В перерыве после доклада он кивком головы подозвал Лорса, назвал себя: Тлин. Потом медленно обвел зал рукой и сказал:

— Придется серьезно подумать насчет наглядной агитации. Стены свободные, место есть.

Тлин говорил и говорил об этом и о других делах. Ни одного слова упрека в свой адрес Лорс от нового начальника не услышал. Однако с первой же минуты этого знакомства он начал чувствовать себя так, будто виноват во всех смертных грехах. Такая была удивительная способность у товарища Тлина: он вполне доброжелательно нацеливал на новые задачи, а человек в это время почему-то целиком погружался в покаянные воспоминания о своих прошлых ошибках и ничего не улавливал относительно задач.

Лорс невольно улыбнулся этой своей мысли.

— Вы любите смеяться? — заметил Тлин. — Это хорошо. Оптимизм нам на клубной работе необходим. Я тоже люблю здоровый смех.

Он почти достал губами мочку правого уха, что означало, видимо, улыбку. Затем стал и дальше развивать мысль, как сделать, чтобы в клубе всегда была жизнерадостная атмосфера. Но Лорс ничего не слышал, а виновато пересматривал свою прошлую клубную жизнь. Не слишком ли много он смеялся? А может быть, мало? Какое-то несоответствие в прошлом имелось, это ясно.

Тлин опять вернулся к наглядной агитации (это был, видно, его конек), и Лорс покаянно вспомнил, что самолично снял замызганный плакат «Культуру — в массы».

— Значит, так, — сказал Тлин. — На все стены — лозунги, плакаты, фотостенды. Диаграммы. Культтаблички о правилах поведения.

Лорс попробовал было усомниться: нужно ли столько? И сразу понял, что отныне ни в чем сомневаться не придется: Тлин говорил непререкаемо. Это Лорсу совсем не понравилось.

«А я, наверное, не понравился новому начальнику», — подумал Лорс.

Прозвенел звонок.

…Гладко прошел сегодняшний доклад председателя райисполкома, гладко шли прения, пока не взял слово — Лорс не поверил своим глазам! — Иван Матвеевич, бригадир. «Член пленума райкома», — объявил председательствующий.

Начал старик весьма странно, заставив недоуменно нахмуриться президиум:

— Встаньте, товарищи. Прошу вас, встаньте!

Участники пленума, смущенно переглядываясь и посмеиваясь, встали.

— А теперь прошу сесть.

Зал сел. Когда утих невообразимый скрип и грохот видавших виды, полусломанных, расшатанных клубных скамеек, Иван Матвеевич продолжил, постукав по крышке часов:

— А мне потом президиум продлит регламент? Я ведь полторы минуты потерял не по своей вине: не мог продолжать, пока держали жалобную речь… скамейки нашего главного районного очага культуры.

Зал ответил веселыми аплодисментами.

— Ну, скамейки тут хоть такие есть. А печей не вижу и думаю: какая же тут у ребят система отопления? А наверное, такая система: на дворе тепло — и в клубе тепло; на дворе стужа — и в клубе не хуже. (Смех в зале.) Еще есть у меня имущественный вопрос к председателю райисполкома. Уважаемый Магомет Хасанович, за чьей ты скатертью в президиуме сидишь? Твоя это скатерть! С твоего персонального председательского стола ее сюда принесли, с того вот, что у тебя в кабинете сбоку стоит, — стол для заседаний. Я же ее знаю, эту скатерть, заседал за ней. С чьей ты трибуны доклад делал? Из райкома трибуна. Портреты, по-моему, тоже оттуда. Даже портьеры вот эти у клуба не свои, не видел я тут таких. Словом, выходит, мы пришли сюда со своим приданым. После принятия резолюции об улучшении и повышении унесем с собой свое приданое? Или кое-чего из того, что сумеют списать наши завхозы, оставим в знак нашей общей жизни и союза с клубом?

Опять аплодисменты, смех.

— А последнее — про одеколон. Я люблю розы, вот и вся моя стариковская отсталая культура. Но что это за культура? Опять же от земли — к земле. А вот пульверизатор — это шикмадера, как у нас один в деревне выражается. Я и попробовал у себя как-то культурному гостю из района пыль одеколонную в глаза пульверизатором пустить. Да попал впросак.

Лорс — он стоял в дверях, ведущих из фойе в зал, — отпрянул за портьеру. Неужели старик в таком зале начнет склонять его, Лорса?!

