Адмиралтейство, в сущности, работное место, корабельная верфь для строения кораблей.

Царь пожелал строить здесь фрегаты, корветы, бриги, а дойдет дело, так и большие линейные корабли. Выбрали площадку с уклоном к Неве, так чтобы готовый корабль легко было спустить, или сволочь в воду. Работное место — верфь — обстроили зданиями, складскими и казарменными. Строения ставлены покоем, потому что четвертой стороны не должно быть, там спусковой эллинг. А для красы возвел над зданиями тот же маэстро Трезини медный же шпиль, вроде Петропавловского, только пониже. На шпиле, вместо флюгера, утвердили медный корабль под всеми парусами. Куда дует ветер, туда кажет и нос корабля.

Для пущей осторожности (шведы-то под боком) новую верфь укрепили, окружили валами и рвом, и стало Адмиралтейство фортецией, второй крепостью.

Сюда-то как раз и посадили Елизара. Ну что ж, в общем все, как положено. Покуда на нем подозрение в нерадивости при исполнении служебного и воинского долга, должен он сидеть под караулом. А в Адмиралтейство его засадили, потому что моряк. Да тут же в конференц-зале заседает и Адмиралтейц-коллегия, вершительница всех корабельных дел и судеб.

Ночь прошла спокойно. По молодости Елизар как лег после ужина, так очнулся, лишь когда караульный солдат стал пинать его в ногу, приговаривая:

— Проснись, дядя. Проснись, господин офицер, говорю… А то рожу не успеешь сполоснуть да поесть. Господа Адмиралтейц-коллегия уже изволют съезжаться.

Президентская карета опять за фонарный столб зачепилась, насилу ослобонили…

Елизар успел и вымыться, и поесть, и даже выкурить трубочку табаку. Табак и трубка были припасены на столе от казны. А за ним все не присылали. В окно доносилось стуканье топоров, скрип блоков да мирное клохтанье курочек. Их, верно, держала какая-нибудь матрозская жинка либо жена мастерового.

Наконец засов у двери скрипнул, дверь распахнулась, вошел караульный сержант с белыми ремнями крест-накрест, выставил вперед протазан, чтоб показать, что при службе, стукнул концом протазана по полу.

— Идем, господин мичман, требують..

Протазаны — парадное оружие. Елизар удивился и опечалился, значит, предстоит не простой допрос, а вроде как официальный суд.

Сержант шагал впереди по длинному коридору, Елизар за ним. Перед дубовой дверью сержант остановился, трижды топнул протазаном об пол и тогда уже отворил.

После плохо освещенного коридора судейская горница показалась светлой, как фонарь.

Елизар едва переступил порог, как навстречу качнулся штеттинский капитан Иоганн Тыш, без накладных волос, с костяного цвета плешью во всю голову. Только над ушами висели жидкие, седые косицы. Тыш вцепился в Елизарово плечо, уткнулся мокрым мягким носом в локоть.

— Майн готт! — простонал старик. — О, майн либер готт! Мой любезный господь бог!

Верой и правдой служил я, делал все, как учили и как сам разумел. Я ведь плавал на корабле даже в Вест-Индию. А они не верят.

Сержант с протазаном бережно взял старика под локотки, повел к выходу.

Только теперь Елизар огляделся. За длинным столом в середине, на президентском месте, сидит председатель Адмиралтейц-коллегии Кикин, мордастый, здоровущий дядька в пышном парике. Про Кикина известно было, что он бывший царев денщик, мальчонкой спал на пороге царской опочивальни. Потом отхватил выгодный откуп на право взымать подать со всех рыбных ловель по всей Руси. Этого Меншиков ему никак простить не может. Но вот он — Кикин; председательствует в Адмиралтейц-коллегии — ближний царский человек!

С правой руки от Кикина уже подлинный царев помощник, ученый человек Яков Брюс.

Брюс шотландского королевского рода, но родился в Москве на Кукуе, в немецкой слободе. Царь его любит и чтит. Брюс похож на бульдога, хмурого, но доброго.

А слева от президента — увидев это, Елизар едва не всплеснул руками — торчит тощая, пылающая физиономия капитана Огаркова, но уже не в капитан-поручицком, а в капитан-командорском платье. По всему видно, Огарков и здесь не изменил своей привычке влагу из костей гнать другой влагой.

