Укрепив свои позиции, Нго Динь Дьем выражал желание отблагодарить Фан Тхук Диня предоставлением ему какого-нибудь поста в своём кабинете, но Лэнсдейл и слышать не хотел об этом.

— Если назначить Диня на маленькую должность, он будет недоволен, — возражал Лэнсдейл, — если предоставить ему важный пост в правительстве — министра, например, — он ещё слишком молод и не имеет авторитета в политических кругах Вьетнама. Мы опасаемся, что вам не удастся собрать силы, которые поддерживали бы вас. Мы хотели бы использовать только таких людей, прошлое и настоящее которых гарантирует, что они вполне справятся с задачами антикоммунистической борьбы.

О своих подозрениях Лэнсдейл говорил туманно, тем не менее у Нго Динь Дьема закралось сомнение, и он решил отблагодарить Диня материально. Нго Динь Дьем высказал Нго Динь Ню предложение: поручить Диню строительство ряда объектов, которое семья Нго вела для себя, используя американскую помощь. Нго Динь Ню не согласился.

— Если хочешь отблагодарить Диня, — сказал он, — можешь дать ему любую сумму, я не стану возражать. И пусть он тратит деньги, как ему вздумается. Что же касается личного хозяйства нашей семьи, то о нём не должен знать никто.

«Ню прав», — подумал Нго Динь Дьем.

Фан Тхук Динь по-прежнему был вхож в президентский дворец, не имея никакого официального поста в правительстве Дьема. Каждый вечер он выезжал на своей машине, посещал кафе, танцбары. Этих заведений становилось всё больше и больше. В пивных барах, кафе и чайных люди открыто обсуждали всё и вся. Чтобы ни произошло в Сайгоне — Шолоне, от наезда автобуса на людей на улице Ле Лой до появления новой любовницы у какого-нибудь министра, от рассказа о том, как дезертир из республиканской армии, не имея средств к существованию, зарезал своих троих детей и покончил жизнь самоубийством, до сообщения о том, кого сегодня принимал американский посол, — обо всём этом можно было услышать в подобных заведениях. Здесь можно было встретить самых различных людей, от вечно болтающих журналистов, охотящихся за мелкими происшествиями, и писателей, пишущих книги на заказ, до угрюмых офицеров марионеточной армии; от бурно спорящих студентов до говорящих шёпотом спекулянтов; от подмигивающих друг Другу хулиганов, сидящих в обнимку с подружками, до шпиков из всевозможных секретных служб сайгонского режима: бюро но изучению социально-политических вопросов Чан Ким Туена, городской полиции, второго управления, управления армейской безопасности и других.

В барах высшего разряда публика была иной. Здесь можно было встретить иностранцев, приезжавших в Сайгон, эту жемчужину Дальнего Востока, с различными целями. Американские советники желали развлечься, чтобы заглушить тоску по дому. Сюда же заглядывали начинающие дельцы — капиталисты. В таких барах появлялись и дети богатых семей, вернувшиеся домой после учёбы за границей. Сюда приходили и гуляки офицеры из генерального штаба марионеточной армии.

Фан Тхук Динь направился в чайную «Тхиентхай». Она была набита битком. Сплошная завеса дыма. Рядом с кассой стоял магнитофон, и удручённый женский голос пел:

Динь обвёл взглядом зал в поисках свободного места. За одним из столиков сидел одинокий мужчина. Увидев Диня, он встал и радостно предложил:

— Динь, садись ко мне.

Ему было около пятидесяти лет, одет изысканно, серый костюм, гладкая причёска. Запоминался довольно крупный нос. Динь часто встречал этого мужчину в чайных и танцбарах. Несколько раз они разговаривали, сидя за одним столиком. Днём тот носил тёмные очки в большой оправе, и у Диня было впечатление, что он уже видел его где-то раньше.

Из предшествующих встреч тот знал, что Динь вернулся из Франции, имеет звание доктора наук и подыскивает работу. Позже он стал рассказывать о себе. Он представился как Шань, невропатолог, вернувшийся из Англии. Узнав, что мир восстановлен и страна обрела независимость, он решил вернуться, по теперь жалеет, что вернулся в Южный Вьетнам. «Лучше было бы вернуться в Северный Вьетнам, ибо подлинная независимость там. А здесь, на Юге, независимость ложная. Французы ушли, их сменили американцы. Я допустил ошибку, вернувшись на Юг», — как-то сказал он.

