытые веки он чувствовал полыхание утренней зари. Откуда может быть солнце в зале? Открыв глаза, Лорс увидел, что это полыхает пламя, подбиравшееся к его ободранной в кровь руке. Горела замасленная ветошь. Он отдернул руку. От пролившегося из лампы керосина уже занялся огнем и пол. Лорс с трудом поднялся, схватил со скамьи пиджак и затушил им пламя.

Ломило кисти рук, грудь. Наверное, Лорс приземлился, как в волейбольном броске, на кисти рук и грудь, с перекатом на живот «лодочкой». Голова болела оттого, видимо, что его ударил опрокинувшийся верхний стол.

Он убрал следы катастрофы, отскоблил слегка обуглившийся пол. Умылся. Открыл клуб.

В широкие двери хлынул поток утреннего солнечного света и такая свежесть, что у Лорса сладко закружилась голова. Он попятился в глубь зала, зажмурил глаза. Открыв их, он увидел в дверном проеме стройный девичий силуэт. По двум витым косам девушки струился, стекал медно-золотистый свет зари.