— Эге! — сказал Огарков хрипло, увидев Елизара. — Этого господина мичмана я, кажись, знаю. Будь моя воля, сейчас бы взял его к себе на корабль первым лейтенантом. У него душа соленая.

Кикин лениво взял со стола большой деревянный молоток, два раза стукнул.

— Заседание Адмиралтейц-коллегии! — произнес он торжественно. И так как Огарков еще что-то бубнил, сердито прикрикнул: — Капитан-командор! Надобно делом заниматься, а не солеными душами.

Брюс листал какие-то бумаги, внимательно вчитывался. Сидевший по левую сторону у стены писец подобострастно вскочил:

— Как прикажете, господа адмиралтейцы, читать все сначала, какого числа и в каком месте потоп казенный флейт «Диамант», али как?

Кикин вельможно махнул рукой.

— Чего ему читать, он при том был, сам знает. — И уже обращаясь к Елизару, добавил: — Господин мичман, ты нам вот что скажи. Немец, приписанный к мореходам ганзейского города Штеттина и покеда числящийся капитаном флота российского для купецких надобностей, Иоганн-Фридрих-Эммануил-Гот. — он вгляделся в запись, махнул рукой. — Не могу разобрать, имя больно заковыристое… А по-простому Иоганн сын Тышев, наплел тут такого, что и спьяну не приснится. Будто ваш флейт, трехмачтовый корабль, ни с того ни с сего начало распирать изнутри. При том он, Иоганн Тыш, находясь на мостике, никакого дыму либо пламени, как при взрыве, не обнаружил. Брехня это, верно, господин мичман?

Елизар выпрямился.

— Никак нет, господин президент Адмиралтейц-коллегии, не брехня! Я точно, своими глазами видел, как переднюю палубу выперло горбом. Бугшприт и утлегар повалились вперед, а утвержденный на утлегаре малый парус магерман сорвало ветром и унесло, Кикин потер подбородок, поглядел на темя Брюса, все еще углубленного в чтение, и на Огаркова, скрестившего руки на столе, и снова поднял молоток.

— Ну как, господа морской суд? Станем мы этакую ерунду писать али нет? Дело ясное.

Выперло их корабль на мель, а с перепугу, чтоб отвести с себя всякую вину, корабельные служители сговорились показывать, будто их изнутри морской бес распер.

— А что? — вскинулся Огарков. — В море бывает всякое. Кикин стукнул молотком.

— Помолчи, господин судья. Ты, капитан-командор, мягкой души человек; то в нашем деле вред. Да и какое тут море! До острова Котлина, на котором строится морская фортеция Кронштадт, и вода-то пресная, невская.

Брюс наконец кончил читать, вздохнул.

— Да… что-то не есть похоже. Однако насчет сговора я не верю. Обознались; это соответствует натуре.

Огарков всплеснул руками.

— Что ты плетешь, Яков Вилимович?! До генерал-фельтцейхмейстера дожил, ученый человек, многие искусства превзошел, день и ночь книги грызешь, а простых вещей не понимаешь. Давай я тебе напомню. Помнишь, как в Голландии на Ост-Индском дворе ты по приказу государеву купил морского зверя дохлого, именуемого коркодил?

И еще чудо морское, тоже дохлое, сверт-фиш, по-нашему меч-рыба или рыба-шпага. У ней нос такой длиннющий! Плачено за те кунштуки сто шестьдесят пять ефимков. Был послан с теми чудами морскими в Рассею солдат, который всю дорогу по многу раз в день их нюхал — боялся, чтоб не протухли. Почему такой ехидный сверт-фиш не мог, скажем, совершить нападение на российский флейт и его пробуравить? И еще скажи, Яков, не ты ль мне давал читать книгу, англицкую али голландскую, где есть гравюра морского чудища восьминога, именуемого также кракеном. Как тот восьминог не только корабль, целую эскадру жрет, как на той гравюре изображено.

Брюс кивал головой, будто соглашался, потом спокойно поглядел на распаленного Огаркова, негромко спросил:

— А вот ты, капитан-командор, ты больше моего поплавал, видал ты на севере этих кракенов и сверт-фишей?

Огарков поперхнулся.