— Так то ведь я, обыкновенный бригадир! — продолжал Иван Матвеевич. — С меня какой спрос по части культуры? А как же мы вот здесь, при таком собрании, пыль пускаем друг другу в глаза! Я же вам сказал: розы развожу — значит, разницу в ароматах понимаю. Вековой родной запах этому залу — керосин да махра. А в нос нам сегодня шибает «Шипр», как в парикмахерской. Давайте же, товарищи, сделаем, чтобы у нас культура имела свой аромат. Настоящий. Нелиповый.

Захлопал в ладоши и первый секретарь райкома Николай Иванович, и другие сидевшие в президиуме. Смущенно, но от души смеялась пунцовая Марина Васильевна.

Эля помянула как-то в одном из писем Лорсу, что в Предгорном живет ее родственник. «Кто же это? — гадал Лорс. — Может быть, он каждый вечер бывает в клубе на танцах?»

«Значит, у тебя есть повод хоть на день приехать сюда, — писал Лорс Эле ночью после пленума. — Ты увидишь не жалкий, ободранный клубик, а настоящий Дворец бракосочетания, благоухающий «Шипром».

Лорс подробно писал Эле о своей поездке в колхоз, о том, как удивительны переплетения человеческих дорог. Ведь случайное знакомство с замечательным стариком бригадиром обернулось таким неожиданным богатством для Дома культуры: все, что сволокли сюда на пленум, остается клубу.

Утром он поспешил пораньше на работу, чтобы полюбоваться великолепием нового облика клубных помещений.

Они выглядели как после разгрома!

От великолепия не осталось и следа!

Тетя Паша, убиравшая клуб, сказала Лорсу:

— Завхозы чуть свет понабежали. Из райкома, из райисполкома… Парикмахер тоже был. С авоськой. Забрал пшикалки.

От вчерашней сказки осталась только трибуна. И валялся на сцене никелированный настольный звоночек, оброненный впопыхах завхозами. Лорс залез на трибуну. Машинально постукивая по кнопке звонка, он под этот веселый аккомпанемент зло бормотал:

— Товарищи, здесь каждый оратор говорил о культуре. О надоях и окотах только попутно, только попутно. А результат?!

Когда в девять утра Лорс побежал к Полуниной жаловаться, она его еще и отчитала:

— Не думала я, что вы такой растяпа! Просто жизни не знаете… Не могли спрятать кое-что под замок? У вас столько кладовок! Теперь, конечно, ничего у завхозов не вырвешь.

Полунина все же утешила Лорса: министр культуры выделяет клубу триста рублей на обзаведение.

— И знаешь что, Лорс, — перешла она вдруг на «ты», — надо поэкономнее потратить эти деньги. А то понакупишь ненужного. Я видела в сельпо недорогой, но красивый материал для клуба. Сходим вместе. А деньги на ремонт я выбью из райисполкома…

Действительно, Лорса как-то зазвал в райисполком Керим и объявил:

— Срочно составляй со своими танцорами смету на ремонт. Приказал Магомет Хасанович. — Керим посмотрел на друга так, будто видит его впервые: — Ты знаешь ли, что вырвать среди года деньги на ремонт даже районным зубрам не удается! Я вижу, ты мечтатель-мечтатель, но ловкач. Скажи честно — я не проболтаюсь, — кто тебя поддерживает?

Лорс наклонился к уху Керима:

— Сам Иван Матвеевич. Только молчок! Эх, не знаешь ты жизни! Агусеньки… Ножкой — топ!

Керим долго потом ломал голову: кто же этот Иван Матвеевич, с которым так считается председатель райисполкома?

В далеком краю, еще при жизни родителей Лорса, был у него в детстве совсем маленький кусочек деревенской жизни. Мать умерла очень молодой, от неудачных родов. Отец не хотел больше жениться. Каждые школьные каникулы он отвозил Лорса в деревню к дальним родственникам. Безнадежный сердечник, отец и сам любил там пожить, когда позволяла служба.

Именно там, в деревне, Лорс познал чудодейственную способность рук. Ими можно было слепить из глины хлопушку, которая по громкости выстрела не уступает пистолету. Из веточки молодой ивы получалась свирель, если хватало терпения легонечко побить по веточке, чтобы кора сошла с ветви целиком, трубочкой.