Он говорил Диню о своём патриотизме и желании действовать, чтобы способствовать общей борьбе нации. Обычно, приглушая голос, он начинал расхваливать некоторых представителей интеллигенции за их мужественную борьбу в рядах движения за мир и воссоединение, действующего в Сайгоне — Шолоне, таких, как адвокат Нгуен Хыу Тхо, профессор Фам Хюи Тхонг и другие. Он говорил: «Если бы я вернулся раньше, то тоже вошёл бы в это движение. Интеллигенты должны быть патриотами, встающими на сторону справедливости. Я считаю, что во Вьетнаме есть единственный вождь— это Хо Ши Мин».

Первое время Динь молчал. Позднее он, хотя и не говорил ничего, стал внимательно слушать собеседника и кивать головой в знак сочувствия, и тот становился всё более разговорчивым и откровенным.

За отсутствием свободного столика Динь направился к столику Шаня. К ним подошла официантка, улыбнулась, слегка наклонила голову.

— Чашечку чёрного кофе, — сказал Динь. — Только, пожалуйста, покрепче.

Официантка ушла. Динь и Шань обменялись любезными вопросами о здоровье и работе. Оба рассмеялись, узнав, что никто из них до сих пор не нашёл себе работу по душе.

— Это потому, — сказал сквозь смех Шань, — что нам не нужна просто работа, чтобы зарабатывать как можно больше денег или иметь имя. Если бы мы хотели только этого, то я остался бы в Англии, а ты вернулся бы во Францию, правда? Нам же нужно нечто большее.

За соседним столиком сидела разношёрстная мужская компания: кто при галстуке, в отутюженных брюках и в начищенных до блеска туфлях, а кто в рубашке с короткими рукавами навыпуск и в сандалиях. Одни беспрерывно курили сигареты, другие потягивали трубку. Столик был заставлен кофейными чашечками вперемежку с чайными. По разговору мужчин Динь определил, что это журналисты и работники редакций ряда крупных сайгонских газет. Ему нравилось слушать разговоры журналистов. Чего только они не знали, и никто не держал язык за зубами, к тому же все они ни с кем не считались. То, о чём они знали, но не могли писать на страницах газет, разглашалось ими на таких вот встречах в чайных или барах. Слушая Шаня, Фан Тхук Динь в то же время прислушивался к разговору за соседним столиком.

— А первая дама поехала в Токио и в пух и прах разнесла там посла Нгуен Нгок Тхо, — сказал один из них.

— Ну а тот что же?

— Да что там Тхо! Когда старушка ругается, то и президент в своём дворце не осмеливается поднять голову.

— Тхо ведь выдвинули после убийства Ба Кута, ты слышал?

— Разве? Ну-ка расскажи, расскажи эту историю.

— А ты что, не знаешь? Дело было так. После того как Дьем и Ню оттеснили войска Бинь Суен, они поручили Тхо миссию признать Ба Кута к капитуляции. Тхо вошёл в контакт с Хюинь Ким Хоаном, дядей Ба Кута. Тот по совету Тхо стал уговаривать Ба Кута вернуться на сторону правительства и передал ему выданный Дьемом пропуск. Взяв пропуск, Ба Кут направился в условленное место, но тут же был схвачен. Его взяли под предлогом, что он пришёл уже после прекращения огня. И его дядя Хюинь Ким Хоан пропал без вести. А военный трибунал в Кантхо с ходу приговорил Ба Кута к смертной казни, и приговор был немедленно приведён в исполнение. Что касается Тхо, то он был назначен послом.

— Вот это да… Ну и ловок же!

— Тс-с… Это табу. На всякую глотку найдётся и затычка.

— Что, разве кроме цензуры печати у нас закрывают ещё и рот?

— Цензурой печати занимается управление информации, а контролем за ртами — жандармерия и полиция. И не только за ртами, но и за твоими мыслями, парень!

— Молчание масс — это нехорошее дело.